Сопровождающие, впечатленные пантомимой, колебались. Эрден жестом, расшифрованным блондином как 'повыразительнее', заставил фьерру еще и замычать. Сдался конвоир при попытке рыжухи повиснуть у него на шее со словами:
— Тятя, мне страшно….
— Пёс с вами! — махнул толстяк рукой, — ведем обоих, а там пусть инквизитор разбирается…
Аримикопольский инквизитор — Миртор Хопкинс — мужчина, чтивший умеренность во всем: еде, вине, обществе красивых женщин, по складу характера был правильно — скучен. Его лысоватая голова, прикрытая напудренным париком, как носили согласно этикету прошлых лет, короткий, но острый нос, близко посаженные глаза, окруженные сеткой морщин, вечно угрюмое выражение лица… не шел инквизитор яркому, вечно пестро — веселому Армикополю.
Хопкинс же больше всего любил порядок. И его стол, где, в одному Миртору ведомом строгом соответствии, расположились стопка документов, чернильница и быстрописное перо, папка с делом о 'Рыжеволосой бессмертной мракобеске', по левую руку лежало извечное напутствие всех инквизиторов — трактат 'Низвергающий ведьм меч'. Данное творение обучало магистратов способам обнаружения ведьм и процедурам доказательства их виновности и было проштудировано Хопкинсом вплоть до прямого цитирования избранных отрывков.
Время — лучший лекарь и отменный патологоанатом, справедливый судья и убойное успокоительное, если не примирило двух противоположностей: Армикополь и Хопкинса, то сделало возможным их сосуществование. Притерпелись. И инквизитор к городу, и город к инквизитору. Один стал позволять себе малые умеренные вольности, другой делать вид, что слушает приказы хоганова карателя. Впрочем, народ армикопольский с охотою посещал забаву, редко, но все же устраиваемую инквизитором, как то — сожжение ведьмовок.
Когда ввели двоих — рыжую, шваброобразную девицу и герра, помятого, с фингалом, начавшим уже заплывать, и рассаженной щекой — инквизитор как раз размышлял, что давно не было на площади огнища. Хопкинс свято веровал, что показательные казни — прививка от еретичества. И если колдовок всех не изведешь, то попавших в руки инквизиции надлежит неукоснительно отправлять по пути, из которого нет возврату. И не важно, кого обвинят в пособничестве мракобесам: знатную богатую горожанку или чухонскую крестьянку. Хотя горожанку, конечно, выгоднее: часть наследства?то на благо инквизиции отойдет.
Окинув взглядом прибывших, Хопкинс вопросил:
— Это ты та ведьма, о которой судачит весь город? Будто бы ты вместе со своим полюбовником совращала честных юношей, а сама, аки оборотень переиначивалась мужчиной и творила непотребства?
Эрден лишь поразился богатству людской фантазии и тому, что даже роль главного злодея — и то досталась не ему, а Иласу. Последний же, ограниченный образом имбецилки, лишь промычал нечто нечленораздельное в ответ и хрюкнул.
Дознаватель, изображая 'переводчика', пояснил:
— Досточтимый герр инквизитор, видите ли, фьерра Урсула немного… недалекого ума… в детстве ее уронили
'Ага, с колокольни и раз этак двадцать', — мысленно добавил конвоир, наблюдавший недалеко от выхода эту картину.
— И потому она никак не могла исполнить того, что ей вменяют в вину…
— Складно врешь, — выдал инквизитор, — соври тогда еще: как объясните, что бляха с мощами святого Фарама засияла? Или то, что эта фьеррина после смертельной раны встала, как ни в чем не бывало?
— Многоуважаемый герр инквизитор, — Эрден изворачивался ужом на раскаленной сковородке, — стоит сказать, что артефакт засиял не у меня или фьеррины в руках, а в руках того юноши, который заговорил с нами на улице. Следовательно, либо он сам колдун, либо кто?то проходивший в этот момент рядом обладал мракобесьим даром. А если учесть, что в службу инквизиции никоим образом поборник тьмы проникнуть не мог…. Что же касается 'смертельной раны' — там царапина была небольшая, диск тот метательный в ребре корсета застрял, а девицы почти и не задел.
Здоровущее пятно крови, которое в этот момент бочком пытался прикрыть говоривший, вопило об ином раскладе, но Эрден верил в свою звезду. Или во что там полагается верить утопающему?
