Они, покачиваясь, проплыли в вышине, а голем, поддев и отправив полицейскую карету вместе со смирными лошадками с дороги в кювет, тяжело зашагал прочь.
Как и ожидалось, поспешный залп пехоты не причинил ему вреда. «Козырям», думается, тоже.
Ах, как устроились! Впервые я видел голема, используемого под пассажиров.
Кто-то кричал. Ржала придавленная каретой лошадь. Из здания морга выбежал окровавленный полицейский.
Рот его раскрывался, но при этом не слышалось ни звука.
– За ним! За ним! – орал из лопухов Сагадеев. – Ах, карета! – сокрушался он. – Надо было отогнать! За ним!
Голем отмахивал метры.
Полицейские бежали следом. Майтус помог мне встать, и я заковылял вдогон поредевшей цепочке зеленых мундиров.
– Стой!
– Именем государя императора!
Пыль вздымалась из-под сапог. Пыхали выстрелы.
Морг отдалился. Слева, в прозрачном осиннике, открылось кладбище с поминальным приходом. Справа впереди на взгорке скособочился полуразвалившийся домишко.
Голем, проломив хлипкую ограду, тяжело двинулся туда, потоптал чахлый огород, каменная голова его завиднелась над низкой крышей.
– Уходят!
Сбоку от меня возник Тимаков.
Оскаленный, грязный, в порванном мундире. На ходу он пытался расстегнуться, но пальцы соскальзывали с пуговиц.
– Вижу, – мрачно сказал я.
– Да что ж ты!.. – Раздался треск. Тимаков с отвращением выдрался из мундира. – Голем же долго не живет, так?
– Да он, похоже, уже.
Я кивнул на неподвижную големовскую голову.
– И что? – приостановился Тимаков.
– И все, – сказал я.
Подтверждая мои слова, от развалюхи донеслось ржание. Полицейская цепь дрогнула, распадаясь. Отдельные городовые, у кого сил было побольше, рванули по взгорку вверх. За ними устремилась пехота. Но и я, и Тимаков видели, что это бесполезно – темно-зеленые фигурки не успевали, а уж серые – и подавно. Сорок шагов, тридцать…
Пехотный поручик и вовсе махнул рукой.
Мне то ли показалось, то ли действительно у избы мелькнул угол пролетки, издевательски блеснул металлом на солнце.
Мы пошли тише.
Тимаков, кривясь, осмотрел револьвер, потом спрятал его в кобуру.
– Как думаете, – спросил я его, – куда они сейчас покатят?
– С трупом-то? – Он, щурясь, глянул на небо. – А куда угодно. Могут в Гуляй-ряды, могут на Жирновку. Могут вообще к Городскому Собранию, там экипажей много, чтоб затеряться…
Нас с одышливыми всхлипами догнал Сатанеев:
– Что, ушли?
В его руке был платок, он вытирал им потную шею.
– Наверняка, господин обер-полицмейстер, – сказал Тимаков.
Вместе мы поднялись к развалюхе. Картофельная мелочь скрипела под подошвами.
За избой обнаружились груда из бревен, квадрат вытоптанной земли и, чуть в стороне, косой навес когда-то на четырех, а сейчас на трех столбах.
Голем серой глыбой стыл у провалившегося крыльца. Полицейские, взяв на прицелы, охватили его полукругом.
– Всем отойти! – скомандовал я, одновременно придержав Сагадеева за полу кителя.
– Что такое? – развернулся обер-полицмейстер.
– Сейчас…
Городовые, оглядываясь на меня, отступили. Кто-то покашливал, кто-то ворчал. Далеко звенел колокольчик пожарной кареты.
– Тихо! – крикнул я.
Все замолчали.
В тишине, наполненной жужжанием мошкары, отчетливо слышались идущие от голема потрескивания.
– Что это? – севшим голосом спросил Сагадеев.
– Возможно, сюрприз. – Я подвинул попавшегося некстати на пути полицейского.
Голем, как мне казалось, ощутимо просел. Серый камень посветлел. Фигура словно оплыла. Бугор головы провис.
– Господин капитан, – позвал я Тимакова.
По широкой дуге мы с ним двинулись вокруг созданного чужой кровью существа. Майтус засеменил следом.
Мощное плечо. Ладонь с грубыми огрызками пальцев – ниже колена. Прозекторский стол с отметинами пуль и бухтой пеньковой веревки отвален к бревенчатой стене. Трещина на бедре. Еще одна – на предплечье. Веревка с доской свисает с шеи.
