— Ушла? — это было первое, что спросил Вердэн.
Я лишь кивнула, а потом, предвосхищая его вопросы, протараторила:
— Она сказала, что я своим выбросом полкладбища на окраине подняла… Там же эти… умертвия… Если они в город пойдут, то кучу народу положить могут.
— Могли бы, если бы не полог над погостом, сдерживающий нежить, — педантично поправил родственничек. — Но ты права, предупредить все же стоит.
После этих слов он смежил веки и сосредоточился. Из его ладоней, прижатых друг к другу, заструился свет. Когда Дэн их развел, оттуда вылетели две пичуги. Небольшие и странные, больше всего похожие на золотистых бумажных журавликов.
— Я отправил вестников в департамент правопорядка и в корпус темных. Пусть адепты потренируются, — пояснил он суть своих действий, после чего в упор уставился на меня: — А теперь я хочу узнать, как давно прошла твоя инициация?
Он бы еще о теореме Ферма меня спросил. Я даже не представляла, как эта самая инициация происходить должна.
— Прости, что?
Крысявка хлопнула себя лапой по лбу и провела пятерней по морде.
— Кхм. Это же основы магической теории… — начал Дэн и осекся. — Инициация — это первое проявление твоей силы, всплеск, чаще всего бесконтрольный и имеющий эмоциональную окраску, — пояснил он сухо. Словно строки параграфа процитировал.
После этих слов я удостоилась уничижительного взгляда. Он-то, полный уничижения, меня и доконал.
— Я, конечно, многого не знаю, да и вообще далека от совершенства, но и ты, к слову, тоже не мамин борщ.
— Чего? — теперь уже опешил родственничек.
— Самая вкусная на свете еда, — менторским тоном начала я и, скопировав интонацию Вердэна, процитировала поваренную книгу.
На обжарке свеклы родственничек сломался. Подняв обе руки раскрытыми ладонями вверх, он выдавил:
— Был не прав. Осознаю.
— Ты быстро сдался, — хмыкнула я. — Я понадеялась, что раскаешься ближе к концу рецепта.
— У меня богатый опыт, — хитро улыбнулся Дэн. — Пять сводных сестер как-никак. Хотя мне, к счастью, общаться с ними довелось значительно меньше, чем Альту. Все же когда родилась старшая, Нарин, я уже поступил в магистерию.
Располагающая улыбка, смешинки в глазах… А ведь еще пару минут назад этот мужчина был готов защищать и убивать… Я поймала себя на мысли, что передо мной тонкий психолог, талантливый актер, шпион и феникс, у которого дар внушения — врожденный. Эти знания отрезвили не хуже душа Шарко. Я вся подобралась, и эту перемену тут же уловил Вердэн, сразу вернувшийся к начальной теме:
— Так когда?
— Пару дней назад. На дирижабле. Как раз перед твоим появлением. — Я припомнила, как приложила эльфа в его же собственной капитанской каюте чистой силой, сорвавшейся с кончиков пальцев.
Вердэн же, словно что-то прикинув в уме, задал вопрос, которого я ожидала меньше всего:
— Так это первая гроза после твоей инициации?
— Ну да. — Я слегка подрастерялась.
— Тогда мой тебе совет: во время шторма старайся контролировать свои эмоции. Похоже, что у тебя сила резонирует с буйством стихии. Сегодня это чуть не привело к твоему полному выгоранию. Благо удалось через проводника выплеснуть часть переполнявшей тебя силы. Вот только я не ожидал, что она устремится прямехонько на погост…
— И чем мне это все грозит? — настороженно уточнила я, понимая, куда клонит родственничек.
— Обычно штрафом в пятьдесят золотых или исправительными работами, — с энтузиазмом палача-трудоголика начал феникс. — Также, если при этом маг прошел обучение и силу контролировал, — временной блокировкой дара. Если же чародей только-только осваивается со своей стихией, выносится постановление о том, что ему надлежит до определенного срока научиться контролировать свою силу и сдать экзамен на владение ею.
Каждое его слово было сродни гвоздю в крышку моего гроба.
— Лучше бы ты меня не спасал, — подвела я итог его прочувственной речи.
Эта его помощь — как платная палата в больнице. Вроде бы лечение в такой должно быть более эффективным, но от цен состояние здоровья лишь ухудшается.
— Ну уж нет, дорогая Рей. Ты как-никак с моим братом еще не развелась, а мне его нужно вернуть в род. Это раз. Во-вторых, долги я копить не люблю, а я твой изрядный должник за спасение Уилла и Альта. Ну и в-третьих, мне нужен человек в академии. Неприметный, но который бы мне помог… Ну и я ему помогу, соответственно, — с намеком закончил он.
— Я так понимаю, ты предлагаешь сделку? И каковы ее условия?
Дэн одобрительно хмыкнул. Наивный! Он еще не знал, что составление договора с юристом может вынуть всю душу от перечня пунктов, а с бухгалтером — заставить схватиться за голову от числа дополнительных актов и смет.
В итоге закончили обсуждение мы далеко за полночь. К этому времени я уже окончательно перестала бояться «великого и грозного» гения шпионажа, а он внешне смирился с тем, что теперь у него в невестках числится такое некромантское недоразумение.
Усталость второй бессонной ночи давала о себе знать, но свежий воздух бодрил. Я поежилась, и этот жест не укрылся от Вердэна. Он молча встал, дошел до вешалки и, сняв свой плащ, накинул на мои плечи.
Меня окутало тепло. Забота. Ненавязчивая, но столь простая, без какой-то подоплеки…
Дэн подошел было к окну, чтобы его закрыть, но я остановила:
— Не надо.
— Скоро рассвет. Тебе бы поспать, вон, под глазами круги.
— Тебе никто не говорил, что ты отвратительно делаешь комплименты?
— Реже, чем хотелось бы.
— Неужели дамы не оскорблялись? — Я притворно удивилась.
— Еще как, но отчего-то продолжали искать моего общества.
— К комплиментам добавлю еще и чрезмерное самомнение. — Мне хотелось улыбаться. Или во всем виновата магия ночи и усталость, что развязывают язык лучше рома с колой?
— Им с лихвой противостоят твои язвительность и нахальство.
В последней реплике сумеречного сквозила… нежность?
Так мы и проговорили с Дэном до самого рассвета. Болтали о ерунде: о вкусах и запахах, о дожде и тумане — в общем, обо всем том, что может стать темой для разговора двух абсолютно разных людей, которые не желают выдавать своих секретов, но никак не хотят закончить разговор.
Я перебралась на подоконник и сидела на нем, так и укутанная в плащ, подтянув колени к подбородку. Дэн же, чуть опершись о край откоса, смотрел на спящий город. А на светлеющем горизонте показалась алая полоска зари.
Это было последнее, что я запомнила, перед тем как все же провалиться в сон. Зато пробуждение вышло знатным. Под воинственный писк Энжи: «Вставай, а то опоздаешь!» — я убедилась, что утром лучше всего просыпается сахар мимо чашки, но никак не тот, кто лег часа полтора назад. Зато горячий чай взбодрил. Правда, пролитый на ногу, а не выпитый. Но, как говорится, в итоге важен результат, а не способ.
Дэниэль, со слов Энжи, ушедший, когда я отрубилась, зачем-то оставил у меня свой плащ, в котором я умудрилась уснуть. Крысявка, щелкая зубами, поведала, как феникс перенес меня с подоконника на постель и, прикрыв дверь, удалился.
На душе отчего-то потеплело.
Собравшись, я поспешила на таинственное «Органоведение», что значилось первой парой. Что-то мне подсказывало, что изучать мы там будем отнюдь не клавишно-духовой инструмент. Но как я ни прикидывала в уме, что же это за таинственная дисциплина, реальность оказалась далека от любых моих ожиданий.
Я успела сесть за парту до удара набата, знаменовавшего начало лекции. Когда же дверь отворилась, в аудиторию вошла магесса, высокая, прямая и какая-то тяжеловесная, несмотря на свою худобу. Одним словом — шпала. Тугой пучок волос на затылке. Прямая спина, на которую можно было равняться отвесу, яд в каждом взгляде, жесте, как у селекционной кобры, отличающейся повышенной удойностью, — в общем, милая до заикания особа.
— Приветствую, — бросила она, подходя к кафедре и раскладывая странные кристаллы. — Меня зовут лесса Ольриния Сейлид, и в течение года я буду преподавать у вас органоведение. Для тех, кто не знает, — эта дисциплина посвящена изучению мира через основные органы чувств. Итак, записываем тему нашего сегодняшнего занятия. Слух и способы распознания тональности детского плача.
