Пункт тринадцатый. Не пытайтесь погубить ведьму, будучи неуверенными в своих силах
«Любовь — штука сложная.
Не всегда поймешь, где грань между
чистыми чувствами и развратом».
Из воспоминаний блудницы.
Братишка, спотыкаясь о порожек, подлетел ко мне да сжал в настолько крепких объятиях, что я робко пискнула и затихла.
— Ты — гадина! — громко известил голубоглазый мальчонка.
— Знаю.
Истор наконец-то отошел, и я вновь смогла дышать.
— Обещала вернуться, а сама… — продолжал ныть братишка.
Затем он шепнул что-то на ухо маме, и та удалилась к толпе, бочком проходя мимо Всемила
с Лисом. Истор, проследив за тем, как народ живо переругивается с матушкой,
неодобрительно покачал головой.
— Не боишься меня? — я оскалилась.
— Зачем? Ты, конечно, негодяйка, но не злая. Ты ведь не злая?
— Нет, — подумав, пристыдилась я. — Ты так вырос. Выше меня стал! Сколько тебе, кстати, лет?
Братец хихикнул, но не ответил. Сбоку взвыл князь, которого доселе никогда не встречали с
факелами. Пока народ обсуждал, оставлять ли нас в живых, мы вошли внутрь.
В доме стоял аромат щей да свежескошенной травы. Запахи улыбок, переживаний, которые
невозможно забыть и после столетий отшельничества. Так пахло детство, когда по ночам
можно зарыться носом в набитую соломой подушку или вынимать из неё травинки, а после
плести из них косички. А на рассвете слушать крики неугомонных шутников-петухов, мечтая свернуть им шеи. Так пах колючий сеновал, от которого чесалась спина, а на утро
приходилось отряхиваться от налипшего к волосам сена.
За порогом стихли голоса, и вернулась чуть успокоившаяся мама. Она неуверенно обнялась
со мной, тотчас отстранилась и ушла за чесноком, словно чернокнижье передавалось по
воздуху.
Холодная колодезная вода смыла налипшую за дни дороги грязь. Под ногтями, казалось, начиналась собственная жизнь, поэтому я с удовольствием оттерла там до красноты в
пальцах. Заодно промыла подсохшие раны и перевязала лодыжку.
Свежий ветерок донес аромат оладий. Масленых, жирных, таких любимых мною. Сидящий
рядышком Кот навострил уши и сбежал. Когда я вернулась в дом, существо уже пыталось
откусить кусок пышной лепешки, но обжигалось и обиженно вопило, подцепляя тесто
когтями. Мама рассматривала его с осуждением, но не сгоняла. Боялась.
Спутникам приготовили одежду моих многочисленных родственников, но пообещали отдать
только после помывки. Поэтому сейчас матушка в страхе разглядывала измазанный кровью
наряд Лиса, а братишка интересовался, откуда «господа знакомы с Ладкой». Господа
застенчиво краснели и не признавались в постыдном побеге из Капитска.
— Чем ты занималась все эти годы? — заприметив меня, брат мгновенно сменил тему.
Можно, конечно, поведать печальную историю о болоте и старухе-ведьме. Но я, кокетливо
заправив прядь вымокших волос за ухо, начала сочинять сказку о дружбе со столичными
магами. Уважение постепенно появлялось на лицах родни.
— А где папа?
Я поняла, чего мне не достает. Грубого, рваного баса отца и его тяжелых шагов по
деревянному настилу.
— Издох окаянный, — вымученно отмахнулась матушка.
Сердце бешено запрыгало по груди. В горле запершило.
— Мам, — цокнул Истор, — зачем ты врешь? К Альке он ушел, к соседке нашей.
— Сорок летов вместе прожила со свиньей! Лучше б издох! — возмутилась мама, ударяя
кулаком по столу. Тарелки подпрыгнули, молоко пролилось осоловевшему от переедания
Всемилу на штаны.
— Так дитё родилось, вот он и… — рассудительно вставил братец.
Я усмехнулась. Папуля всегда отличался любвеобильностью к особям женского пола. Его не
исправила даже старость.
