— Не понимаю, что произошло, — сказал лекарь, когда они с Четом перевернули опрокинутую скамью и уселись на нее.
Фандерлинг налил обоим по кружке крепкой настойки из мха.
— Никогда прежде такого не бывало, — нахмурившись, пробормотал Чавен. — С мальчиком случилось что-то неладное. Скорее всего, за Границей Теней…
— Чтобы это понять, не нужно прибегать к помощи магического зеркала, — с невеселым смехом откликнулся Чет.
— Да, разумеется. Но дело обстоит сложнее, чем я предполагал. Ты слышал, о чем он говорил. Он не случайно забрел за Границу Теней. Его затащили туда насильно. И там с ним сделали что-то… непостижимое для нас.
Чет вспомнил, как всего несколько дней назад обнаружил мальчика. Тот распростерся у подножия Сияющего Человека, в самом центре святилища тайн фандерлингов, и в руке у него было зажато крошечное зеркальце. А потом жуткая женщина из сумеречного племени забрала зеркало у Чета. Какая тайна скрывалась за этим обменом? Быть может, эта женщина и есть королева, о которой кричал Кремень? Он твердил о каком-то сердце с дырой. Что это могло означать?
— Я в полном недоумении, — вздохнул Чавен. — Просто голова идет кругом. Но чувствую, что придется во всем этом разобраться.
— Хорошо, — кивнул Чет, встал со скамьи и поморщился от боли в коленях. — Жаль только, что мне приходится ломать себе голову над более насущными проблемами. Например, над тем, как бы нам выйти из дома и раздобыть еды так, чтоб никто не заметил.
— О чем ты? — пожал плечами Чавен.
— Если ты не обратил внимания, от Опал мы сегодня кормежки не дождемся, — ответил Чет. — Так что нам лучше самим о себе позаботиться, а не сидеть сложа руки.
— Ты прав, — кивнул лекарь и торопливо осушил свою кружку. — Сидеть сложа руки — последнее дело. Надеюсь, нам повезет.
Глава 16
Ночной пожар
Бледная Дева поведала Грому, своему отцу, что она встретила прекрасного воина, облаченного в сверкающие доспехи. Волосы его серебрились, как отблеск лунного света на снегу, и этот дивный облик поразил ее в самое сердце. Гром понял, что это его сводный брат — Серебряное Сияние, один из сыновей Легкого Ветра. Он запретил дочери впредь покидать дом, и музыка, звучавшая между ними, утратила свою чистую ноту. Небо над чертогом бога затянули тучи.
После многих столетий жизни в сумраке леди Ясаммез было трудно вновь привыкнуть к дневному свету. Даже тусклое, едва проникавшее сквозь завесу туч зимнее солнце резало ей глаза, и она с нетерпением ждала, когда же оно скроется за холмами. Солнечный свет вызывал у нее отвращение, и она с недоумением спрашивала себя: неужели в прошлом она разгуливала по южным землям, под солнцем столь ярким, что оно заставляло все предметы отбрасывать темные тени? О тех временах у нее остались лишь смутные воспоминания.
Она захватила город, принадлежавший смертным, но победа была не полной, пока замок оставался в руках неприятеля. Точнее сказать, то была вовсе не победа, ибо время работало против нее. Ясаммез была готова к огню и крови, к торжеству и поражению, даже к собственной преждевременной смерти. Она не подготовилась лишь к ожиданию. К томительному ожиданию, которое, казалось, продлится до той поры, когда солнце остынет и мир погрузится во тьму. Теперь ей оставалось лишь проклинать Стеклянный договор и собственную недальновидность, из-за которой она сама позволила связать себе руки. Позволила, дабы выгадать всего несколько месяцев жизни для того, кого любила, и в итоге сделать еще более мучительной неизбежную утрату.
Как обычно, изменник ожидал ее на крыльце огромного здания, где она поселилась. Прежде в этом здании располагался не то рынок, не то театр, где смертные устраивали представления, разыгрывая бессмысленные события своего короткого существования. Завидев ее, тот, кого в солнечном мире звали Джил, слуга из таверны, поднял голову и улыбнулся печальной улыбкой. Лицо его обрело столь сильное сходство с лицами смертных, что она с трудом узнала его. Ныне это лицо казалось непроницаемым и спокойным, как маска.
— Доброе утро, госпожа, — произнес он. — Вы намерены убить меня сегодня?
— А у тебя иные планы, Кайин?
То, что совершил над ним король, не давало ей возможности общаться с ним безмолвно, и они изъяснялись на придворном языке Кул-на-Квар. Это наречие использовали сотни различных племен. Леди Ясаммез, не привыкшая даром терять даже безмолвные слова, не могла отделаться от ощущения, что слепой Иннир каким-то тайным способом расстроил ее планы и обвел ее вокруг пальца.