— Сладко брешешь, аж заслушаешься, — а потом, повертев в руках быстропишущее перо, вынутое из чернильницы, задумчиво произнёс:
— Дыба, или сразу на костер?
— Позвольте, герр Хопкинс, — Эрден, у которого в судьбоносные моменты шестеренки в голове вертелись с утроенной скоростью, так что он вспомнил имя, лишь единожды им слышаное, как и характеристику его носителя: 'маразматик и фанатик', воскликнул: — а как же закон, который гласит: 'Обвиняемый не виновен, пока не доказано обратное!'.
— А ваша вина, как и вина фьерры доказана, — потряс инквизитор увесистой папкой. — Пока вы соизволили почивать в отведенных вам покоях, мои подчиненные опросили очевидцев, составили две дюжины протоколов и свидетельских показаний. Осталось вписать лишь ваше имя и имя фьерры в обвинительный приговор. Итак?
Хопкинс выжидательное уставился на дознавателя. Эрден молчал: 'Называть полное имя Иласа? За ним и так объявлена охота. Старик сдержал слово и объявил сына мракобесьим отродьем, отрекшись от родства. Обнаружится, что фьерра — младший Бетран — вместо костра будет колесование. Представится самому — поверит ли, что перед ним младший Антер? Если бы был карьеристом — наверняка, если не поверил, то побоялся связываться, а фанатик…'.
Хопкинс расценил молчание по — своему:
— Не желаете представиться — тогда сначала в…
— Нет! Еще как желаю. Мое полное имя Эрден дис' Антер. Я сын главы инквизиции Люциануса — Виргилия- Мориэрта дис' Антера. Я являюсь урмисским дознавателем и состою в чине тайного советника.
— Ты ври, да не завирайся! Сын он великого инквизитора! — Хопкинс аж покрылся нервическими пятнами и стукнул кулаком по столу, отчего чернильница, подпрыгнув и изобразив акробатический кульбит упала на бок. Ее содержимое растеклось по столешнице, еще сильнее разозлив инквизитора. — Эрден ныне в столице, с молодой беременной красавицей женой. Об этом все имперские ведомости пишут. Незачем ему сейчас в этот город порока и разврата мотаться, да знаться с такими вот фьеррами.
Красноречивый кивок на измочаленную шевелюру рыжухи и последовавшее за ним распоряжение:
— В приговоре так и запишем самозванец и… Эта имя хоть свое назвать может? Или тоже — не иначе дочь его императорского величества Ваурия? Принцессочка?
Илас, которого эта мистификация правосудия достала не меньше, чем инквизитора поклеп на славное имя Антеров выдавил:
— Урясссула — старательно коверкая язык изрек блондин — изя прияболятья…
— Урсула из Приболотья.
Хопкинс был удовлетворен и, обращаясь к конвоиру, приказал:
— Готовьте на центральной площади кострище. Как стемнеет, через пару свечей, будем жечь.
Инквизитор за годы своей службы убедился: чем быстрее будет осуществлено правосудие, тем лучше. Пока толпа пылает праведным гневом, пока народ жаждет крови и отмщения, его — десницу Хогана за верный приговор поддержат, похвалят, одобрят. Затяни — и начнутся сомнения: так ли виновна, да вдруг еще доброхоты подоспеют на вызволение.
Дверь за осужденным закрылась, и хоганов каратель, погруженный в свои мысли, нечаянно вляпался рукою в чернильное пятно. Данное обстоятельство послужило причиной лекции, весьма далекой от литературы, а поскольку бестиарий был лектором хорошо изучен, матюги выходили на редкость сочными и нетривиальными. Но даже это не сильно омрачило радости Хопкинса от того, что правосудие все же восторжествовало и колдовка все же пойдет на костер…
* * *Святое право тюремщиков — воспользоваться заключенной. А то, что в камере сегодня двое — так и Эртат не один. Он сегодня заступил на дежурство в полдень, и его смена как раз выпадала на приведение приговора в исполнение. Тюремщик уже слышал рассказы сослуживцев, дескать, 'девка?то, колдовка, недурна, хоть и рыжая, в самом соку, хорошо бы такую попользовать', и, подбив на развлечение еще троих, пошел проверять правдивость молвы. Памятуя, что делать можно все, лишь бы лицо не попортить, он открыл дверь камеры:
— Ну шо, красава, развлечемся?
