Сигурд сказал, что она давно нравилась ему, он следил за ней, она была ему нужна. Он не говорил, для чего, не выражал симпатию, как другие люди. В голове его царил хаос, и Флори не знала, какая бездна выводов и влечений привела его к ней. Но ей хотелось ему помочь. Иногда он мог не выходить из башни целый день, если ему казалось, что вещи в комнате могут изменить свое положение, он пристально следил за тем, что происходит вокруг, потому что оно непрестанно ускользало от него. Он ничего не понимал о людях, думал о них, как о предметах и смотрел сквозь них. Он был очень несчастен, его мир был пуст, ненадежен, состоял из мертвецов и врагов, хотя Флори не могла узнать, кто такие враги, откуда они и чего хотят. Сигурд бродил в лабиринте, где его преследовали чужие, незнакомые ему люди или даже существа. Никто и никогда не был с ним добр. Он был отпрыском одной богатой шведской семьи, его держали в комнате, и он не покидал ее до того, как попал в Аркадию. Сигурду, судя по всему, было чуть за тридцать, когда он сюда попал, и это пугало Флори. Никто и никогда не проявлял к этому человеческому существу уважения и заботы. Он был совершенно один, и Флори захотелось быть рядом. Он был ментально дезорганизованным и полным страха, никогда прежде Флори не видела никого столь несчастного. Флори даже почти забыла о том, что он - убийца, ее сердце было переполнено желанием сделать его хоть чуточку счастливее.
Она была с ним рядом, когда он ходил вперед и назад по комнате, в тревоге задергивал шторы и с отчаянием смотрел на беспечное ночное небо, от которого нельзя было укрыться. Она гладила его, говорила с ним, целовала его виски и лоб, горячие от волнения. Он успокаивался и засыпал головой у нее на коленях. Сигурд говорил, что хочет ее защитить, и она улыбалась. Она спрашивала его о чем он мечтает. И думала, каким бы он был, будь у него хоть чуточку более нормальная жизнь. Можно ли было все исправить, дать ему шанс на счастье? Он был внимательным и очень умным, многое знал, и Флори часто представляла иную судьбу, которая могла бы у него быть. Она полюбила его, такого, каким он был. Сигурд всегда был очень бережен с ней, его руки, знающие ремесло убийства лучше, чем ласку, с осторожностью касались ее. Когда она говорила, что любит, Сигурд отвечал автоматически, повторяя ее слова. Сначала она злилась, а потом поняла, что он не умеет выражать своих чувств. Она ухаживала за ним, и он с благодарностью принимал это.
По прошествии стольких лет, Флори поняла, что Сигурд дал ей намного больше, чем она - ему. Этот человек, пропавший в черной дыре психотических переживаний, беспомощный и пугающий одновременно, открыл ей новый мир безусловной любви. Он не требовал от нее ничего, и она научилась не ждать ничего взамен. Где-то там, за бессонными ночами, случайной лаской, цикличными движениями и успокаивающей синевой неба, оказалось, что любовь это не что-то, что можно и нужно заслужить. Иногда Флори смотрела в его глаза, голубые, внимательные, всегда будто чуточку воспаленные, и думала, что не могла бы быть счастливее ни с кем. Она часто просыпалась среди ночи, чтобы посмотреть, спит ли он. Сегодня он спал, дыхание его было мерным и теплым. Флори прижалась к нему поближе, и он обнял ее крепче, не просыпаясь, как мягкую игрушку. Флори приготовилась снова провалиться в черное, теплое пространство сна.
Ее вывело из дремоты ощущение чьего-то взгляда, отчетливое и неприятное. Сигурд иногда смотрел на нее, когда она спала, это всегда заставляло ее проснуться и выглядело жутковато. Но сейчас Сигурд был рядом, спящий, обнимал ее. Флори зажмурилась думая о том, что в последнее время ему стало лучше, Сигурд стал спокойнее и казался счастливым. Она спросила у него, чего он хочет. И он сказал, что хочет научиться быть на людях, хочет стать королем, хотя монархия уже изжила себя, или работать в парламенте. Ей нравилось представлять их будущее, нравилось думать, что оно у них было.
