Проваливаться — странно сказано. Стабильный мир вокруг покачнулся, вздрогнул, но тут же выпрямился, а вот мгновенно просевшая в коленях Ани, начала падать. Почему? С чего? Запнулась? Плохо себя почувствовала? Мысль о крике даже не пришла ей в голову — вокруг ни души, а горло перехватило тисками. Вокруг лето, вечер, неподвижные позолоченные закатными лучами шапки кустов, а ее лицо неумолимо, словно локомотив, приближается к асфальту. Ближе, ближе, ближе… Она, наверное, раскроит лоб, а через минуту у ее тела соберется толпа — будут охать, такая молодая! Такая хорошенькая, а… Неуклюжая дура-растяпа…
Додумать Ани не успела. Перед самым столкновением с землей зажмурилась, выставила вперед ладони, приготовилась к боли — к страшному ее количеству, — но боль так и не пришла.
Она пришла позже.
Пришла и погрузила в себя следующие за этим шестьдесят четыре дня — от точки входа и до точки выхода.
Так и не раскрывая глаз, Ани интуитивным образом ощутила, что привычный мир исчез.
В другой жизни.
Вокруг грохотало так, что, казалось, рвались барабанные перепонки.
Сверху сыпалось, в кожу ладоней впились края острых раскрошенных камней, а ноздри и горло заткнул непривычно горький и плотный, словно комок пережженной ваты, запах дыма. Глаза не видели ничего, кроме серого неба и раскинувшейся до самого горизонта голой, безжизненной равнины. Справа автоматная очередь — слишком близкая и рвущая, с каждым выталкиваемым из ствола патроном, душу наизнанку, позади низкая обрушенная стена. И чей-то хрип:
— Суки! Не выйдет меня взять, суки!
Автомат гавкал отрывисто и зло, на износ.
Ани повернула голову и увидела, что рядом, то высовываясь из-за насыпи, то прячась за нее же, пережидая, пока на полукруглый шлем осядет очередная порция пыли, сидит одетый в военную форму человек. Злой, с перекошенным лицом и лихорадочно блестящими глазами, мужчина. Очередная порция брани, очередная порция автоматной очереди.
Она зажала ладонями уши — еще секунда, и черепная коробка треснет, развалится на куски, словно перезревший арбуз, а если не треснет череп, то треснет что-то еще, что-то глубже. Находящееся рядом дуло потряхивало, как в ознобе; чужие, обнимающие приклад пальцы с грязными ногтями, побелели.
Сквозь зажатые уши и помутившееся от шока сознание она не сразу поняла, что произошло дальше. Новый взрыв, кладка за спиной вздрогнула, а мужчина… или то, что раньше было мужчиной, медленно и тяжело повалилось спиной на землю. Без половины головы. Шея и остатки лица.
По щекам теперь текло что-то теплое и липкое, пахло мерзко и сладко; Ани в ужасе провела рукой по собственному лицу — жестом, каким пытаются согнать надоедливую противную муху, а когда увидела на пальцах чужую кровь, завизжала так громко, что на несколько секунд перестала слышать остальные звуки окружившего ее страшного мира.
— Дыши! Дыши! И разогнись! Новенькая?
Кто-то бил ее по щекам, пытаясь вывести из состояния шока.
— Не ранена? Идти можешь?
Женский голос, грязные штаны, болтающийся перед носом приклад винтовки. Очередной болезненный шлепок заставил Ани разогнуть поникшую и заржавевшую шею — наверное, ее глаза выглядели стеклянными.
Незнакомка со стянутыми на затылке черными волосами, грязным лбом и текущим по вискам потом, чертыхнулась. Привалилась поверх кладки, выстрелила в направлении одной ей видимых врагов, тут же спряталась за камнями, стряхнула с волос поднятые ответным выстрелом осколки и чертыхнулась вновь.
— Вот ты не вовремя нашлась… Оставить бы. — Бубнила она себе под нос с ненавистью. — Но как оставить? Как?!
Кого она ненавидела — себя или Ани?
Рядом лежала нога, обутая в высокий черный сапог — она принадлежала тому, без лица. Сердце заходилось в бешеном ритме всякий раз, как только глаза пытались заскользить вверх, к ремню. Желудок скручивало в приступе спазма, и Ани-Ра тут же утыкалась лицом в собственные ладони — хрипло дышала, чувствовала, как тяжело и вязко кружится голова.