Спутник колдовки был тоже запримечен. А чего добру пропадать? Чернявый, симпатичненький, чистенький, ну да Эртат не на лицо любоваться будет… со спины сподручней…
Илас не сразу сообразил, что надо четверым тюремщикам, пришедшим в камеру, зато Эрден мгновенно свернулся напряженной пружиной, готовой к пуску в любой момент:
— Попробуешь — зубами горло перегрызу, — обещание, обращенное Эрденом к заводиле (Эртат дознавателем был сразу выделен как главный), — напоминало рычание волкодлака, загнанного в ловушку.
Фьерра, уже осознавшая, что гости пришли сюда не цветочки нюхать, тоже ощетинилась, совсем не по — женски разминая кулаки. Трое тюремщиков уже подумывали: ' А так ли хороши прелести рыжухи?'. Но Эртат не внял предупреждению.
Походкой, как тюремщику казалось, хозяина жизни (а кто же он, как не бог для арестантов), приблизился к колдовке и без дальнейших разговоров получил форсинг в челюсть, отлетев на добрую дюжину локтей назад. Вскинутый одним из тюремщиков арбалет избавил Эртата от дальнейшего знакомства с кулаком Иласа.
— Значит, по — хорошему не хотите?
Рыжая сделала шаг вбок, закрывая дознавателя и тем самым убирая его с линии обстрела. Маневр, значения которому не придал никто из стражей. А зря.
— Ну ничего… сейчас, куколка, дернешься, всажу в тебя болт, или в твоего дружка. Так что не кочевряжься, дай попользоваться добрым людям…
— Стреляй, — мужской бас (блондину надоело писклявость по — женски, да и сейчас?то зачем уже) — произвел впечатление на арбалетчика, палец которого на спусковом крючке дрогнул. Болт с чавкающим звуком угодил в правое подреберье, заставив Иласа дернуться и сделать шаг назад.
'Фьерра' недоуменно уставилась на новый элемент своего гардероба, торчавший из груди, вздохнула, а потом, крепко сжав пальцами, начала вытаскивать. Тюремщики сделались даже не бледными, они слились со стенами, серыми и онемевшими. Эртат замер с открытым ртом, и лишь прядь его волос, цвет которой изменялся на глазах от грязно — русого до мелового, свидетельствовала о степени его потрясения. Стражники впервые видели ходячую мертвячку. Ведь только их в байках и легендах не берет железо. Такие всю душу через рот выпивают.
Меж тем Илас достал болт и с презрением кинул его на пол.
— Ну выстрелили в меня, а дальше что?
Дальше был ритуальный танец раков: тюремщики со всей возможной скоростью, пятясь задом так, чтобы не дай, Хоган, не повернуться спиной к мерзопакостной мракобеске (тогда ведь нападет, на закорки сядет и горло выгрызать начнет), ретировались из камеры. — И арбалетик не забудьте, — крик Иласа, полетевший вслед тюремщикам, придал им ускорения.
Загрохотавший замок оповестил узников, что хоть камера и осталась открытой, но дубовая и основательная дверь коридора надежно заперта. И побег не возможен.
— Жаль, — Эрден, озвучивший общую мысль задумчиво вертел в руках оброненный болт. — А я так надеялся…
Глава 12
Бывалый всегда страхует зеро
Ошибка многих, ставящих на чет или нечет, красное или черное в том, что они забывают о зеро. А оно есть. И выпадает не один раз из 37, а именно тогда, когда его не страхуют.
Из наставлений старика Хайроллера
Толпа пестрая, шумная, бурливая, разноликая кипела, приправленная новостью о казни мерзопакостной колдовки и ее полюбовника. Все и каждый норовили занять место на площади, чтобы ни в коем разе не пропустить столь интересное событие. Именитые горожане загодя устроились на балкончиках, выходивших аккурат на площадь. Кто?то при этом расположился у себя дома, кто?то под благовидным предлогом заглянул в гости к знакомым, да и остался до урочного часа (ну не толкаться же в галерке с простонародьем наравне, когда есть друзья с местами 'в ложе').