А потом сон сошел, будто ее окатило холодной водой. Флори открыла глаза, ее сковывала тревога, сердце билось громко и очень быстро. Сначала она не увидела никого, и от этого стало только еще более жутко. Темнота перед глазами не развеяла ее тревог, а усилила их. Флори потянулась за очками, очень осторожно, она боялась нарушить покой Сигурда. Было холодновато, и даже руку высовывать из-под одеяла казалось преступлением против своего организма. Единственное, что Флори не любила в комнате Сигурда, это отсутствие крыши. В этой части Аркадии никогда не бывало зимы, это было не смертельно, просто очень неуютно.
Не успела Флори надеть очки, как из темноты, скрывавшейся от луны и звезд, вышел Неблагой Король. Он был все тем же дэнди ее времени с сияющими глазами, он улыбался, и в темноте его зубы блестели, как зубы опасного хищника - острые, готовые вонзиться в плоть.
- Здравствуй, Флори.
Он всегда так шагал, будто собирался начать танец, особый, экзальтированный шаг. Флори села на кровати, склонила голову.
- Вечная слава вечному Королю.
Флори ощущала жар стыда, она была обнажена, в постели с мужчиной, которого любила, но ей все равно нужно было соблюсти вежливое приветствие. Она протянула руку, мягко погладила Сигурда по голове.
- Любовь моя, здесь твой Отец.
Он, обычно очень чуткий, от малейшего шороха просыпающийся, дышал все так же спокойно и мерно.
- Он не проснется, Флори, потому что я пришел говорить с тобой.
- Со мной? Неужели я могла бы вам чем-то помочь?
Флори говорила с некоторым сожалением, хотя все в ее душе вопило - хоть бы у него не было к ней просьб. Он был чудовищем, от него не стоило ожидать ничего человеческого, но, хуже того, он стремился сделать чудовищами всех вокруг. Сигурд до встречи с Отцом не убивал людей. Это Король искалечил его еще больше.
Король сел на край кровати рядом с ней, у него был совершенно светский вид, будто бы они встретились в парке, и он присел к ней поговорить о том, о сем, скоротать время.
Ему, словно, было плевать на то, в каком она виде, в какой ситуации. Звездный свет лился в комнату беспрепятственно, и Флори вдруг почувствовала себя на сцене. В театре, когда наступает время монологов, пускают особый свет, этот холодный и резкий свет прожектора выхватывает героя из темноты. Свет, как в операционной - безжалостный свет, привыкший к самым неаппетитным видам человеческой души. Что требовалось от Флори? В чем она была виновата, какие чувства ей полагалось распотрошить в себе?
Она не знала, и поэтому ждала.
- Ты мечтаешь об этом?
- Что вы имеете в виду? У меня есть определенные мечты, но я бы хотела подчеркнуть, что они никак не касаются вашей власти.
Король засмеялся, голос у него был мягкий, певучий.
- Ах, разумеется. У меня нет никаких сомнений в том, что ты для меня абсолютно безвредна. Флори, ты совершенно не амбициозна, не способна составить хороший план и просто феерически труслива.
Флори злилась, но ничего не могла сказать. Он сидел с ней рядом, смотря в задернутое шторой окно и мог говорить, что хочет. Сигурд мирно спал. Флори захотелось заплакать, позвать его, чтобы он проснулся. Он был сильным, он мог ее защитить. Но Флори знала, все бесполезно. Если Король хочет, чтобы он спал, Сигурд будет спать.
- О, дорогая, давай не делать вид, что ты не понимаешь, зачем я здесь?
Часть Флори понимала, но ей не хотелось признавать, что Король знает обо всем, даже об их мыслях и мечтах. Флори помотала головой.
- Но я правда не понимаю, что привело вас сюда в столь поздний час. Мне жаль, если я чем-то расстроила вас. Как я могла бы искупить свою вину?
Король засмеялся, потом хлопнул в ладоши. На его длинных, бледных пальцах блеснули перстни с рубинами.
- Даже не знаю! Как угодно! Или совершенно никак! На самом деле это одно и то же.
А потом Король схватил ее за подбородок.
- Надо же, Флори, ты боишься. Я дам тебе повод продолжить в том же духе.
Злая хватка его пальцев причиняла Флори боль, но Король этого не замечал. Он принялся насвистывать песенку, которую Флори впервые пела Сигурду, когда они засыпали вместе в одной постели.
- Хочешь сбежать с ним? - спросил вдруг Король, прервавшись на середине ноты. Оглушительная тишина затопила все, Флори попыталась отвести взгляд, но он снова грубо дернул ее за подбородок.
- Нет, мой Король, - ответила она, стараясь не выдать себя ни дрожью, ни голосом.