Мама, забыв узнать, что мне потребовалось от родной деревни, привычно журила
«несмышленую дуреху». По её словам я зря прожигаю данную мне богами жизнь, не рожая и
не выходя замуж. Я легко представила картину непрерывного рожания и замужеств, от чего
начала судорожно закашливаться. Матушка горько сказала: «Заболела, бедная моя. Не
помогают тебе бесы от хвори, так я медка целебного принесу!» После этих слов я
закашлялась куда яростнее.
Для Лиса со Всемилом растопили жаркую баню. Я хотела было отправиться мыться вместе с
ними (чего я там не видела, если детство провела с мальчишками?), но, заметив смущение
князя, передумала.
— Почему с тобой варрен? — губами шепнула мама, убедившись, что спутники ушли.
— А?
Тишина в бане настораживала. И я, всерьез озабоченная возможностью этих двоих прибить
друг друга дубовым веником, прослушала вопрос.
— Варрен. — повторила она. — Никто не знает, что от этих круглоглазых пришельцев
ждать. Свою страну разворотили, так теперь на нашенских девочек покушаются?
— Он мой друг.
— Он на тебя плохо смотрит, — покачала головой матушка. — А вот светловолосый
молодец хорош. Поселяйтесь с ним у нас: отстроите себе хоромы, детишек нарожаете.
Меня передернуло от разворачивающихся перспектив.
А мама, только бы завлечь меня обратно в Приречные зори, уже рассказывала о жизни
сестер, которые, как настоящие женщины, создали огромные семьи; упомянула нехорошим
словцом сбежавшего отца; спросила, чем я питалась все эти годы.
К сожалению, парочка вернулась нетронутой. Посвежевшие ребята стали симпатичными, но
красными от пара. Похожими на вареных речных раков, разве что клешнями они щелкали
не особо убедительно.
Недолго рассматривая наши сонные рожи, братец сподобился предложить гостям место для
ночлега. Всемил с Лисом ушли в комнатушку на чердаке, я же предпочла забраться на
сеновал, чтобы глотнуть воспоминаний из детства.
После долгих катаний на колючей высушенной траве я захлебнулась по уши. Зудел лоб, ноги, шея, лопатки. Я напоминала вшивую больную. Свист ветра из щелей прерывал
мимолетные дремы. И я просыпалась, ворочалась и расчесывала кожу до красноты. Уйти не
позволяла гордость, иначе бы я давно перебралась к наверняка посапывающим в свое
удовольствие спутникам.
Посреди сотой попытки уснуть снаружи кто-то поскребся. Я притворилась спящей, даже
начала неправдоподобно похрапывать — обычно полуночные гуляки не сулят ничего
хорошего. Гость прошмыгнул внутрь. Легкими шагами он приблизился вплотную.
— Лис, — пробурчала я, отплевываясь от соломы, — что на сей раз?
Зрение различило худощавую фигуру, освещенную тоненьким лунным лучом, который
бесцеремонно ворвался через приоткрытую дверку. Варрен убрал что-то за пояс широких
штанов и спокойно заговорил:
— Удели мне пару мгновений.
— До утра не подождешь?
— Я обязан тебе кое-что сказать.
— Всемил смотрит на меня косо? — понимающе промурлыкала я.
Молчание означало полнейшее непонимание.
— Нет, — как очнулся Лис, — всему причина ты.
— Что? — Я уселась на груде сена.
Лис ненадолго затих, но после угрюмо рявкнул:
— Что мне сделать, чтобы ты была моей?
Тон окрасился жесткостью, словно Лис разговаривал с давним врагом, а не с той, которая, предположительно, должна стать «его». Смешно-то как. Что сделать? Прекратить будить.
— Не понимаю.
— Ты нужна мне, — процедил он. — Вся. Целиком.
Я с трудом сдержала ехидный кашель. Тоже мне, завоеватель нашелся. Он бы ещё бродил
около сарая с дубиной и громко требовал бабы. Глупый мальчишка.
— Зачем же? — я продолжила строить умалишенную.
— Просто так.
Меня умилила его лаконичность. Парнишка явно что-то затевает. Но так умело корчит из
себя воздыхателя, что не подыграть невозможно.
Я, не слезая с соломы, приблизилась нос к носу к Лису. Звонкий поцелуй попал в холодную
щеку. Варрен застыл от удивления. Я, издевательски ухмыляясь (чего было не разглядеть во
тьме), схватила его за ворот рубахи и потянула на себя. Лис не удержался на ногах, и мы
вместе рухнули в гору сена.