Простонародье с завистью смотрело на счастливчиков, лузгало семечки, судача, кто вперед завоет: сама ведьмовка, али ее супружник (некто уже успел и обженить Эрдена с Иласом, пустив слух, что колодовка с герром не токмо полюбовники), и ярко ли будут гореть? Сходились на том, что полыхать должны будут знатно: вон скока хворосту натащили — не поскупилась инквизиция. И огненной воды во флягах припасли, значится, для розжигу.
Оцепление, стоявшее вокруг столбов, уже с трудом сдерживало натиск народного любопытства и нетерпения, гадая, куда же подевались осужденные.
В это самое время рыжеволосую фьеррину в изрядно потасканном платье общими усилиями заковывали в кандалы. Дама дюже сопротивлялась, но восемь доблестных стражников, навалившихся скопом по начальственному приказу, все же скрутили коварную злодейку. Эрден же, наблюдавший эту картину (он был следующий на очереди по примерке тюремных браслетов), лишь покачал головой. А потом подошел и сам протянул запястья.
Тюремщики, готовившиеся и этот Измаил брать штурмом, были потрясены не меньше, чем Илас, давший бой поработителям. После, когда мужчин выводили из здания, дознаватель на презрительное фьеррино 'предатель' ответил лаконично:
— Если тебя начали насиловать, расслабься и получай удовольствие. Процесс так и так логически завершится, хочешь ты того или нет, но при сопротивлении потери будут больше.
Довод дознавателя Иласа не убедил, и он больше не проронил ни слова, гордо игнорируя бывшего сокамерника.
Вели их, кстати, по улицам безлюдным. Такой маршрут был выбран Миртором Хопкинсом не случайно. Армикопольский инквизитор всеми фибрами души жаждал искоренить мракобесие и ересь, покарать отродий тьмы, но будучи человеком, любящим порядок во всем, предпочитал, чтобы умерщвление происходило на месте, для этого отведенном: в огне. Подстрекаемая же слухами толпа могла порвать осужденных в клочья еще на подходе к кострищу.
Конвой не чеканил шаг. Зачем? Эта показуха хороша только на площади, под барабанную трескотню. Не шел с оголенными мечами. Случись что, стражники успеют достать, а так… иззубренными акинаками, изъятыми из ножен, только булыжники уличные скрести. Весит, к слову, сея орясина изрядно, и хоть и не велика, оттягивает руку, клоня оную к земле с неумолимой силой.
Впрочем, конвоиры и не филонили. Они бдили. В меру, конечно. Но этого бдения было достаточно, чтобы и Илас, и Эрден поняли: вырваться из кольца охранников им не удастся, даже если попытаться раскидать конвоиров. Камнем преткновения (а заодно и якорем) о который рушился любой план побега, была цепь: надежная, круглозвенная, выкованная на совесть. Она со страстью любовницы льнула к кандалам узников, связывая их. Концы же ее крепко держали в руках двое стражников, идущих по бокам от конвоируемых.
Илас ощущал себя тем счастливчиком, которого судьба догнала, вцепилась и сейчас тащит к алтарю, причем по залету, а не по велению сердечному. И был в таком же восторге от предстоящей церемонии, что и гипотетический 'жених'.
Эрден же озирался по сторонам, словно был иностранцем в музее: то привставал на цыпочки, то оглядывался назад, то, в попытке увидеть что?то через затылок впереди идущих, вытягивал шею. По оной в конце — концов и схлопотал, с комментарием:
— Не суетись, ты, окаянный, как вошка на блошке! Доведем до ведьмовского столба, не боись, — незлобливо, скорее для порядку проворчал стражник и лихо подкрутил ус.
Эрден, уставившись на сею внушительную растительность, пропустил тот момент (впрочем, как и Илас), когда конвой резко остановился. Причина такой заминки была неожиданная. Нет, на пустой тихой улочке не ждала банда вооруженных татей (у конвоиров тоже оружие было, и отпор бы дали незамедлительно), и даже пятерки грозных колдунов (против козней оных имелся хоганов оберег — достань такой из?за пазухи да предъяви чернокнижнику злопакостному, аки зеркало — обездвижится враз) не значилось. А был яркий, словно букет полевых цветов, брошенных на инистую серость мостовой, цыганский табор.
Он не шел, скорее катился снежным комом под веселую музыку гитар и скрипок, звеня монистами, играя юбками, смеясь одному ему присущим смехом кочевой жизни. Чернявые красавицы — зубоскалки выводили: