-Не дастся он тебе в руки, хоть ты и воевода. – Скупо отозвался он. Говорить совсем не хотелось. И немного виновато пояснил. – Заговоренный он от чужих рук. Заклятие крепкое над ним. Бедой обернуться может. А то и смертью.
Воевода, который уж было руку протянул к рукояти, торопливо отдернул ее. И даже из опасения отодвинулся на шаг от него.
-А работы же и правда не здешней. Из далеких земель его дедко Вран, волхв, который меня, сироту растил, привез. – На губах появилась горькая складка. – Он растил, а его не уберег.
От удивления воевода бровью дернул.
-А кто тебя бою учил? И стрелы метать сподобил так скоро?
-Так он же и учил.
-Дивно мне это. – Воевода снова не сдержал своего удивления. – Волхв и ратному делу учит.
Тянут его за рукав в город, в распахнутые ворота. Все больше и больше любопытство людей разбирает. Тайны со всех сторон из него выпирают. И все у него не так. И меч не наш, и лук чудной. Из рога, да тому же и гнут двояко. И слова ведомы такие, которые и не каждому волхву ведомы. А уж что боя касаемо! Сколько же его стрелами посечено! А мечом побито….
Упирается Радко, отнекивается. Аж щеки горят, ловя на себе сотни глаз. А от девичьих взглядов впору под землю провалиться.
-Куда же ты пойдешь? Кровищей весь улился. Бабы наши тебе и рубашонку простирнут, и порты. – Вмешался мужик, который первым отозвался на его голос в воротах. За всем и про куль забыл, что тащил на своих плечах.
-Зачем стирать? – Совсем растерялся Радогор, - Не надо стирать. И так пройдет
И в самом деле, кровь на его лицу, на руках начала сворачиваться, превращаясь в подобие чешуи. Провел ладонью по лицу, счищая ее с лица, как речной песок. Затем тоже самое проделал с руками.
-Остальное само отвалится. – Пробормотал он.
Но, на всякий случай, передернул плечами, как дикий зверь стряхивая капли дождя. Но не остановился на этом, и багровея от смущения отряхнул и рубаху с портками, следя за тем, как на землю сыплется с чуть слышным шуршанием, засохшая кровь. И не с удивлением, со страхом люди, и сам воевода, увидели, что лицо его, руки и даже тело стало таким, словно он только, что вышел из парной бани. И не только тело. Одежда смотрелась на нем теперь так, словно покипела в щелоке. А потом побывала под вальком старательной хозяйки. И, мало того, слабый запах леса исходил от его волос.
-Колдун… - Уловил он испуганный бабий голос.
Покосился на голос, не поворачивая головы. В ужасе и рот ладошкой прикрыла. И выругался в душе, кляня себя за неосторожный поступок.
-Цыть ты, дура.
И мужик, вытаращив глаза, продолжал уже не так бойко и уверенно.
-Мужики тебе сапоги подлатают…
И покосился на его ноги, боясь увидеть, что и сапоги волей этого парня тоже сами собой поправились. А иначе и не скажешь.
-Раз торопился, так поди и не ел по людски, и не спал. Глаза провалились. Отдохнешь. – И уже уверенней, на правах старого знакомца. – А хоть бы у меня. Места хватит. А нет, так постоялый двор приютит. Меня Торопкой зовут. А почему, сам не знаю. Спешить, не спешу, а все Торопка да Торопка. Как жеребенка – стригунка.
-На свет ты поторопился явиться раньше времени. Вот и нарекли тебя Торопкой. – Воевода не скрывал своего недовольства тем, что мужик опередил его. – И языком торопишься вечно вперед заскочить. И сейчас торопишься со своим словом.
И повернулся к Радогору.
-Но Торопка истину говорит. Отдохнешь, погостишь у нас, а там, гляди, и вовсе останешься. Сам сказал сирота. И городище твое разорено.
Воевода и есть воевода. И речет, как набольший муж.
- Мы хоть и не бэрьего рода, а все ж в родне, коли по одной земле ходим. И одним языком речи говорим.
Ягодка таинственным образом угадавший, что его собираются кормить, тихо, но так, чтобы его услышал Радко, заскулил. Не проч был угоститься и вран, о чем и намекнул, пощелкав клювом за его ухом.