Тимаков прищурился:
– Трещины видите?
– Да, – ответил я.
– Он мертв?
– Распадается.
Грудь голема рассекала глубокая борозда. На наших глазах она, треснув, продлилась через живот к ноге. Змейки разрушения разбежались по всему телу.
Голем, словно вздохнув, осел еще больше.
– Можете посмотреть на кровь? – спросил я Тимакова.
– Попробую, – кивнул капитан.
Я присел на корточки, рассматривая свежий отпечаток, оставленный колесом пролетки. Четкий вдавленный след. Да, ушли «козыри». Где-то теперь труп? Прикопают, пожалуй, к какому-нибудь кладбищу. Или и вовсе в лесу.
А ведь такая нить была!
Красть мертвого Лобацкого имело смысл только в том случае, если он был напрямую связан с одним из заговорщиков.
– Осторожнее, – бормотнул самому себе Тимаков.
Отряхивая ладонь, я поднял голову.
Марево повисло над големом, словно над разогретым полем. Плечи его почернели, растрескиваясь, он подался вперед.
– Ложись!
Я успел упасть сам и подбил под колени Тимакова. Сверху меня накрыл испуганно всхрипнувший Майтус.
Прежде чем голем разлетелся на осколки, из-под Майтусовой руки я увидел удивленно уставившегося на меня полицейского.
В его взгляде читалось: «О, повалились господа хорошие».
Взрыв, визг и грохот смели его, впечатали в столб навеса. Зеленый мундир залило красным. Град из каменной крошки защелкал по крыше, по земле, по людям.
Что-то брякнуло, кто-то сквозь зубы разразился матюками.
– Ах ты ж, кровь моя… – откуда-то сбоку донесся голос обер-полицмейстера.
Майтус тяжело сполз, потом помог мне подняться.
Я чуть не наступил на мертвеца с будто иссеченным дробью лицом. Вокруг медленно приходили в себя городовые. Один, улегшись на бревна животом, протяжно блевал.
От голема осталась лишь горка камней.
Стена дома была вся сплошь в отметинах, навес зиял дырами и неизвестно как еще держался.
Оглядевшись, я признался себе, что был беспечным идиотом.
Недостаток высших фамилий – тебе очень редко встречаются равные противники. Даже в ассамейских землях, где у пустынных шеншеров считается доблестью добыть имперского офицера высокой крови, я не чувствовал себя в большой опасности. Так, тревожно щекотало грудь во время разъездов, и только.
Но здесь…
Враг жесток, и враг идет к своей цели по трупам. Следующим трупом могу быть и я.
От такой простой мысли я вздрогнул.
– Лихо как оно… – Тимаков встал рядом со мной, весь в мелкой пыли. – Не думал, что с големом так можно.
Майтус в несколько взмахов ладонью отряхнул его расползающуюся на рукаве сорочку. Впрочем, только испачкал.
Городовые сносили мертвых товарищей в тень. Сагадеев, пошатываясь, командовал.
Если считать, что к моргу были стянуты до двух третей полицейских сил управы, то потери были катастрофическими.
– Это и есть ваш сюрприз?
У злого и растерянного обер-полицмейстера кровоточило ухо, и он зажимал рану рукой.
– Взрыва я не предполагал, – сказал я.
– Они тоже, – кивнув на трупы, бросил Сагадеев.
– Надо бы кого-нибудь послать за помощью… – предложил Тимаков.
– Уже, – отмахнулся обер-полицмейстер влажно-красной ладонью и вновь прижал ее к уху.
К нему мягкими шагами подступил пехотный поручик.
Они зашептались. Поручик вращал глазами и дергал углом жесткого рта. Сагадеев морщился в усы. Кровь с уха торила дорожку.
Я наклонился к Тимакову:
– Успели опознать, чья?
– Кровь-то? – Тимаков замялся. – Я не совсем уверен, но…
– Что – но?
Офицер тайного отделения взял меня под локоть, развернув спиной к Сагадееву с пехотным поручиком:
– Это кровь Ритольди.
– Но вы не уверены…
– Я мог ухватить «обманку». А во-вторых, – Тимаков понизил голос: – Огюст Ритольди – большой друг обер-полицмейстера.
– Господа!
Мы обернулись.
Сагадеев отпустил поручика и теперь смотрел на нас.