Спустя два часа я вышла из аудитории, выжатая как лимон. Учебный процесс, построенный на принципе: прослушай десять записей вариации детского ора и запомни, какой из них просящий, какой — требовательный, какой принадлежит стукнувшемуся дитяте, а какой — тому, у которого режутся зубки… Эта какофония доконала мои бедные уши.
Я и подумать не могла, что у детского рева столько разновидностей! И каждая записана на отдельном кристалле. А если учесть, что мой музыкальный слух… Как бы поточнее выразиться… Не то чтобы его у меня совсем не было, но этот самый музыкальный слух могла охарактеризовать одна бабушкина фраза, оброненная ею после того, как однажды я три часа пиликала на виолончели: «Ну Ирочка, перестань! Купим мы тебе этот… айфин, айпед, в общем, ай какую дорогую заразу!»
Магесса Ольриния измывалась над нами как могла, но к концу занятия даже я отличала плач возмущенный, когда у малого отобрали игрушку, от плача обиженного, когда резвое дитя стукнулось.
Набат возвестил о большом перерыве. Магесса, попрощавшись, ушла, вызвав стойкое желание крикнуть ей вдогонку: «Приходите еще, после вас так хорошо!»
Курсистки же оживились: кто-то доставал бутерброды и яблоки, другие поглядывали за окно, намереваясь перекусить принесенным из дома в парке, пока на улице хорошая погода.
Я же пригорюнилась: за сонными сборами совершенно забыла о том, что сегодня у нас занятия до вечера, и все теоретические. А перехватить пирожок у уличной торговки не получится. Коробейников на территорию магистерии не пускали, а бегать за ворота и обратно — перерыв хоть и большой, но не резиновый. Денег же на столовую, где цены, рассчитанные на кошелек аристократов, не просто кусали обычных горожан, а норовили обглодать до костей, банально было жаль.
Желудок предательски громко заурчал, а я приготовилась стоически терпеть, стройнеть и оздоравливать организм целебным голоданием, когда услышала:
— Будешь булку? А то у меня большая. Я одна не съем.
Повернулась. Рядом с моей партой стояла кучерявая, как овечка, девушка. На ее пухлых щеках проступил румянец, что отдает в жженый сахар у смуглянок. В первые мгновения я почувствовала неловкость, но, руководствуясь принципом «глупая стеснительность еще никогда никому не помогала», отринула смущение.
— Спасибо. — Я с благодарностью взяла протянутый ломоть хлеба. — Меня Рей зовут.
— Сейна. — Она протянула открытую ладонь для рукопожатия. — Да не за что. Я просто много с собой взяла. Одной не одолеть. — Она чуть улыбнулась и добавила: — Может, прогуляемся? Время еще есть.
Я согласилась, памятуя о негласном правиле автостоперов: если тебя подвозят за так, то будь добр, расплатись разговором. А то ведь водители, особливо дальнобойщики, по простой речи скучают. Послушать, высказаться. Вот и сейчас, жуя булку, я болтала с Сейной, которая тоже уплетала сдобу.
Чисто по-женски мы с учебы перешли на более приземленные темы: где можно купить недорогое приличное платье и как отстирать грязь после полигона, где над нами измывался магистр Дирк.
А потом… слово за слово, выяснилось, что Сейна, которой едва минуло девятнадцать, была из довольно богатого рода. И ее угораздило влюбиться в бедного, но красивого до одури парня, который клялся ей в любви. «Ледяная лесса», как ее прозвал отец (и вовсе не за холодность и надменность, а за то, что магия льда удавалась девушке лучше всего), была застенчивая, да и далеко не красавица. Влюбленная по уши, она поддалась увещеваниям о взаимном душевном трепете и согласилась тайно обвенчаться. А муж, как выяснилось чуть позже, действительно питал чувства и имел серьезные виды. Виды на приданое Сейны. Вот только отец молодой супруги, узнав о таком браке, заявил, что теперь у него дочерей не три, а две, и лишил ее всего.
Муженек же, поняв, что ему ничего не светит, просто выставил девушку на улицу. Заявил, что ему без надобности чучело в постели, неумеха на кухне и нахлебница за столом. «Видимо, рассчитывал, что я сама тихо-мирно умру в подворотне», — невесело усмехнулась Сейна.