-Ну, вот, видишь. И приятели твои не возражают. А заодно и о тех людях тебя послушаем, коих побили. Сам видишь, - Воевода сам подхватил его под локоть и увлек в ворота. – Посмотришь сам… Живем на людном месте. На все стороны открыты. И к нам отовсюду ходят. И сами мы на месте не сидим. Поэтом у и знать должны кого и с какой стороны опасаться надобно. Сегодня ты помог, успели. А другим разом можем и не успеть.
Нашелся таки воевода. Говорит уверенно, значительно. Со знанием дела. От такой просьбы не откажешься. Довод не оспоримый.
-Да и куда идти? В какую сторону? Как перст один. Вокруг люди, а на него одиночество накатилось О чем – то говорят, спрашивают, до него слова не долетают. Словно глухой стеной от всех отгородился. А одиночество такое, хоть плач. А как заплачешь? Нет слез, высохли. И люди смотрят.
Больше уже не сопротивлялся. Дал себя увлечь воеводе и послушно шел рядом с ним, окруженный со всех сторон народом.
Дорогу воеводе заступил воин.
-Не осталось живых, воевода. – Торопясь, доложил он, бросая быстрый взгляд на Радогора. – Мертвы даже те, на ком и ран не видно. Со страха должно быть умерли, когда такое началось.
Широким жестом руки воин показал в сторону ворот.
-Я и сам чуть не обмер, да некогда было.
Улица тянется от ворот к берегу, к другим воротам. А там сбегает избитой, истоптанной пологой лестницей к лодкам. Радогор искоса разглядывает улицу. Не жилища, по самую кровлю вкопанные в землю, избы и дома просторные с двух сторон вдоль улицу тянуться. Смотрят на них, на улицу оконцами. И оконца не волоковые. Слюдяные. Или бычьи пузырем затянутые. И избы не соломой прелой крыты, не дерниной, тесом… За избами огороды зеленеют. Из улицы проулками город в обе стороны в ширь разбегается.
А из всех изб одна привлекла его внимание. Просторная, под шатровой крышей. И с высоким просторным крыльцом. Перед крыльцом трава до земли вытоптана. Сюда, должно быть, за судом приходя, за советом. Или правду искать. У них в городище так было.
Псы в летней горячей пыли валяются, успокаиваясь от недавнего шума. Поглядывают на него сонными глазами, а более того на бэра, который по неизвестно какому праву шагает с гордым видом без опаски улицей. Дернула одна верхней губой, показ добротные клыки. Не злобы ради, а чтобы знал зверь, кто здесь хозяин. И тут же получила сапогом в бок.
И напрасно, подумалось Радогору.
Псы по виду не злобивы. Не грозны. Не то, что в их городище. Лохматые, звероподобные, которых и сам рукой по доброй воле не тронешь Не уберегли городище грозные псы – вои. И они все сгинули под мечами и копьями. Даже лаем предупредить хозяев не успели.
Вспомнил и по мрачнел.
Не в этот ли град ходили ежегодно его родичи, едва дорога обсохнет с мехами, смолой, медами и со всем тем, что лес дарил?
И словно услышав его мысли, воевода кивнул головой. И широко повел рукой вдоль реки.
-Вот сюда, к этой пристани и сверху реки, и снизу, и со всех сторон сбираются торговые люди сбираются, что ни год. И твои родичи приходили, чтобы солью на зиму запастись. Или железным промыслом. И многим другим. Тем и живет град наш. – Донеслись до радогора его слова.
Он поднял голову.
Не придут сюда больше его родичи. Зарастут дороги. Заколодит лес. Разве лихой народ какой прибежит с разбоем, польстившись на богатство этого града.
Народ мало по малу поотстал, решив, что все самое любопытное уже видел. К тому же вспомнил, что дома остались в туне. И только воевода, да мужик Торопка, да с десяток мальцов шли неотступно за ними. Остановились перед строением в два жилья, как раз напротив крыльца в три скрипучих ступени и с конской, изъеденной ржавчиной, подковой над дверями.
-Входи, Радогор!
Воевода простучал звонкими, железными подковками по ступеням, но двери толкнуть рукой не успел. Они распахнулись сами, словно хозяин постоялого двора поджидал их, глядя в щель между не плотно сбитыми досками. А, может, так оно и было потому, что хозяин встретил их в дверном проеме. Лицо красное, распаренное жаром очага. От печи оторвался, чтобы важных гостей встретить. Брюхо на выкате, толстые руки рыжим волосом поросло.
