— Владыка сам попросил сделать амулет, способный излечить любые раны и болезни, специально для него, — парнишка замолчал, переводя дух.
— И ты сделал? — квинтессенция сомнения в голосе мужчины была почти материальна.
— Не я, мой отец, он… с даром был. Сделал. Хозяин амулета никогда не будет болеть, его невозможно будет убить или отравить.
Илас изогнул бровь и поинтересовался:
— А что будет, если снять амулет?
Леш, которому порядком поднадоело лежать, попытался принять хотя бы более удобную позу для беседы и поерзал. Была затронута его любимая тема: амулеты. Раньше малец мог часами слушать объяснения отца. Но в миру с кем поговоришь о таком? Мигом на костер отправят. А сейчас — терять?то особо нечего, даже жизнь, вон, и то не в руках хозяина. И осмелев, парень пустился в разъяснения.
— Все зависит от того, в каком состоянии был хозяин в тот момент, когда отдавал амулет и сколько раз подвеску приходилось использовать по прямому назначению. Каждый раз, когда амулет активировался, у его носителя отнимались непрожитые годы. И если снять украшение, владелец может вмиг постареть, и вылезут наружу те болячки, от которых амулет излечил.
— А если владел амулетом недолго, а когда его снял, чуть не умер. Тогда это что значит?
Леш попытался пожать плечами и разворошил заиндевевшую листву, что коричневым ковром покрывала все окрест.
— Наверное, это значит, что хозяин сейчас смертельно болен…. — протянул недоросль неуверенно.
Илас еще раз скептически оглядел мальца и, отведя острие от горла поверженного противника, по — простому сунул меч под мышку.
— Всерадетеля здесь нет, в этом можешь быть уверен. А теперь проваливай, и впредь учись оценивать противника.
Не говоря больше ни слова, мужчина развернулся и зашагал к дверям.
Леш остался сидеть на земле. Ноги его предательски дрожали, а пальцы непроизвольно перебирали жухлую траву, торчащую из кочки. Наконец он поднялся, инстинктивно сжав в кулаке выдернутый травяной пук, и упрямо мотнул головой. Но Илас этого уже не видел.
* * *— Зачем ты с ним так?
Вассария, слышавшая весь разговор, внимательно рассматривала братца.
— Пусть лучше ненавидит меня и живет этой ненавистью, чем сложит голову на костре инквизиции, в попытке отомстить за отца всерадетелю.
Девушка ничего не ответила. Илас, на которого напало несвойственное ему красноречие, соизволил продолжить:
— Теперь понятно, почему ты сознание потеряла. Скорее всего, простудилась и, если бы не эта побрякушка, лежала бы сейчас, трясясь в лихоманке. Так что пока ее не снимай, мало ли…
Без перехода мужчина сменил тему:
— Надо собираться. Если этот нашел, то скоро появятся и другие. Место, конечно, тот еще медвежий угол, но до той поры, пока не начнут старательно искать. Судя по тому, сколько и чего ты умыкнула у всерадетеля, искать будут с большим тщанием, и не столько бумаги, сколь одну милую безделушку.
Блондин покосился на лодыжку Вассарии. Лицедейка же, при последних словах, непроизвольно задвинула ногу с подвеской назад, словно пыталась спрятать украшение и так не видимое под носком. Отдавать ставшую жизненно важной покражу она была явно не намерена.
— Теперь, когда все точки над рунами поставлены, стоит поторопиться, — бросил Илас, тем временем деловито скручивая дерюгу.
Больше не мешкая, но и лихорадочно не торопясь, беглецы начали нехитрые сборы. В путь выдвинулись через полторы свечи, основательно поев и прибрав в сторожке за собой. Так, на всякий случай. Пыль на место, конечно, не вернешь, но свести к минимуму следы своего пребывания все же стоило.
Кони, недовольные тем, насколько суматошные им достались наездники, пофыркивали и особого желания идти куда бы то ни было не изъявляли. Солнце, невнятное, сонное, нехотя показало край своего диска из пелены туч. Полуденное время, славившееся летом своей жарой, сегодня явно не стремилось порадовать путников крохами тепла. Ветви молодого осинника, в котором чахлые березки были редкими гостьями, так и норовили выколоть глаза. Ледяная корка нет — нет, да и хрустела под копытами лошадей, свидетельствуя, что в более теплое время тут топко. Поэтому продвигались беглецы медленно, не быстрее пешего, сподручного к переходам по болотам.