По тому, как спокойно и даже отстраненно девушка рассказывала о себе, стало понятно: она это все уже пережила, перегорела и делится со мной не сокровенным, а чтобы я поняла, как ее занесло в няньки.
Удары набата оповестили о том, что перерыв закончился, и мы поспешили в аудиторию, где нас ждало еще одно занятие. На этот раз с куратором. Но едва только наша надзирательница вошла в класс и оглядела замерших курсисток, ее взгляд впился в меня:
— Смотрю, у вас, Рейнара, случился выплеск силы?
Я не успела спросить, как она об этом догадалась, поскольку магесса бросила:
— У вас в волосах седая прядь. А это один из признаков стремительного старения, которое как раз и случается при выплесках некромантского дара.
Я машинально покосилась на косу, что заплела сегодня утром практически с закрытыми глазами. И правда, в темных волосах виднелась серебристая змейка.
Куратор же, попросив всех присаживаться, объявила тему занятия, которая была как раз созвучна ситуации: «Первые проявления магического дара у детей».
Всю лекцию я сидела как на иголках. В голове роилось множество вопросов, от «почему никто до этого мне ничего не сказал?» до «что делать?». Едва дождавшись окончания трехчасовой лекции куратора, поспешила прочь. Я наивно надеялась, что хотя бы сегодня доберусь до дома без приключений, отдохну и обдумаю все случившееся, а еще — загляну в зеркало, чтобы убедиться, что мое лицо не обезображено морщинами, как у старухи. Реальность заставила убедиться еще раз в том, что надежда — самый фиговый помощник в жизни, зато живучая.
Я уже почти миновала парк, когда меня окликнул знакомый голос:
— Рей!
У скамейки стоял Эрвин. Серьезный, собранный и с букетом в руках.
Я видела этого парня разным: наглым, развязным, хитрым, соблазняющим, но таким — никогда.
Мой взгляд прошелся от мысков начищенных до блеска сапог до светлых волос, собранных в аккуратный хвостик.
— И? — Усталость — лучшее подспорье самой близкой сестре таланта, оттого мой спич состоял всего из одного звука, зато весьма выразительного.
— Извини. — Мне протянули здоровенный веник синих роз, обернутый в пергамент.
Я взглянула на букет, потом на свои руки и поняла: не донесу эту охапку. Их там было больше сотни, и если Эрвин с легкостью держал эти цветы, то я наверняка буду мести ими тротуар.
— Зачем столько? Я же еще живая… — ляпнула первое, что пришло на ум, глядя на эту траурную клумбу.
На лице блондина не дрогнул ни один мускул, зато вылезшая из-за ворота Энжи пискнула:
— Не бери! Этот ритуальный букет.
— А в чем его ритуальность? — Верх взяло любопытство.
— Как будто сама не знаешь, — насупилась крысявка. — Если мужчина дарит женщине розы цвета ночного неба, то это означает, что у него серьезные намерения и он будет бороться за ту, которую выбрал, до конца. Возьмешь — значит, согласна на его предложение.
— А ничего, что я замужем? — Я уставилась на Эрвина в упор.
— Муж — не скала, подвинется, — сжал зубы боевик. — Тем более что разводы в империи еще никто не отменял.
— Ты прав, муж — не скала, он, может, и подвинется, зато у меня деверь — бульдозер. Закопает.
Сказала и поняла, что навряд ли собеседник имеет представление о большегрузной технике, но Эрвин то ли не обратил на это внимания, то ли «закопает» было и так само по себе информативно.
— Я не боюсь Дэниэля Вердэна, — упрямо возразил боевик. — К тому же невооруженным глазом видно, что ты вышла замуж не от большого чувства. Рей, ты же с этим первокурсником и не виделась даже после падения. Какая уж тут любовь?
«Эрвин зря время не терял: столько вынюхать за одну ночь», — подумала я с досадой. И не то чтобы сведения обо мне были высшей степени строгости и секретности… Но все же.
— Давай начистоту — зачем я тебе? Я бы поняла еще, если бы у нас ничего не было и ты из охотничьего азарта и в силу природного кобелизма… — била словами наотмашь, в надежде довести бывшего любовника до кипения, чтобы тот испарился и мы закончили этот странный разговор.