-Вели – кА ты, Невзгодка, сего человека накормить и к месту определить. И чтобы пока живет он в нашем граде, ни в чем недостатка не знал. Он, тебе должно быть уже ведомо, град наш от гибели спас. И гляди у меня, сам проверю, как чествуешь нашего гостя.
-А…
Смур, так звали воеводу, угадал вопрос.
-И бэра, который вою Радогору не бэр, а родич ближний, прими, как должно. И мудрую птицу не забудь.
Теперь уж растерялся сам Радко. Но Смур и это угадал.
-Об этом не твоя печаль, Радогор. О прочем будет еще время поговорить. – И отодвинув невзгоду плечом в сторону, первым вошел в трактир, увлекая за собой и Радогора. Но быстрее их в двери пролез Ягодка, удивив хозяина непостижимым проворством и ловкостью. И сразу возвестил о своем появлении радостным рычанием. Его чуткий нос давно уже уловил восхитительные запахи, которые рвались из трактира. Поприветствовал с плеча Радогара немногочисленных, по дневному времени постояльцев, и вран. Но почему бэрьим голосом.
А Радогор шагнул на порог и нашарил в полутьме ступень. Остановился, так и не ступив за порог, растерянно разглядывая полутемное помещение. Дневной свет с трудом пробивался через тесные волоковые оконца, освещая длинные, потемневшие от времени столы с тусклыми, чадящими светильниками. Вдоль столов лавки выстроились. Чуть дальше, в глубине трактира просторный очаг с парующими чугунами. У очага суетилась не высокая, но крепкая баба. А у стен, ближе к волокам, с десяток посетителей…
-Лодейщики. – Пояснил Невзгода, который заметил взгляд Радогора. – Те, кто большие лодки, лодии, водой гоняют. Лодии у пристани стоят, а они здесь безделье коротают. Ждут, когда торжища завершатся. А как загрузятся лодии мехами и воском и медом, да смолой – живицей и многим другим, на что глаз положат, так снова в путь. Только – только пришли. Тоже на стене были. Не на много вас обогнали. Еще и по ковшу опростать не успели.
Воевода досадливо поморщился.
-Ты, Невзгодка, не стой столбом, а вели стол накрывать. А Невзгодиха твоя пусть жилье ему приготовить. Да, смотри, чтобы все чистое было. Знаю я тебя, прохвоста. И одежонку дай какую – никакую. А то воин Радогор, хоть и отцарапал со своей, но насквозь просвечивает чем не надо. Девки сбегаться скоро начнут, чтобы на такое чудо поглядеть.
Радогор густо покраснел
Но воевода, словно не замечая его смущения, продолжал.
-И постояльцы твои могут в страхе разбежаться со всем златом – серебром. На что жить тогда будешь? И поспеши. Я уж и за старостой послал, а у тебя столы пусты.
Говорил воевода благодушно, с улыбкой. А в глазах читалось нетерпение. И прожил на свете достаточно. И повидал многое, а слышал и того больше, но этот юнец с глазами зрелого мужа раззадорил его любопытство, хотя и сам про то не ведал.
Лодейщики тоже от закусок оторвались. И обратили взоры к ним. Не случалось на их веку еще такого, чтобы градский воевода Смур сам кого – то на постоялый двор водил и за столом потчевал. Юнец безусый, а поди ж ты, в какой чести оказался.
А по иному взглянуть? По делам. С набегом предупредил. Да, что там предупредил. Управился так, что оглянуться не успели. Тем, кто на стену взбежал, а затем за стену выбежал – объедочки остались. А больше того и до стены добежать не успели, как в землю вбил. А в возраст войдет. Что с ним будет?
Лодейщики, народ бывалый. Рука и к веслу привычна, и к мечу. Одинаково ловко со всем управляются. Лихого люда до разбоя охочевого и легкой казны. Что в лесу, что у воды, что на воде со счету собьешься. Подстерегут в ночи, а то и белым днем, выскочат из прибрежных кустов или у тайной заводи и тогжа уж одно остается. Или голову клади под меч, или сам на меч надейся.
Этот же юнец один пятка стоит. К тому же в волхвовании востер, если лес расшевелить сумел и до земли докричался, в огне и корчах страдать ее заставил. Такому и поклониться и переплатить не грех. Невзгода осторожно рукой Радогора к печи направляет. А другой бабу свою, именем Барсучиха, успел шепнуть ему Торопка, подталкивает. А почему Барсучиха, когда барсуки толстые и опрятные. А эта, хоть и телом крепка, но до барсука не дотянула.