— Нет, каков наглец, — пробубнил Илас, причудливо сочетая в одной реплике и восхищение и раздражение.
Вассария заозиралась по сторонам, поскольку никого, кто бы подходил на роль наглеца, кроме самого Иласа, не видела. Замешательство девушки заставило блондина пояснить:
— Да этот… тащится за нами от самой сторожки, упорный…. Волкодлака на него нет, — и мотнул головой в сторону ивняка, редкого, лысого, но непобедимого в своем стремлении выжить в топкой низине.
Вассария пригляделась внимательнее и заметила нездоровое копошение. К вящему сожалению девушки, увидеть, кто именно был виновником сего действа, лицедейке не удалось, поэтому она целиком положилась в данном вопросе на Иласа, здраво рассудив, что болотная выпь или взматеревший бекас такой целеустремленностью в преследовании путников обладать не может.
— И ты ничего не сделаешь? — как поступать в подобном случае, Вассария не очень представляла.
— Нет. Устанет или надоест — сам отстанет. А если ты про что другое — иди, и сама с ним разбирайся.
Сочтя за лучшее промолчать (хотя так и тянуло сказать какую?нибудь колкость), лицедейка зарылась носом в шаль.
Светило изредка ненавязчиво показывалось на небосклоне, напоминая, что время все ж таки пока дневное, но сия благодать не бесконечна. Когда облака окрасились первым багрянцем, предвещавшим заморозки, Илас скомандовал привал. Ну как скомандовал…. В своей манере, не говоря ни слова, остановился и повел лошадь под уздцы. Вассарии не оставалось ничего иного, как повторить его маневр. В такие моменты, как этот, девушке хотелось придушить надменного паразита, или хотя бы съязвить, но здравый смысл вовремя успевал остановить рвавшиеся с языка слова.
Конь недовольно стриг ушами, не разделяя энтузиазма хозяина в отношении вывороченной ветровалом осины. Разломленный надвое ствол этого дерева (которое в народе звалось еще трясункой за листья, что вечно словно дрожат на ветру) казался шире в обхвате, чем большинство уцелевших. И, наверняка, осина эта, ныне поваленная на землю, была выше остальных. За что и поплатилась, ибо если ты чуть лучше и выше товарок, то и сила ветра на твою долю будет больше.
Иласа, впрочем, подобные мысли не волновали. Он выбрал место посуше, так, чтобы с одной стороны от ветра защищали вывороченные корни дерева, а с другой накинул на ствол дерюгу, вынутую из чересседельной сумки. Еще раз убедившись, что льда под предполагаемым местом ночлега нет (а кому захочется поутру проснуться в талой бочажине), мужчина начал с энтузиазмом кладоискателя рыться в поклаже.
Ости багульника, в летнее время украшенные белыми шапками цветов, сейчас напоминали ссохшихся от времени старух, извечных, как сама паперть. Так же тянули свои ветви — руки, желая если не ухватить, то самим прицепиться к проходящим мимо. Так же тихо ворчали, когда особенно резкий порыв ветра играл с ними, раскачивая из стороны в сторону. Вечерние сумерки сгущались, и небо одним своим цветом уже заставляло ежиться от холода. А тут еще усиленное копошение в жухлой осоке.
'Похоже, настырный правдоборец опять шуршит', — мелькнула у Вассарии мысль. О том, что это может быть болотный жмырь, охочий до теплой кровушки (хотя в периоды вынужденной диеты сея тварюшка не брезговала и пиявочек с лягушатинкой откушать), девушка старалась не думать. Пусть уж лучше будет знакомый недоросль, чем познавательный практикум по бестиологии.
Словно угадав мысли Вассы, мужчина недовольно проворчал:
— Чего застыла? Давай ужинать и спать. Этот упертый все равно всю ночь будет круги нарезать.
— А как стемнеет он не попробует нас еще раз… того? — выразительный жест ребром ладони заставил Иласа лишь усмехнуться.
— Нет, этот хоть и босяк, но духом благорооодный.