Она хотела. Они хотели. Флори мечтала освободить Сигурда. Он уничтожал свое сердце тысячу лет, и Флори хотелось, чтобы он нашел, наконец, покой. Они много раз думали, как можно уйти из Аркадии и не вернуться сюда до самой смерти. Они составляли план за планом, отметали план за планом, приходили в отчаяние и пробовали снова.
- Давай-ка я испугаю тебя еще больше, Флори. Я знаю не только тайны твоего сердца, но и тайны других областей твоего организма. У тебя будет ребенок.
Флори вздрогнула. Это было невозможно, ведь Аркадия не давала жизнь, только отнимала. Она и Сигурд никогда даже не думали об этом, в Аркадии никто не был способен зачать ребенка - это была аксиома. Никто не думает о том, чтобы носить с собой зонт в Сахаре или сачок для бабочек в Антарктике.
- Через месяц убедишься, что я тебе не лгу. Не обязательно верить мне прямо сейчас, все уже случилось. Так что расслабься и получи удовольствие. Я расскажу тебе, что тебя ждет.
Король запустил руку в карман, на его ладонь взбежала длинная, вертлявая многоножка, ее кривые лапки перебирали по его ладони, она стремилась вверх, под рукав, но Король поймал ее двумя пальцами и по-гурмански медленно отправил извивающееся насекомое в рот, как конфету, с хрустом прожевал. Сочетание отвратительности сцены и его лощеного внешнего вида окунуло Флори в атмосферу сна - абсурдного и страшного в этой абсурдности. Все было, как во сне - страшная новость, которой не может быть в реальности, гротескные действия, любимый человек, который рядом, но которого нельзя дозваться.
- Ты сбежишь вместе с ним, если захочешь. Это не так сложно, как стоило бы ожидать. Предположим, я даже не буду мешать. Сигурд служил мне хорошо, и я отблагодарю его. А ты, что ж, твою деятельность сложно назвать подрывной, ты не мешаешь мне, но и не помогаешь, я скучать не буду. Итак, вы окажетесь над землей.
Флори почувствовала, как бьется ее сердце. Неужели, Король готов был отпустить их добровольно? Флори чувствовала волнение, не охватывавшее ее уже очень-очень давно. Она улыбнулась, отчаянно и с надеждой.
- Вы серьезно?
- О, совершенно. Только что вы будете делать потом?
Король задумчиво посмотрел на спящего Сигурда.
- Он уйдет, он всегда уходит. У тебя останется только его красивый сын. Ты останешься в мире, который тебе больше не знаком, совсем одна. И что ты тогда будешь делать? Твой сын будет хуже него, у тебя будет совсем глупый сын, и сознание его всегда будет далеко от тебя. Ты будешь вне себя от горя и совершенно одна. Твой мальчик вырастет и станет мужчиной, а единственной женщиной, которая окажется у него под рукой, будешь ты. А ты думала о том, чтобы быть счастливой, да? Ты себе все представляла несколько по-другому, но жизнь часто расходится с нашими представлениями. Тебе все известно, теперь подумай. Ты сама убедишься в том, что я прав. Ты зря выбрала Сигурда, стоило быть с кем угодно другим, и ты зря думала, что можешь быть с ним счастлива.
И прежде, чем Флори успела ответить ему хоть что-то, он исчез, растворился в темноте, ночь поглотила его без остатка. А Флори так и осталась сидеть на кровати, слушая дыхание Сигурда.
***
Я проснулся резко, ощущение холода во всем теле проняло меня до костей, которые тоже, казалось, болели. Вообще-то я не собирался спать. Спать - не интересно, поэтому я стараюсь делать это поменьше. Но сегодня у меня была и другая, совершенно особенная причина. Я не хотел пропустить его приход. Закрывая глаза, я видел, как в комнату, перебирая тонкими лапками, входит паук. На его блестящей спинке покачивалась какая-то миска, в которой плескалась жидкость. Следом, через некоторое время, входил он - человек в черном костюме. Я знал, кто он, хотя в его облике об этом ничто не говорило.