Где она? Где она? Создатель, помоги понять ей, где она?
— Идти можешь, спрашиваю?
Кто-то вновь дернул за плечо; теперь карие, почти черные женские глаза находились близко от ее лица; стало видно забившуюся в поры носа грязь.
Ани кивнула — голова упала и поднялась, как у веревочной марионетки.
— Тогда дыши, как я скажу, поняла? — Женщина орала. То ли приказывала, то ли боялась, что подобранная дурочка ничего не услышит из-за выстрелов. — Резкий вдох сквозь зубы, резкий выдох. Подряд, без пауз, быстро-быстро! С минуту!
— З…зачем?
То было первое, вытолкнутое на поверхность, сквозь мгновенно пересохшие губы, слово.
— Адреналин выкинется в кровь! Дыши быстро! Иначе не сможешь бежать следом — подстрелят. Они-то взмыленные, резкие, а ты дура размякшая — ни сил, ни реакции!
Ани, не соображая, что и зачем делает, подчинилась чужому приказу — начала втягивать и выталкивать противный горько-сладкий воздух.
— Резче! Быстрее! Вообще без пауз!
Ани зажмурилась и задышала чаще.
Так она встретила Ивон.
Ту самую Ивон, чья спина мельтешила перед носом при быстрых перебежках сквозь гарь и копоть, чье оружие стало спасительным щитом от свистящих рядом пуль, чей голос выводил из оцепенения всякий раз, когда Ани спотыкалась и падала на землю, решая, что в следующий раз уже не поднимется. В этот день ее били по лицу не единожды — орали, трясли за плечи, брызгали на щеки слюной. А после вновь заставляли куда-то бежать.
Из того дня она запомнила немногое — лишь то, что под вечер они, наконец, куда-то добрались. Пустой полуразрушенный дом, черное небо в проломленной крыше, сидящих по углам незнакомых людей — человек шесть, — и собственный истошный, надломленный местами, переходящий в крик, плач:
— Где я? Где? Почему я здесь? Кто вы такие?! Почему я здесь?!
Истерика длилась, наверное, несколько часов. А, может, минут, растянувшихся для Ани в часы. Ей не отвечали, но уже и не били.
Чьи-то рты жевали хлеб, чьи-то пальцы чистили ножи и ружья, чьи-то глаза смотрели в сторону.
Уже перед сном к ее углу вернулась черноволосая «спасительница» и бросила на землю сверток с несвежим тряпьем.
— Твоя форма. Наверное, не по размеру, но другую отыщем потом.
— А спать? Как здесь спать?
— Как можешь, так и спи.
Ивон поддела сверток носком сапога и отошла прочь, чтобы свернуться в углу под куском развалившейся лавки, а Ани еще несколько часов с ужасом смотрела воспаленными от слез глазами на чужие, казавшиеся бледными пятнами на фоне черных стен, спящие и нет, лица.
В тот день никто не спросил ее имени.
* * *Подходящую по размеру форму они отыскали трое суток спустя.
К тому моменту Ани уже знала, что существуют некие «юниты» — появляющиеся в разное время и в разных местах невысоко над землей прозрачные шары — в одних одежда, в других еда, в третьих медикаменты или оружие. То оружие, что можно просто взять — не забирать из окровавленных рук убитых солдат.
Так же Ани знала, что солдаты, подобно бешеным собакам, воюют умело и зло — пленных берут редко и то лишь затем, чтобы развлечься — изнасиловать или умертвить с помощью изощренных пыток — живыми не отпускают.
В эти первые и самые сложные три дня ее жизни на новом месте, между немыми хрипами в небо «за что?» и родившейся к окружению ненавистью, она училась впервые нажимать на курок, вдыхать в легкие едкий и горький запах единственных доступных на уровне сигарет «Кварц», жевать несъедобные консервы из жестяных банок и спать на холодной земле под открытым небом.
Продолжение следует.
* * *Читать не хотелось — чтиво стояло поперек горла по двум причинам: первая — Ани никак не могла продраться сквозь многочисленные термины главы «Взрыватели» из книги «Разведка для профессионалов», а вторая — она попросту не хотела сквозь них продираться. Но должна. Должна, потому что существовал план «Б», который в ближайшее время придется осуществить.