– Подойдите.
За спиной у Сагадеева возник пожилой городовой и принялся обматывать его голову белым, как снег, бинтом.
«Капитаны на докладе» – есть, кажется, такая картина у Жихаревского. Обер-полицмейстеру только барабана захваченного не хватало, чтоб под ногу его пристроить. А перевязка – один в один, как на полотне. И мы двое, словно с боевых действий, высокий-низкий, один в сорочке, другой в мундире, правда, без эполет.
Дымов бы еще на заднем плане пушечных…
– Бастель, – Сагадеев потрогал закрытое бинтом ухо, – что думаете делать дальше?
– Меня пугает быстрота событий, – сказал я. – И недостаток информации. Я, честно, не знаю, за что хвататься. Вроде и по старым убийствам надо бы пройтись, и за новые, пока следы горячи, взяться. Нужны проверенные люди.
Сагадеев кивнул.
– Домой поедете?
– Сегодня. Ближе к ночи, – сказал я.
– Я составлю вам компанию. Не возражаете?
– Буду рад.
– А меня пугает другое, – раздумчиво произнес Тимаков, провожая взглядом марширующих в сторону морга пехотинцев.
– И что же? – спросил Сагадеев.
– Легкость, – помолчав, сказал Тимаков. – Легкость, с которой все это проделывается. Убийцы – пожалуйста, «козыри» – пожалуйста. Все наши усилия… даже не знаю, торопливые метания, а не усилия… Вот как курица с оторванной головой еще бегает…
– Ну головы у нас пока целые, – сказал Сагадеев.
– Это да, – мрачно заметил Тимаков. – Бастель, вы не знаете, где я мундир сбросил?
– Пойдемте.
Солнце, перевалив зенит, било в глаза.
От морга тянул жиденький дымок. За забором краснел верх пожарной кареты. Суета если и была, то невидимая.
Майтус следовал в отдалении. Двое санитаров с носилками брели нам навстречу.
– Вон и транспорт, – сказал Тимаков, показывая на запряженную понурой кобылой телегу. Сонный городовой на передке покачивался в такт лошадиному ходу.
После недолгих поисков мундир обнаружился в ивняке у дороги. Тимаков навертел его на руку.
– Бастель…
– Да.
– Вы пока Николаю Федоровичу про кровь не говорите…
– Как скажете. Может, вы тоже ко мне? – спросил я. – В команду по расследованию?
– Если начальство…
Я вытянул цепочку из-за ворота. Блеснуло серебро – овал с рельефной полумаской и гравировкой «Т. С. Е. В.».
– Годится?
– Так мы из одной службы, – протянул Тимаков, привстав и приблизив к кулону лицо. – А я думал, вы по военному ведомству.
– Я не хочу приказывать…
– Полно, – Тимаков подобрался, зачем-то поддернул сползающий рваный рукав. – Вы извините, я утром наговорил…
Я подал ему ладонь:
– Незачем. Бастель.
– Георгий. – Тимаков пожал мою руку.
Мы пропустили телегу и зашагали по дороге к моргу.
– А далеконько мы за големом отмахали, – оглянулся капитан.
Я остановился, пораженный:
– Слушайте, Георгий. Я ведь только что понял. Голем не мог сам.
– Что?
– Голем – существо исключительно тупое, из-за своего искусственного происхождения воспринимает лишь простые команды, не больше. Охранять. Не пускать. Пыхать огнем. А чтобы вот так скакать…
Я покрутил головой.
Очень кстати, что больница на окраине. Керн знал, где строить. Подъездная дорога морга упирается в лесок. Лесок реденький, осинник, но все же. Тропки, видимо, выводят к кладбищу. Построек мало, все больше к самой больнице жмутся, с той стороны и полюдней вроде бы. До взгорка с развалюхой лужок тянется, открытое место.
С первого взгляда и неоткуда големом управлять. Или сиди у всех на виду, или забирайся в чащу, рискуя выпустить каменюку за предельное для прямого контроля расстояние.
А если?..
Я посмотрел на окна второго больничного этажа, просвечивающие за крышей морга сквозь ветви одинокой липы.
– Георгий…
– Что? – Тимаков проследил за моим взглядом.
– Как думаете, может некто, сказавшись, допустим, больным?..
– Ах ты ж!.. – понял Тимаков, не дослушав.
Нащупывая убранный в кобуру револьвер, он кинулся к воротам.
– Да стойте же! Там наверняка никого уже нет.
– Хоть доктора допрошу! – крикнул Тимаков. – Пусть попробует мне отвертеться! Он мне все как на блюдечке!..
Он проскочил к крыльцу, увернувшись от разворачивающего шланг пожарного расчета.
– «Персеполь», в половине седьмого, – предупредил я.
– Буду.
Тимаков исчез.
Майтус встал за плечом, вздохнул:
– Домой, господин?
– Да, – сказал я, – домой.
Мы прошли мимо полицейских, пытающихся выволочь отброшенную големом карету обратно на дорогу. Черный лаковый борт уродовала дыра, по окружности усеянная, как зубами, желтой щепой.
В осиннике фыркала уцелевшая лошадь.
– Господин, – сказал Майтус, – вы ведь могли меня использовать…
– Тебя? – сделав вид, что удивился, спросил я.
Мы миновали пост, перед которым стоял пустой катафалк, и свернули к центру города. Шарабан, полцарства за шарабан!
– Кровь… против голема…
– Это бы убило тебя, Майтус, – сказал я, вяло собирая пыль сапогами. – И потом – не было никакой гарантии. А если с другой стороны был Ритольди…
Больничный корпус остался позади. Немощеная улочка бросилась в объятия улицы пошире. Здесь было тихо и пустынно. В глубине дворов висело белье. У бочки, свернувшись, спал пес. Будто и не было рядом осады морга.
Ни выстрелов, ни криков. Ничего.
* * *
Портье за стойкой был категоричен. Никто меня не спрашивал, записок не оставлял, нумером не интересовался.
В коридоре второго этажа влажно поблескивали полы.
Мы прошли в свой конец, как преступники, оставляя отпечатки грязных подошв. Я пожалел, что не отряхнул сапоги на лестнице.
Прощай, труд поломойки!
– Ах, ван Зее, – донеслось из-за приоткрытой двери соседнего нумера. – Вы – фантастический негодяй!
Женский голос был глубок и страстен.
– Татьяна, голубушка! – торопливо зазвучал в ответ вибрирующий козлетон. – Поймите меня правильно, я просто был вынужден прекратить кредит…
– О да! – Женщина разразилась уничижительным смехом. – Вы как всегда ни в чем не виноваты!
За дверью послышались шаги, они то удалялись, то приближались. Раздраженные, рассерженные.
Мне представился нумер с широкой, как раз для адюльтера кроватью, балдахин с кистями, тяжелые шторы, столик с бокалами и бутылью в ведерке и полуодетая мужская фигура, худая, невысокой крови, скорчившаяся на банкетке.
– Помилуйте, не тираньте меня!
– О, вы меня не знаете, ван Зее!
Шаги снова приблизились, притопнул каблучок, дверь с грохотом закрылась, лишая нас возможности дослушать разыгрываемую сцену.
Майтус хмыкнул в усы:
– Порывистая дамочка.
– Майтус, – сказал я, – она по крови наверняка тебя выше.
– Ну гонора-то у нее на целую статс-даму…
Я заклацал ключом в замке.
– А на самом деле или из провинции, или актриска театральная, – продолжил кровник. – Я таких, господин, много видел.
Я выпрямился, распахнув дверь:
– Все, не трещи…
В нумере все было на своих местах – и мазь, и чемодан, и бумаги, и белье. Я прошел в комнату, со стоном высвобождаясь из грязного мундира.
Сейчас бы еще ванну!
– Мне готовить карету, господин? – потоптавшись на пороге, спросил Майтус.
– Да. – Из нетронутого ящика бюро я достал ассигнации: рублевую – желтую, трехрублевую – зеленую. Сунул кровнику: – Вот, это каретному двору и отдельно – мастеру.
Майтус кивнул.
– И еще… – Из другого ящика я выгреб серебро. – Купи воска, туалетной воды и револьверных патронов четыре дюжины. К пяти вернуться успеешь?
Кровник, соображая, почесал затылок:
– Если торопясь…
– Тогда торопись. В пять будут мальчишки, проведешь ко мне в нумер.
– Это утренние-то?
– Они самые.
– Всю ватагу, что ли? Опасно, – качнул головой Майтус, – поворуют еще, сами не заметите…
– Ты приглядишь, если что. Все, беги, – я хлопнул кровника по плечу. С чекменя взвилась пыль. – Хоть бы почистился, черт.