Я почти задыхалась от беззвучного хохота, а он неловко ответил на поцелуй, легко
припечатывая меня губами в лобик. Не рассчитал, горемычный. После длительных
барахтаний мы окончательно запутались друг в друге и шуршащей траве. На пол что-то
вывалилось, но предмет сразу забылся в веселой кутерьме.
Ко мне вернулось детство. Увы, только ко мне. Следующий поцелуй пришелся ровно по
моим губам. Тонкие руки властно притянули моё слабо сопротивляющееся тело к себе.
Сердце неловко забилось.
Очередное касание губ получилось отвратительно обоюдным.
***
Признаюсь, это не первое утро, когда я просыпалась с бьющей о затылок мыслью: «Что же
ты наделала, бестолковая?» Каждая попойка с парнями или ссора с учительницей-ведьмой
служила причиной утренних самоистязаний. Да вот сегодняшнее её появление запомнилось
особо сильно благодаря сжавшему живот стыду.
Но будем откровенны, случилось ли что-то плохое? Будем откровенны — случилось.
Угораздило же! Целоваться на сеновале с варреном. С малолетним варреном!
«Женщина должна рожать детей», — уверяла матушка. Ох, если я продолжу вести столь
распущенный образ жизни, то пророчествам суждено сбыться очень скоро. Сегодня поцелуи, а завтра что?
Прохрипел первый петух. Я поднялась на локтях и бегло осмотрела лежащее рядом тело.
Увы, живое, иначе бы причин для беспокойства не нашлось — закопать и забыть. Затем я
отодвинулась от спящего паренька, попутно ударяя себя по бестолковому лбу.
— Дурная, дурная, дурная, — вполголоса причитала я, нащупывая откинутую рубаху.
Юноша перевернулся во сне, показывая сильно выступающие лопатки. Стыд и срам,
прикрылся бы хоть.
Какой, к бесам, срам? Сама хороша!
Взрослая барышня, учительница, с огромным сундуком опыта, а повела себя подобно
девочке, обалдевшей от мальчишки, играющего на губной гармошке. Лис даже не соблазнял
— сама поддалась. Нельзя же так, это неправильно.
Варрен протяжно зевнул, развернулся ко мне. Он приоткрыл глаза и тепло поздоровался, заодно интересуясь, чего я потеряла.
Мозги. Да только они давно плюнули на бестолковую хозяйку. Мозги и совесть. И честь. И
осталась хозяйка покинутая, одинокая, забытая любыми разумными побуждениями.
— Что с тобой? — Лис ласково дотронулся до моей щеки. Я отпрыгнула от поглаживания и
едва не навернулась с горы сена.
— Утренняя зарядка, — со всхлипом.
— Какая-то несуразная.
Лис начал собираться, безостановочно наблюдая за дергаными телодвижениями встрепанной
ночной подруги.
— Какая есть, — обиделась я за несуществующую зарядку.
Второй петух прокукарекал чистым певучим голосом. Ему ответили разноголосые собратья.
Вдалеке раздался перекрывающий петушиное пение отборный мат. Кричащий обещал
поджарить бесполезных птиц на обед. Судя по интонации, «птицеубийцей» был дядя
Болемысл, который орал на петухов ещё во времена моего детства. Любил он сие дело: орать
да обещать.
Лис протянул мне разыскиваемые вещи. Я натянула их и только тогда почувствовала себя
менее гадко. Но на груди ощущался любопытный взгляд пронзительно черных глаз, а губы
до сих пор вспоминали ночные поцелуи.
— Я пойду, — неуверенно протянул Лис. — Ты, кажется, не настроена на общение.
— Твоя правда.
Парень отряхнулся от налипшей травы, сладко потянулся и шепнул мне на самое ухо:
— Слав, ты — чудо, честное слово.
После он исчез в темноте. Послышался скрежет дверей, но затем все звуки окончательно
утихли. И только непрерывная ругань дяди Болемысла будила селян лучше любого
петушиного крика.
А я долго разглядывала пустоту. В ушах стоял звон сотен колоколов. Хотелось выть.
Настолько всё было неправильно. И настолько всё выглядело верным совсем недавно. Всего
лишь поцелуи, а как перевернули душу.