Уснула она на застеленной кровати под звук стекающих в таз с мокрых штанов капель и бубнящего у соседей снизу телевизора.
Проснулась позже и резко, и тут же, не успев подумать, выхватила из-под подушки длинный армейский нож; на стене, ясная при свете торшера, зависла сжатая тонкой рукой зловещая, остроконечная тень; Ани отчего-то вздрогнула и прислушалась.
Ругались соседи.
Женщина кричала что-то про поздний приход, мужчина оправдывался. Доносились слова «кобель… пока я работаю… тварь любвеобильная…». Разбилась о стену тарелка, затем грохнулось об пол что-то потяжелее.
Ани-Ра медленно протяжно выдохнула.
Хорошо, что Брэда больше нет… Нет с тех пор, как она застала его в постели с собственной подругой. Бывшей подругой. Расстались быстро и без скандала, но с большим вырванным из ее души лоскутом. Говорят, измену можно простить, но она так и не смогла — не научилась, не поняла «как»…
Тень от ножа дрожала на стене — острая, черная, смертоносная. Во что превратилась жизнь? Соседи продолжали истерично ругаться — теперь орал и мужчина.
Ани посмотрела на зажатый в руке тесак и в который раз задалась риторическим вопросом, сможет ли она когда-нибудь научиться спать, как нормальный человек?
Вздохнула. Убрала нож под подушку, погасила торшер и зябко свернулась на постели калачиком.
Капало со штанов. Капало на улице.
* * *Свет прожекторов освещал базу, как стадион — фонаря не потребовалось. По стенам от крыши протянулись резкие угловатые тени; Дэйн, ощупывая поверхность шероховатой стены пальцами, чувствовал себя неуютно.
Два часа ночи, а он один перед складом. Напротив дом и квартира, из которой стреляли — не пустая, с дежурным патрулем внутри, но тревога не таяла.
Барт — годовалая немецкая овчарка — (именно так назвала неизвестную ему породу Бернарда, которая помогла с собакой) сидела у ног, как приклеенная.
— Иди уже, погуляй. — Проворчал Эльконто, продолжая внимательно осматривать каждый метр щербатой стены.
Пес качнул хвостом — услышал, мол, но остался сидеть на месте сторожевым маяком, с места не сдвинулся.
— Ни единой дырки. Ни одной… Или я не там ищу?
Дэйн отнюдь не действовал на «авось», он прекрасно знал, что именно искал — отметины от «пристрелки». Дыры от патронов, которые снайпер выпускает прежде, чем осуществить финальный выстрел для того, чтобы точно почувствовать дистанцию, угол, наклон. И еще «флажки». Если действовал профессионал, то должны были остаться сигнализаторы ветра — одна или несколько привязанных где-то неприметных глазу тряпиц.
Через сорок минут он сдался. Ни отметин, ни индикаторов воздушных потоков. Ничего. И это означало, что, несмотря на дорогую винтовку, действовал непрофессионал. Грубо говоря, неподготовленный и неумный идиот, который во время стрельбы не учел погодные условия.
Как глупо. И как хорошо. Что он промахнулся.
— В машину!
Гаркнул Эльконто псу, и тот, мотая хвостом, стремглав понесся к стоящему в ворот джипу.
Ругаясь за отпечатки пыльных лап на сиденье, водитель привычно закинул полы длинного кожаного плаща в салон и хлопнул дверцей. Заурчал двигатель.
Глава 2
В другой жизни.
В те первые трое суток ей беспрерывно казалось, что стоит только моргнуть, и все изменится. Что это всего лишь ошибка, сбой в системе мирозданья, неверный прорыв одного из ее лоскутов. Что нужно еще чуть-чуть подождать, и мир обязательно качнется, совсем, как когда-то вздрогнет, и тогда перед глазами вместо серого неба, окровавленных рук и камней, возникнет ведущая к дому дорожка. И номера квартир, все четные — десятая, двенадцатая, четырнадцатая… Закатное солнце, аллея, хрусткий в руках пакет.
Но мир не вздрагивал. И постепенно росток надежды захлебнулся ночными молчаливыми слезами — даже ему стало слишком много воды. Почему-то никто не увидел, что это сбой, и не починил систему — страшный мир не спешил исчезать, наоборот, с каждым днем делался все реальнее. И поначалу ежечасно ожидающая чуда Ани, к концу недели утратила в него веру.