Я решил не спать и дождаться его, меня охватил какой-то рождественский энтузиазм. Я ждал особого гостя, которого прежде никогда не видел. Это было хорошо и волнительно, и, как и всякий раз, когда я пытался бодрствовать специально, я ощутил непреодолимое желание закрыть глаза и минуточку, только минуточку полежать. Я заснул прямо на полу, это было неудобно и одновременно - приятно, как все неполагающееся. А когда открыл глаза понял, что снился мне долгий-долгий сон. Еще я понял, что этот сон был правдой. Прежде мои сны были просто снами, у меня случались видения, но никогда - вещие сны. В своих снах я спасал мир, сажал морковь, общался с людьми, которых едва знал в жизни и частенько женился, иногда даже на маме. Еще я был участником программы "Мой маленький электрик" и профессионально реализовывался в карьере автогонщика, потому что меня попросил тот парень, которого не любит общество, потому что ему нравится, когда его стегают девушки в нацистской униформе. Еще один раз я прыгал по балконам, чтобы украсть чей-то мобильный телефон. Все это было весело, но никак не похоже на реальность. Сны мне нравились, они веселые. Наверное, это был первый сон в моей жизни, который меня не развеселил. Я проснулся с глубоким, кусачим чувством, наверное, это была обида. Я помнил ее из детства, когда мне не давали машинку в медицинском кабинете, а спрашивали какие-то вопросы. Мне это не нравилось, и в груди от этого становилось душно и кололо. Потом я надолго забыл об этом чувстве, а сейчас оно снова было, и очень-очень сильное, сильнее всего на свете.
Я не знал, что папа так сильно болел. Он был своеобразный человек, мог замереть посреди разговора, мог запереться в комнате в выходной, но он работал и не позволял себе странностей при чужих людях. Ему было тяжело слушать громкие звуки, но он вполне мог их стерпеть. Папа был вполне успешным и социализированным человеком, никто не назвал бы его безумным.
Я знал, что папа убил по крайней мере одного человека в жизни, но я не знал, что тысячу лет он только и делал, что убивал. От этого мне стало больно, но не обидно. Обидно мне было от того, что сказал Отец Смерти и Пустоты, как его называли, моей маме. Он сделал ей страшно и больно абсолютно просто так. Я не всегда говорил людям правду, если ничего нельзя было изменить. Моей учительнице в школе никак не поможет в жизни тот факт, что она потеряет своего первого ребенка во время беременности. Есть болезни, которые нельзя вылечить и люди, которых не сохранить. Это грустно, и об этом надо молчать, потому что к такому нельзя подготовиться, а можно только распотрошить себе сердце, непрестанно представляя, как все случится. Мне часто было одиноко наедине с этими случайным знаниями о чужих несчастьях, с которыми никто ничего сделать не может.
Но Неблагой Король сказал маме жестокую неправду, которая сделала ее испуганной и несчастной на долгие годы. Папа не ушел от нас, он любил меня и маму, как никого на свете, он был заботливым и верным, ему стало намного лучше (хотя я и не знал, насколько) с годами. Со мной было нелегко, у меня были проблемы, и я был далеко не самым умным парнем на свете. Но я всегда старался сделать моих родителей счастливыми. Мне хотелось, чтобы они получали от меня радость и часто улыбались, как люди, которым хорошо. Я не был кем-то, кого обещал маме Неблагой Король. Моя мама могла испугаться и отдать меня каким-то чужим людям, и тогда мы никогда не узнали бы друг друга. Мне стало грустно и очень обидно, я был зол. Прошло много времени с тех пор, ничего не сбылось, и мама увидела, что мы с папой лучше, чем она боялась, она дала нам обоим шанс, и мы ее любим. И все-таки я чувствовал себя каким-то растревоженным, как будто кто-то ткнул в рану, которой я прежде не замечал.
Я огляделся. В папиной башне царил идеальный порядок. Здесь было много оружия и много книг. Я видел мечи и кинжалы всех видов с жадностью пожиравшие скудный ночной свет. С другой стороны были пистолеты и автоматы, винтовки всех мастей, я не знал их названий, но многие видел в фильмах. Здесь были старинные мушкеты и всякие разные ружья, пистолеты, снайперские винтовки, автоматы. Стены были украшены холодным и огнестрельным оружием так плотно, что, казалось, это все для красоты. Такие выпуклые и безмерно реалистичные рисунки на обоях или что-то вроде. Но все оружие было настоящим. Заряженным, острым, готовым убивать. Я заметил, что оружие закрывало швы каменной кладки. Папины страхи были здесь как на ладони. Все, что могло быть синим - было синим - балдахин на кровати, постельное белье, даже окно было закрашено, густо-густо, синей краской, и шторы были синие, что вместе с закрашенным стеклом смотрелось, как тавтология. И темно-синее ночное небо заглядывало внутрь с высоты. Я подумал, а что папа делал, когда шел дождь?