Вот тут Софью прорвало: она опустила голову на руки и разрыдалась. Тяжелая ладонь инквизитора легла на ее макушку и ласково погладила несколько раз — так когда-то давно, в другом мире и другой жизни плачущую Софью успокаивали родители.
— Что я должна сделать? — проговорила Софья, захлебываясь в слезах. Видение иной, хорошей жизни было невыносимым и желанным. — Шани, что я должна сделать?
— Не бойся, девочка, — донеслось до нее. — Всего лишь войти в высший свет. Я помогу.
* * *Следующие две седмицы пролетели быстро, насыщенные самыми разными, но не слишком примечательными событиями.
За быстрое завершение расследования смерти покойного государя Луш наградил декана инквизиции роскошным особняком на площади Звезд, с полной обстановкой и прислугой. Несколько дней ушло на переезд; Софье выделили собственную комнату, в два раза превосходившую размерами ее прежнюю спаленку в приюте Яравны. Это не дом, говорила себе Софья, бродя по комнате и то рассматривая красивую изящную мебель тонкой восточной работы, то выглядывая из окна на площадь, где чинно гулял народ, мастера открывали витрины многочисленных магазинов, а глашатаи зазывали зрителей в театр на очередное представление. Это не дом, повторяла Софья, это только шаг на пути к дому — и все равно чувствовала себя невероятно счастливой.
Прислуга оказалась чрезвычайно вежливой и почтительной, но Софья не могла не заметить их слишком пристальных для прислуги взглядов. Вечером она осторожно поделилась с Шани своими опасениями, стараясь, чтобы ее не услышали. На декана снова напала тоскливая хандра, которую следовало запивать крепкими винами, на сей раз не маскируясь. Вольготно устроившись в широком кожаном кресле и с хозяйской небрежностью положив ноги на инкрустированный перламутром столик для посуды, Шани мрачно выслушал Софью и сообщил:
— А, это они все записывают и доносят.
— Доносят?! — изумилась Софья. — Кому? И зачем?
— Государю доносят, — сказал Шани и полез в секретер за очередной бутылкой спиртного. — Ему, видишь ли, очень любопытно знать о том, как у меня обстоят дела.
Что ж, пусть так; Софья сделала выводы и в присутствии домоправителя и двух горничных держала язык за зубами, так что доносить им было особо не о чем — во всяком случае, по ее поводу.
Спустя три дня на площади перед дворцом был сожжен злокозненный колдун и еретик, бывший лейб-лекарник Машу. На казни присутствовал государь собственной персоной; впрочем, захватывающего зрелища мук цареубийцы никто не увидел: доктор Машу получил в последней кружке воды порцию яда и умер, едва только его привязали к позорному столбу. Луш пробормотал что-то про инквизиторские штучки и вместе с женой покинул место казни, не дожидаясь полного сожжения тела. А Шани спокойно досидел до конца, проследил за тем, чтобы пепел и головешки тщательно собрали, чтобы развеять над полем самоубийц и нечистых покойников, а затем вернулся домой, где напился до полного изумления, переколотил всю посуду и разогнал прислугу пинками под зад. Сжавшись комочком в углу своей комнаты, Софья с ужасом вслушивалась в звуки снизу, вспоминая, что если гости в приюте Яравны принимались бить фарфор хозяйки и гонять горничных, то следующим номером программы становилось обрывание юбок у всех, кто имел несчастье попасться под хмельную руку. Однако ничего страшного не случилось. Декан заснул на диванчике в гостиной, а по городу поползли сочувственные разговоры о том, как его высочество горюет о потере родителя.
На следующий день они покинули столицу.
Официально было объявлено о том, что декан инквизиции отправляется на богомолье в Шаавхази с одновременной проверкой состояния дел в северных землях. В действительности же Шани и Софья отправились совсем в другую сторону.
— Красиво, правда?
Софья всю жизнь провела в столице и никогда не видела Залесья. Сейчас, когда их лошади стояли на вершине зеленого холма, девушка смотрела по сторонам и не могла насмотреться — кругом, насколько видел глаз, тянулись леса. Их гребни всех оттенков зеленого выглядели горбатыми спинами невиданных сказочных животных; когда налетал ветер, и деревья приходили в движение, то казалось, что животные ворочаются во сне, или волны набегают на берег маленького острова и уходят, и возвращаются снова. Воздух пах не столичным дымом и гарью — он был пропитан запахами травы и хвои, цветов и воды: Софья словно впервые в жизни поняла, что значит дышать. Чуть поодаль холм обрывался: контраст травы и светлого грунта выглядел так, словно с холма сняли кожу, но это было не страшно, а красиво. И на всем, буквально на всем лежал отпечаток той благородного и трогательного очарования, которым владеет лишь природа северных неласковых земель: красоты быстротечной, но незабываемой.