Поужинав оставшейся луковицей и ковригой, Васса мысленно вздохнула: погреть бок у костра этой ночью не удастся. Дым даже от малого огня будет виден далеко по такой погоде. Маякнуть же преследователям подобным образом о своем местоположении было бы верхом глупости.
Лицедейка приуныла и, поплотнее запахнув тулуп и выбрав более — менее ровное местечко, постаралась устроиться поудобнее. Но, то ли земля была стылой, то ли мысли, бродившие в голове, отпугивали робкую Молиту — сновидицу, что щедрой дланью рассыпает по вечерам на головы пыль дремы, но уснуть девушке никак не удавалось. Наконец, решив, что во всем виноват морозец, который с приходом ночи начал крепчать, Вассария не выдержала и решительно встала.
Илас, видя маневр девушки (а еще вздох назад казался мирно спящим) приоткрыл один глаз и ехидно изрек:
— Что, любимое творение Хогана спать не дает?
Любопытство — изначальная черта сути всех женщин — взяло верх над желанием послать этого ехидну куда подальше, и Васса?таки с подозрением поинтересовалась:
— Ты имеешь в виду человека? Конкретного, упертого, который сейчас обходит нас дозором по кругу?
— Нет. Я имею в виду совесть. Потому как любимое творение Хогана — не человек, а его совесть, — назидательно изрек блондин. — Ей позволено всё: она может есть, спать, теряться, заключать сделки, ни за что при этом не отвечая, но иногда, бывает, что сея зараза выкобенистая любит полуношничать.
Повернувшись на бок так, чтобы получше видеть девушку, приподнялся, подпер рукой голову и добавил:
— А ты как?никак самого десницу божея обворовала. Вот и думаю: а вдруг тебе стыдно теперь?
— Знаешь, когда я жила в Тивоне, считала, что мир если не черно — белый, то хотя бы у добра не багряно — кровавый оттенок задубелой лжи. А сейчас… мне кажется, что руки всерадетеля замараны почище, чем у всего отдела инквизиторов и дознавателей вместе взятых. За воровство у такого Хоган, может, мне наоборот, пару грехов и спишет.
Илас пожал плечами. В полулежачем положении это получилось забавно, а грязные после купания в Илрети волосы, что встали дыбом, когда ворот на мгновение закрыл уши, так и остались приподнятыми у корней. Мужчина растерянно попытался пригладить пятерней шевелюру. Рука основательно застряла, словно блондин сдуру сунул ее в ведро с живицей. Васса поневоле улыбнулась, видя безрезультатные попытки мужчины привести хоть к какому?то порядку колтун на голове.
Растрепанный, уставший, с кругами синевы под глазами, сейчас лицедейке мужчина показался таким обычным и привычным… как друг, которого знаешь уже много лет. Душе с ним уютно. Это?то обстоятельство и примиряет с чудачествами такого побратима, на которые порою и не обращаешь внимания.
Похоже, во взгляде девушки блондин уловил что?то, потому как вместо очередной колкости махнул свободной рукой и произнес:
— Иди сюда, вместе теплее.
Благородная фьеррина на такое приглашение сказала бы гордое 'Фи!', неблагородная уточнила бы: 'А приставать не будете?', но Вассарии сейчас было глубоко плевать на все. Поэтому она просто кивнула и легла рядом с мужчиной. Блондин же, непонятно чему улыбнувшись, обнял девушку и, прижав ее правой рукой, закрыл глаза.
Под утро мороз нехотя, но начал отступать под натиском тяжелых, словно груженых горестями, а не рыхлым снегом туч. Они собрались на небосклоне еще затемно и будто старые сплетницы, сцепившиеся языками, сомкнулись непроницаемым покровом и наконец?таки разродились снегом. Сначала небольшим, легким и невесомым, словно на пробу. А потом небесные хляби вошли во вкус, и на землю опустилась плотная завеса из рыхлого, пушистого снега, укрывшая заботливым покрывалом и сонных Вассу с Иласом, и Леша, стоя задремавшего в осоке. Малец всю ночь кружил вокруг беглецов, взбадриваясь то приседаниями, то остервенело размахивая руками, словно пытался таким образом отпугнуть Молиту — сновидицу, но под утро сомлел и он.