Продолжение следует.
Яичница жарилась неохотно — вредная яичница. Шкворчала, пузырилась, брызгалась жиром. Два желтка, прозрачная вокруг клякса белка — ни колбасы, ни сыра, ни помидор. Пустая бутылка из-под масла отправилась в затянутую синим мешком урну. Недовольно смотрел на хозяйку пустыми полками холодильник; сморщились на веревке подсохшие штанины.
Ани любила магазины: колбасные ряды, яркие чайные упаковки, цветастые этикетки, приятная музыка и неспешные люди с корзинками — все это неизменно напоминало ей о чем-то хорошем. Забытом, но все же хорошем. И она обязательно купила бы колбасу, сыр и помидоры, если бы сегодня утром, не выхватила взглядом, склонившийся над рыбной витриной профиль, со знакомыми чертами — нос с горбинкой, пухлые губки, вьющиеся волосы и длинную шею. Профиль Ленни Маршала — носильщика из «Левенталя». Когда-то, сталкиваясь в коридорах или у выхода, они любили перебрасываться шуточками.
Вот и теперь Ани предчувствовала поворачивающуюся в ее направлении голову, расширившиеся зрачки серых глаз, качнувшуюся надо лбом рыжую челку и удивленный распахнувшийся рот-бантик (как можно такой целовать? Такой должен быть у куклы…) А после и удивленно-восторженный тон:
— Ани? Это правда ты, Ани? Глазам своим не верю!
И она сбежала из магазина. Набросила на голову капюшон невзрачной синей кофты и повернула к выходу. Почему-то забыла о том, что могла бы зайти в другой магазин — купить колбасу, сыра и помидор, а теперь стояла у плиты и смотрела на убогую и совсем неаппетитную глазунью из двух, словно глаза ослепшего клоуна, желтков и расплывшегося по бокам белка.
(Sophie Ellis-Bextor — Today The Sun`s On Us)
Собирать информацию, анализировать, планировать, действовать — именно такие шаги придется пройти тому, кто хочет получить результат. И сегодня настала очередь «действовать». Еще говорят «съешь свою лягушку сразу», что означает, если в течение дня присутствует неприятное дело, не тяни, выполни его первым, чтобы этой самой лягушкой не пришлось давиться под вечер, когда хочется расслабиться.
Вот Ани и съела свою — сходила в салон подержанных автомобилей, взяла напрокат наиболее неприметный, по ее мнению, но вполне бодрый, «ходовой» седан светло-серого цвета, а теперь сидела на водительском месте и морщилась. Чужая машина, чужой запах, непривычный рукам руль, неудобные жесткие педали. Хотя ей любые педали показались бы неудобными по той простой причине, что Ани попросту не любила водить, и оттого откладывала покупку своего авто. Одно дело сдать на права — другое крутить баранку. Не женское это дело, не женское, но грань между «надо» и «хотелось бы» стерлась.
Мотор завелся с пол-оборота. Ощущая себя настолько же комфортно, как если бы сидела в квадратном корыте с размытыми габаритами, она вывернула с залитой дневным светом, полупустой стоянки на дорогу.
В цветочном магазине на окраине города царила тишина. Полуувядшие букеты за стеклами витрин смерзлись и застыли, а расставленные в глиняных горшках вокруг прилавка растения, обмякли листьями — видимо, за ними не следили.
Неудивительно. Вышедшая из дальней двери на звон колокольчика женщина, едва ли напоминала цветочника: кожаная куртка, жесткие сладки у неулыбчивого рта, частично поломанные, частично обгрызенные ногти. Пряди черных, крашеных волос, накрученных, казалось, еще в прошлом веке, так и засалились неопрятными локонами. Окончательно от ощущения, что перед тобой цветочница, уводил цепкий, неприятный взгляд и медленно пережевываемая во рту жвачка.
— Вам чего, милочка? Букетик, розочку, напольный цветок?
Голос прокуренный, низкий.
Ани осторожно осмотрелась вокруг, пытаясь сообразить, не ошиблась ли адресом, затем встретилась взглядом с «продавщицей» и, помедлив, произнесла.