— Потрясающе, — промолвила Софья еле слышно. — Я не знала, что так бывает.
Шани понимающе улыбнулся и повел поводьями, разворачивая лошадь обратно на тропу.
— Добро пожаловать в Залесье, — сказал он. — Любопытное место.
Залесье, самый крупный и самый глухой регион страны, действительно имело двойственную славу. Насколько хороша была здешняя природа, настолько странные тут вершились дела. Из Залесья происходили многие аальхарнские подвижники и великие святые — а также и самые злостные колдуны и еретики. Шани не верил в колдовство: его знаний хватало, чтобы объяснять чародейство довольно-таки обыденным знанием людской психологии и лекарственных растений, однако в Залесье он всегда чувствовал, что в мире есть нечто большее, чем физика и медицина. После истории с Кругом Заступника и предсказанием смерти Хельги он почти что поверил в существование тех загадочных вещей, с которыми боролся по долгу службы.
Тропинка, по которой они ехали, становилась все уже, а лес все глуше. Стройные стволы сосен постепенно оставались позади, сменяясь мрачным ельником. Здесь, несмотря на яркий, летний почти день, царил сонный полумрак, и Софье чудилось, что деревья пристально следят за двумя всадниками, пока не делая им ничего дурного, но и добра тоже не желая. Следуя за ему лишь известными приметами, Шани свернул на едва заметную стежку в траве, которая то пропадала среди зарослей острой осоки, то появлялась вновь. Воздух здесь уже не был таким ароматным и свежим, как на вершине холма: тяжелый, спертый, он словно сжимал грудь влажными лапами.
— Смотри-ка, — внезапно сказал Шани и, протянув руку, указал на один из стволов. — Гогуль!
Софья увидела растрепанную соломенную куклу-скрученку, старательно привязанную к дереву. Это была самая обычная сельская самодельная кукла, только почему-то при взгляде на нее Софью пробрало холодом. То ли от того, что из соломенного тельца торчал кривой ржавый гвоздь, то ли потому, что круглое безглазое лицо было измазано чем-то, подозрительно похожим на кровь. Софья поежилась и спросила:
— Это и есть гогуль?
— Он самый, — ответил Шани. Он рассматривал куклу без страха и с искренним любопытным азартом исследователя. — Встречается такое по деревням. Поверье гласит, что гогуль, обмазанный человеческой кровью, способен удержать ведьму в пределах отведенного ей места и не выпустит ее к людям. Да, давненько я гогулей не видел. А этот смотри-ка, свеженький. Красавец какой, надо же…
Софья зажмурилась и отвернулась. В животе ворочался отвратительный липкий ком не страха даже — панического ужаса. Отдышавшись, Софья отважилась открыть глаза и тотчас же увидела еще один гогуль, запачканный кровью посильнее первого.
— Вон там, — пролепетала она. — Гогуль…
Шани посмотрел туда, куда указывала дрожащая рука Софьи, и пренебрежительно хмыкнул.
— Не бойся. Он тебя не укусит. Если ты не ведьма, конечно. А ведьм ему положено кушать. Сырыми и без соли…
Подозрение в ведьмовстве оскорбило Софью до глубины души. Она нахмурилась и промолчала.
Соломенные куклы попадались и дальше: расположенные вдоль тропы, они словно стояли на карауле, не пропуская лесную ведьму к людям. Окровавленные головы смотрели вслед всадникам, и Софья всей шкурой ощущала их слепые тяжелые взгляды. Спустя час пути живой лес потихоньку стал умирать: всадникам все чаще и чаще попадались иссохшие погибшие деревья. Чья-то злая сила искривила их стволы и выпила соки: теперь коряги тянули ветви к тропинке, будто пугали и грозили. Гогулей стало еще больше: видимо, жители лесного поселка потратили немало времени и сил, чтобы отвадить ведьму от своих домов: страх, который она им внушала, был сильнее страха перед мертвым лесом.