Кайин, спрятав руки под длинное одеяние, поднялся, чтобы последовать за ней внутрь здания. Двое стражников у дверей устремили на госпожу вопросительные взгляды, ожидая, что она прикажет преградить путь диковинному созданию. Но она едва заметно кивнула, и Кайин беспрепятственно вошел.
— Сегодня я не желаю тратить время на разговоры, — предупредила она.
— Тогда я буду молчать, госпожа.
Шаги их гулко отдавались под высокими сводами. В огромном, обшитом деревом зале не было ни души, за исключением нескольких безмолвных слуг в темных одеяниях, наблюдавших за ними с галереи. Ясаммез предпочитала одиночество. В распоряжении ее воинов был целый город, где они могли располагаться по своему усмотрению. Громадный дом всецело принадлежат ей, и это обстоятельство делало присутствие изменника еще более неуместным.
Ясаммез, леди Дикобраз, опустилась в жесткое деревянное кресло с высокой спинкой. Нежеланный гость устроился у ее ног, свернувшись калачиком. Один из слуг выступил из темноты, ожидая приказаний. Госпожа щелкнула пальцами, приказывая ему удалиться. Ей ничего не было нужно. Она осталась ни с чем. Она позволила себя перехитрить и сейчас расплачивалась за свою глупость.
— Я не буду убивать тебя сегодня, Кайин, — изрекла она наконец. — Ты ненавистен мне, но сегодня я не стану тебя убивать. Ступай прочь.
— Какое… странное чувство, — пробормотал тот, словно пропустив мимо ушей ее приказ. — Имя, которое я носил веками, кажется мне чужим. Пока я жил среди смертных, я успел привыкнуть к другому имени — меня звали Джил. Быть может, те годы были сном, но стряхнуть власть этого сна не так легко.
— Значит, сначала ты предал меня, а ныне отказываешься от собственного имени и вместе с ним от собственного народа? — спросила Ясаммез.
Он слегка улыбнулся, явно довольный тем, что ему удалось втянуть ее в разговор. Даже в ту пору, когда Ясаммез приблизила его к себе, как не приближала никого другого, он не отказывал себе в удовольствии преодолеть ее обычную молчаливость. Из всех живущих на свете лишь он один позволял себе подобные вольности. Именно по этой причине его лицо, ныне изменившееся до неузнаваемости, тревожило ее.
— Я никого не предал, госпожа, и вам это прекрасно известно, — произнес он. — Я был слепым орудием — сначала в ваших руках, потом в руках короля. Никто не может упрекнуть меня в измене. Я не в состоянии вспомнить, кем я был месяц назад. Неужели на этом основании вы считаете меня предателем?
— Ты и есть предатель. Ты обманул мое доверие.
— Так, значит, вы доверяли мне? О госпожа, я вижу: в отличие от меня, ваша жестокость вам не изменила. — На губах его появилась язвительная улыбка, однако за насмешкой скрывалась неподдельная печаль. — Король оказался мудрее, чем вы предполагали. Сильнее. Он сделал меня своим слугой. Он послал меня жить среди смертных. И это принесло плоды. С того самого дня никто не умер.
— Никто, кроме жителей солнечного мира. Мы одержали победу.
— И что же дала эта победа нашему народу? Возможность умереть славной смертью? У короля, насколько я понимаю, другие намерения.
— Твой король — глупец.
Кайин предостерегающе вскинул руку.
— У меня нет желания становиться судьей в схватках сильных мира сего, — заявил он. — Вам было угодно возвысить меня, но все же недостаточно высоко, чтобы я взял на себя эту роль.
Он поглядел на нее, возможно ожидая, что его реплика заставит леди Ясаммез устыдиться. Но лицо ее было исполнено ледяного спокойствия. Она уже была стара, когда отец Кайина сражался вместе с ней против незаконного наследника Умади Сва. Получив множество ожогов, он умер в мучениях у нее на руках. Умей она оплакивать чью-то смерть, она плакала бы тогда. Но сейчас она не испытывала ни малейшего стыда, слова Кайина оставили ее равнодушной.
После долгого молчания изменник внезапно рассмеялся.
— Знали бы вы, госпожа, как это странно — жить среди людей солнечного мира. Они вовсе не так отличаются от нас, как вы полагаете.
Леди Ясаммез не удостоила ответом это бессмысленное замечание.
— С тех пор как я вернулся к вам, госпожа, я много размышлял, — продолжал Кайин. — Льщу себя надеждой, что хотя бы отчасти мне удалось постичь намерения короля. В отличие от вас, он не горит желанием уничтожить смертных от мала до велика. Возможно, он считает, что их вина не столь уж велика.
Она пристально посмотрела на него.