Бесова ночь. И во всем виновато моё желание «подыграть». Кстати, а что Лис поспешил
спрятать за спину, когда узнал, что я не сплю? То ли прицепить на ремень, то ли положить в
карман. Уж не это ли он выронил позднее?
Я опустилась на корточки, ощупывая пространство вокруг злополучного стога. Наконец, пальцы наткнулись на нечто холодное, твердое. Небольшой ножичек. Провела по рукояти.
Столовый, простой ножик, коих много в любом доме. Правда, кончик этого был запачкан
чем-то гладким и округлым, словно каплей застывшей смолы. Я хотела зажечь огонек, чтобы
подробнее рассмотреть находку, но вспомнила, что могу поджечь сеновал, посему, не
поднимаясь, выползла наружу. Коленки промокли — первая роса холодила босые ноги и
ладонь, на которую я опиралась.
Вялое солнце поднималось безо всякой охоты. Будто зацепилось за верхушки елей и не
сумело вырваться. Заря пылала, как зажженная спичка, охватывая всю деревню маленькими
перебежками.
Я поднесла ножик к глазам.
Да, ничего примечательного. Хотя… Простым он был бы, если б не одно но — этот явно
предназначался для какого-то ритуала. Лезвие оказалось окрашенным в ало-рыжий цвет —
смешение той самой смолы и чьей-то крови. С вкраплением трав. Я принюхалась к оружию, по ноздрям ударил ядреный, похожий на навоз, запах асафетиды. Растения для изгнания
нечистого из ведьмы. Если таким хотя бы поранить чернокнижника, то он навсегда лишится
сил.
Вряд ли Лис принес нож, чтобы похвастаться.
Кто-то не только желал расквитаться со мной. Нет, он собирался оставить меня без волшбы.
Сделать беспомощной. Или смоляная смесь должна была разрушить возможную связь между
мной и какой-то вещью. В любом случае, не осталось сомнений, что предмет принадлежал
Лису — ничего другого в сарае я не нашла.
Получается, я — везучий несостоявшийся мертвец?
Но зачем ему меня убивать?
В голове завертелась фраза: «Он на тебя плохо смотрит». Всемил добавлял ещё и то, что Лис
открыто меня ненавидел. Ну да, вчера терпеть не мог, а сегодня выскользнул из теплых
объятий.
Но компоненты для смеси собираются долго и муторно. Где Лис достал редкую асафетиду?
В пределах Капитска, пожалуй, нашел бы, но уж точно не в лесах или здесь.
Я аккуратно дотронулась подушечкой пальца до острия. Великолепно наточено.
Выхода из сложившейся ситуации виделось два: первый заключался в показательном
уничтожении юного убийцы; или же я могла притвориться, что никакого ножа нет. И просто
проследить за дальнейшими действиями варрена.
Не просто же так он приперся ко мне с ножом?
Я брезгливо обтерла оружие о подорожник, сковырнула смоляную каплю и засунула его за
пазуху.
Дома вовсю кипела жизнь. Братишка, нагруженный коромыслом, потирая красные глаза и
чихая, нес от колодца воду; суетилась мама, спешила поскорее разлить свежее, ещё
дымящееся молоко по кружкам. Попутно она замешивала тесто для капустного пирога. Лис
спрашивал, не нужна ли помощь, но матушка только отфыркивалась.
Варрен радостно оскалился, завидев меня. Я тоже хотела улыбнуться, приставив к его горлу
найденный «подарочек», но только мотнула головой и уселась на подоконнике, покачивая
босыми пятками.
— Как спалось, дочурка? — спросила мама. — Как в детстве?
— Если бы… — горько отозвалась я.
— А на чердаке так хорошо, — хмыкнул заспанный князь. — Тихо, тепло. Никакой
мошкары. Присоединилась бы к нам.
Он неоднозначно подмигнул.
— Ага, — выплюнула я, — вы б заодно всю деревню туда пригласили! Присоединиться!
С этими словами я, неловко взмахнув руками, вылетела из кухоньки прямо через оконный
проем. Костлявая часть пониже спины неприятно заныла. Очевидно, падение показалось
остальным нормальным явлением, потому как никто не побежал меня спасать. Всемил
только удивленно вопросил:
— Что с ней такое?