— Зачем мы туда едем? — робко спросила Софья.
— К ведьме, — коротко ответил Шани. — У меня к ней есть разговор.
— Неужели вы разговариваете с ведьмами? — выпалила Софья. — Я думала, что вы их сразу же посылаете на костер.
Шани усмехнулся.
— На костер это обязательно, но я вообще люблю поговорить…, - он остановил свою рыжую лошадку, которая, в отличие от Софьи, никак не беспокоилась относительно присутствия чародейства, и спрыгнул на землю. Софья последовала его примеру. Привязав лошадей к одному из деревьев, Шани прикинул, куда идти, и уверенно отправился в самую чащобу, напролом через кусты. Подхватив подол дорожного платья, Софья последовала за ним.
Когда колючие ветви и сухие сучья почти полностью изодрали ее чулки, наградив уймой кровоточащих царапин, то лес неожиданно кончился: путники вышли на небольшую поляну, сплошь усеянную разноцветными искрами цветов. После пути сквозь мрак здесь было чудо как хорошо; Софья хотела было что-то сказать своему спутнику, но вдруг с изумлением и ужасом обнаружила, что тот бесследно исчез. Только что, мгновение назад, он стоял чуть впереди, небрежно закинув на плечо вещмешок и жуя какую-то травинку, но теперь его не было.
Да и леса уже не было. Спустя несколько секунд Софья и не помнила о нем. Она сидела в углу своей спаленки в приюте Яравны, тряслась от страха и сбивчиво молилась. Ее искали по всему дому: одному из подвыпивших гостей, молодому генералу в расшитом золотом мундире, очень приглянулась милая кудрявая девочка. Напрасно Яравна говорила, что эта воспитанница пока не может быть отдана покровителю — Заступник великий и всемогущий, да ей и четырнадцати еще нет! — но генерал хлестнул Яравну по щеке и отправился на поиски приглянувшейся ему девочки с тем же рвением, с каким ходил на маневры.
Сжавшись в углу, Софья слышала визг и грохот в соседней спальне. Еще чуть-чуть, еще совсем немного, и ее обнаружат, а Яравна, получившая оплеуху, не станет вмешиваться, потому что получит еще и деньги: генерал был богат и щедр… До Софьи донесся звук очередной пощечины, и визг оборвался. Хлопнула дверь, и на какое-то время стало тихо. Потом Софья услышала шаги: генерал шел к двери ее спальни.
— Пожалуйста, — прошептала Софья, закрывая голову. — Шани, пожалуйста… Помогите мне.
Сквозь ковер на полу прорастали мелкие белые и розовые цветы с легким сладким ароматом. А под цветами — теперь Софья видела это отчетливо — были кости. Человеческие кости. Софья завизжала от ужаса, и именно в это время генерал схватил ее за шиворот и куда-то поволок.
Когда стоявшая рядом Софья исчезла, то Шани даже не успел удивиться. Вскоре он забыл, кто такая Софья: он шел по лесу, переведя боевую пистоль в руке в рабочее положение и вглядываясь в гогулей: на сей раз они были вывешены не только для того, чтобы отваживать ведьм, но и чтобы указать дорогу инквизитору. Впрочем, ведьмы сейчас не было: в ее бывшей избушке теперь обитал то ли беглый каторжник, то ли какой-то местный бандит, а брант-инквизитор Торн, как единственный представитель законной власти в этой части Залесья решил взять поимку преступника на себя.
Он не был новичком: ему уже не раз и не два приходилось иметь дело с уголовниками. Он очень хорошо стрелял и не учел лишь одного: запах растения кабута, в обилии водившегося в этих краях, притуплял внимание и погружал в сон.
Шани не ожидал еще и того, что бывалый бандит не хочет становиться жертвой залетного инквизитора — поэтому и устроил на тропе засаду. Впрочем, бандит тоже не предполагал, что на перестрелку надо брать пистоль, а не клинок, и поэтому успел нанести только один удар.
Шани среагировал быстро, заметив краем глаза движение сбоку и выстрелив навскидку, не целясь, но лезвие короткого сулифатского кинжала, бог весть как угодившего в эти края, все равно задело его, проехав по груди и скользнув вбок. Бандит удивленно посмотрел на инквизитора, закашлялся и, сплюнув сгусток крови, медленно осел на землю.