Ржание заставило Леша встрепенуться и очумело, еще невидящими спросонья глазами, заозираться вокруг. Голова еще была в тумане, толком не соображая ничего, а ноги уже куда?то несли своего хозяина. В голове билась, словно в силках пойманная птица — мысль: 'Только бы не опоздать, не упустить, не потерять след'.
Его тревога была напрасной. Беглецы еще только проснулись. Припорошенные снегом, они напоминали двух синиц, что еще не озябли от холода, но загодя нахохлились, заботливо сберегая тепло в рыхлом оперении. Завидев издали Леша, блондин даже помахал ему, как старому знакомцу.
В ответ на этот издевательский жест, пацан разве что не сплюнул, мысленно посулив этакому стервецу всех бед, что есть на свете, и для верности подкрепил пожелание характерной фигурой из трех пальцев, правда, свернутой в кармане. Так, на всякий случай. В ходе выполнения этих нехитрых, но весьма эмоциональных действий, Леш не заметил кочки под ногами и растянулся во весь рост, с чувством пропахав мерзлый мох носом.
Видя результаты своего приветствия, Илас приободрился и прокомментировал:
— Ничто так не бодрит с утра, как незамеченная болотная кочка
Вассария лишь покачала головой на это. Хороши, что один, что второй. Стряхнув снег с шали, она озвучила давно мучавший ее вопрос:
— Что будем делать? Долго таким образом по лесам скитаться не получится, не сезон. Надо к людям выбираться… — и вздохнув, присовокупила очевидное: — Но нас там наверняка ждут с распростертыми ножами. Есть идеи на сей счет?
Илас задумчиво посмотрел на небо, потом на копошащегося в зоне видимости Леша и невесело подытожил:
— Выбираться надо, как не крути. Лучше всего выйти на восточный тракт, а по нему добраться в Армикополь.
Васса про себя согласилась с таким раскладом. Армикополь — город шумный, торговый, вольный. В таком легче будет затеряться… Да и избавиться от 'довеска' в виде настойчивого парня, выполнявшего роль их эскорта, ловко свернув в подворотню, проще — простого. Вот только входить в городские ворота вдвоем нельзя. Стражу уже наверняка предупредили. Пристать к торговому каравану? Возьмут ли попутчиков в дне пути от града? И не заложат ли потом первому же стражнику… но выбора особо?то нет. Аналогичные мысли, похоже, посетили и Иласа, ибо мужчина решительно свернул дерюгу, за ночь успевшую нацеплять на себя снега чуть ли не в палец толщиной, и стать от того и вовсе непродуваемой и непомерно — тяжелой.
Не сговариваясь беглецы молча оседлали лошадей и двинулись в направлении лихоставского пути, как в народе называли восточный тракт, по причине недоброй славы, что змеиным хвостом тянулась из лесной чащи, по которой проходила дорога.
Шуршание остей рогоза и жухлой осоки, причиною которой был Леш, стало своеобразным аккомпанементом на протяжении всего дневного перехода. Данное обстоятельство неимоверно нервировало Вассу, Илас же забавлялся, а лошади флегматично пофыркивали, не видя угрозы в копошащемся неподалеку провожатом. К излому по — зимнему холодного дня путники выбрались из болотистой низины, но пришпорить коней, пуская в галоп, чтобы оторваться от пацана, им не удалось.
Тракт вынырнул перед наездниками неожиданно, словно грабитель из подворотни в полуночном нижнем городе. Застывшая грязь напополам с первым снегом в колеях делала дорогу настолько ухабистой, что нужно было иметь немало смелости (считай дурости), проехать по такому пути на телеге: оси, ободы, да даже шлея с чресседельным подбрюшником редко выдерживают издевательства стольких колдобин.
Однако смельчаки, а может, просто отчаявшиеся, кому нечего терять или же наоборот, жадные до призрачной наживы, находились. О чем свидетельствовали следы от колес, что пьяными змеями тянулись вдоль всей дороги.
— Проезжали восемь повозок. По заре. Шесть изрядно груженых, две кибитки, налегке. Обе в сторону Армикополя с разницей в свечу от силы.
— Откуда знаешь? — Иласу тоже казалось, что ехало не больше десяти телег и недавно, но именно казалось. Васса же утверждала о данном обстоятельстве с непоколебимой уверенностью затока. — Опять чудеса дедукции?