Ежится Радогор под людскими взглядами. Укрыться бы от них, спрятаться, а куда скроешься?
Бэр поднял голову, следя за ними внимательным, и в тоже время опасливым взглядом, но увидев, что вран с плеча Радогорова не двинулся, успокоился и, напоминая о себе, требовательно рыкну. Де, потчуй хозяин гостя. И, косолапя, в развалку двинулся к столам, полагая, что уж там то его верно накормят.
Лодейщики предусмотрительно подвинулись. Кто знает, что на уме сейчас у мохнатого? Это он парню родич, а всем прочим кто? Крайний из них, чтобы не искушать судьбу, сдвинул на край стола ковригу свежего хлеба. Уж лучше хлебом поступиться, чем ждать, когда сам за стол полезет.
Воевода же Смур выбрал стол в углу, подальше от людских глаз, а больше того людских ушей. Так, чтобы и обеду не помешали и разговор не перебили. Сел на лавку и нетерпеливо постучал ладонью по столешнице, торопя Невзгоду. По другую сторону стола устроились Радогор с Торопкой.
Воевода поднял на мужика не очень любезный взгляд.
-У тебя, Торопка, других дел нет, как только по трактирам рассиживаться? Пошел бы лучше подсобил мертвые тела в груды сгрудить, пока от них дурным духом не потянуло, как все добрые люди делают. И староста на тебя косо смотреть будет.
-А что ему косо смотреть на меня? – Взгляд у Торопки дерзкий. Глаз не прячет. И я не под кустом близ дороги найден. Рыбного конца староста. И на воя этого, Радогора значит, я первый наткнулся. Если бы не я, так он до сих пор у ворот ртом зевал. Груды же и без меня складут.
-Не будет груд, сударь воевода. – Хмуро проговорил, не отрывая взгляд от столешницы, Радогор. – Прокляты они злым заклятием. Не будет им покоя ни на земле, ни под землей. Маяться им без погребения до скончания веку. Или пока я не отпущу.
И у воеводы, и у Торопки мороз по коже от его лютых слов!
Смур и с Торопкой забыл спорить. Себе дороже. Тем более, норов у мужика неуступчивый. Упрется и хоть кол на голове теши. Конем не сдвинешь, не столкнешь. А сейчас тем паче, коли его самого, воеводу, разбирает, что и откуда в том пришлеце кроется.
Ягодка, надо было крепко задуматься, чтобы грозного бэра, девичьим именем наградить, с ковригой во рту завалился рядом ссо столом. Хорошо, что еще за стол не полез. И по кошачьи уркая уминает его за обе щеки. Прижав ковригу, боясь чужого соблазна, обеими лапами.
А вскоре вошел в трактир и староста. Загремел посохом по ступеням, прошумел старческой походкой по глинобитному, высохшему до каменной твердости, полу, окидывая подслеповатыми глазами, собравшихся. Грузно, даром что иссох весь уже, со стуком опустился на лавку важно расправил длинную белую бороду. А вместе с ним пришли еще трое.
Старосту, и это успел ему прошептать Торопка, звали Остромыслом, хотя родители нарекли его, как и Радогора, другим именем, которого не только люди, но и сам он уже не помнил. Те же, кто пришел с ним, были десятскими.
-Зверь почему здесь?
Староста строго насупил брови, бросив взгляд на Ягодку.
-Родич воя Радогора этот бэр. От одного пращура себя считают.
Воевода с удовольствием произносил забытое давно прозвище лесного зверя. Грозно и могуче прокатывается слово по горлу. А из зубов вылетит, так и того грознее делается. А медведь? Ни то, ни се. Медоед! И больше ничего.
-Невместно зверю с людьми за одним столом быть.
Староста неуступчиво поджал бесцветные губы. И Радогор с неприязнью, не поднимая головы, посмотрел в его лицо.
-А он за стол и не лезет. Ему по за столу места хватает. – С легкость, и с неприметной усмешкой ответил Смур.
И Радогор понял, что и сам воевода испытывает к старосте тоже чувство, что и он.
На это старосте возразить было не чем. Бэр и правда не лез на лавку, чтобы занять вполне заслуженное место за столом. Тем более, что как раз в это время покончил с ковригой и, поднявшись на лапы, требовал добавки, одновременно высматривая круглым глазом хозяина, те есть Невзгоду, имя которого он успел запомнить.