Шани тоже рухнул в траву, не чувствуя ничего, кроме боли. Под боком быстро становилось мокро, кровь лилась и лилась, и он понимал, что надо бы как-то подняться и идти обратно в поселок, пока он еще может двигаться, но для этого действия у него больше не было ни сил, ни воли.
Так он и лежал в траве, пока из-за деревьев не вышла Хельга.
Легкая, красивая, пронизанная каким-то золотистым светом, она приблизилась к лежащему и опустилась на колени рядом.
— Я умираю, — радостно сообщил Шани. — Скоро мы будем вместе.
Хельга улыбнулась и провела невесомой ладонью по его груди. От тонких пальцев веяло живым теплом, но сами они были почти прозрачными.
— Не говори глупости, — сказала она. — Ты будешь жить еще очень-очень долго. Все будет хорошо.
Свет становился ярче: теперь Шани мог видеть сквозь Хельгу очертания стволов. Боль отступала, и вместе с ней уходила и Хельга, растворяясь в лесном воздухе. Он протянул руку, попробовав ухватить ее за тонкое запястье и удержать, но Хельга лишь улыбнулась и растаяла.
— Останься, — горестно промолвил Шани и проснулся.
Он лежал на лавке, накрытой лохматой шкурой. Никакой раны больше не было: нанесенная пять лет назад, она давным-давно успела зажить. И Хельги не было тоже: прикоснувшись к нему во сне, она пропала — не найдешь, не догонишь.
В очередной раз сжало сердце. Черт бы с ним, подумал Шани, умереть бы прямо сейчас, да и все. Никакой загробной жизни не существовало, он все равно бы не увидел Хельгу — да и ладно: его самого тоже не было бы.
— Тихо, мой инквизитор. Тихо, — раздалось откуда-то сзади. — Не плачь. Все уже позади.
Приподнявшись на локте, Шани огляделся. Избушку, в которую он попал, можно было бы показывать академитам в качестве классического логова ведьмы. Чего тут только не было! И метелки самых разных трав, свисавших с потолка, и уйма каких-то сундуков, ларцов, коробок и банок с неизвестным содержимым, и мешки, туго набитые семенами растений, и связки лап животных; имелись тут и птичьи перья в огромном количестве, и заспиртованные в прозрачных сосудах уродливые жабы, змеи и жуки, и человеческий череп, что таращил пустые глаза с подоконника, и пухлое чучело нетопыря, что свисало на шнурке с потолка и при малейшем сквозняке принималось вращаться, свирепо скаля мелкие, но острые зубы. Одним словом, это было во всех отношениях примечательное место, но наибольшее внимание привлекала не изба, а ее хозяйка.
Это была молодая женщина, чуть старше Шани; стройная черноволосая красавица. Темно-карие глаза придавали ее лицу какое-то болезненно страстное выражение, длинные волосы были убраны скромно, по-домашнему, но, в то же время, аккуратно. Ведьма держалась поистине с владыческим достоинством; вот кто мог бы блистать в свете, подумал Шани. Она затмила бы всех придворных дам даже в этом старом платье с заплатами…
— Я не помню, как пришел сюда, — признался Шани. Губы ведьмы дрогнули в улыбке.
— Неудивительно, — ответила она. — Вы прошли через мой огородик, а тамошние травы обладают опьяняющими запахами. Я вовремя подоспела, а то бы ты и твоя подруга уснули навечно.
Шани не имел ничего против вечного сна, в котором ему бы снилась Хельга, но не стал говорить об этом ведьме. Ей, похоже, пришлось изрядно потрудиться, выволакивая на собственной спине к жилью девушку и крепкого мужика.
— Спасибо, Худрун, — тепло сказал Шани. — Я признателен. А где моя спутница?
Худрун махнула головой в сторону соседней комнатки.
— Спит твоя ненаглядная. Теперь уже по-человечески, без снов.
Шани сел на лавке и несколько минут сидел молча, зацепившись взглядом за банку с серым порошком. Потом он произнес:
— Убили мою ненаглядную, Худрун. Три седмицы назад схоронил. Зарезали и к дому подбросили. Сам обмывал, сам трумну заколачивал.
Ведьма ахнула и обвела лицо кругом. Шани провел ладонями по щекам и устало посмотрел на ведьму.
— С чего, по-твоему, я притащился-то сюда…?
Худрун сочувствующе покачала головой. Сев на лавку рядом с Шани, она заботливо погладила его по плечу.