— Не исключено, что наш король со всей его непостижимой мудростью, укрепляемой голосами его предков — которые являются и вашими предками, госпожа, — убедился, что мы можем использовать сложившуюся печальную ситуацию к собственной выгоде, — заявил Кайин.
Леди Ясаммез, охваченная яростью, поднялась с кресла. Она приняла устрашающее обличье: иглы ее сверкали, взор метал молнии. В это мгновение Кайин был близок к смерти, как никогда. Однако Ясаммез всего лишь указала ему на дверь трясущимся пальцем, холодным как лед.
Он поднялся и отвесил низкий поклон.
— Я ухожу, госпожа. Вы несете слишком тяжкое бремя, и, чтобы отдохнуть от забот, вам необходимо одиночество. Я буду с нетерпением ждать следующей беседы с вами.
С этими словами он вышел, и комната наполнилась пришедшими в движение тенями.
Невыносимо яркое солнце наконец-то скрылось за горизонтом. Леди Ясаммез наслаждалась темнотой.
— Будет мне дозволено поговорить с вами, госпожа? — спросил негромкий голос в ее сознании.
Она молча дала разрешение.
Дальняя дверь распахнулась. Посетительница проскользнула в комнату бесшумно, словно лист, увлекаемый потоком. Она была почти такой же высокой, как сама Ясаммез, и тонкой, как ивовый прут. Ее длинное белое одеяние с капюшоном, казалось, не поспевало за ее стремительной поступью и раздувалось, будто его наполнял ветер.
— Что-нибудь изменилось, Аези'уах? — безмолвно осведомилась Ясаммез.
Женщина остановилась перед ее креслом и, широко раскинув руки, сделала ритуальный поклон. Ее светло-голубые глаза сверкали, как солнце сквозь цветные стекла; на неподвижном лице, напоминавшем лицо древнего изваяния, лишь глаза были полны жизни.
— Перемены есть, госпожа, но не слишком значительные, — раздался столь же безмолвный ответ. — Однако я решила, что мне следует сообщить вам о них.
Любой другой на месте Ясаммез сокрушенно вздохнул бы, но леди Дикобраз не зря славилась своей невозмутимостью. Она лишь едва заметно кивнула.
Ее главная отшельница вновь широко раскинула руки, и на этот раз ее поза означала, что она намерена говорить чистую правду. В жилах Аези'уах текла кровь бессонных, и, хотя эта кровь была разбавлена кровью народа кваров, главная отшельница унаследовала от своих предков по крайней мере две особенности: глаза, как будто сделанные из лунного камня, и полную неспособность лгать и плести интриги. Именно поэтому Ясаммез выделила ее среди прочих членов ордена отшельников и удостоила особой благосклонности.
— Прикосновение королевского стекла привело его в беспокойство, — сообщила Аези'уах.
— Так он проснулся?
— Нет, моя госпожа. — Лицо отшельницы сохраняло безмятежность в противовес тревожному смыслу ее слов. — Но он мечется. Что-то изменилось, хотя я не могу определить, что именно. Он словно одержим лихорадкой или тревожными снами.
Если бы Ясаммез давным-давно не избавилась от привычки показывать свои чувства, эти слова заставили бы ее нахмуриться.
— Нам ничего не известно о том, какие сны ему снятся.
— Вы правы, — склонив голову, изрекла Аези'уах. — Но стоит взглянуть на него, чтобы понять: эти сны не из приятных. К тому же он так ворочается, что тревожит других спящих.
Ясаммез уже собиралась спросить у отшельницы, давно ли она заметила перемены, но тут в сознании ее прозвучал другой голос, слабый, точно умирающий ветер.
— Где ты?.. Ты слышишь… меня? Ты знаешь… кто я?
— Конечно, знаю, сердце мое, — тут же ответила Ясаммез, чувствуя, как любовь наполняет все ее существо. — Как ты можешь сомневаться в этом?
Голос ее возлюбленного затих на несколько мгновений, а потом вернулся вновь, страдальческий и прерывающийся.
— Здесь так… холодно. Так темно.
Ясаммез сделала знак, давая отшельнице понять, что аудиенция окончена. Аези'уах, сохраняя непроницаемое выражение лица, раскинула руки и выскользнула из комнаты, словно корабль-призрак, несущийся по глади моря.
— Говори со мной, сердце мое, — взмолилась Ясаммез.
— Я боюсь… боюсь, что совсем скоро… впаду в сон… от которого нет пробуждения.
— Не бойся. К тебе вернутся силы. Я уже послала стекло.
— Где же оно? Боюсь, я никогда не получу его.
В слабом голосе, звучавшем в голове Ясаммез, слышалась почти детская робость, и это многократно усиливало ее муки.
— Джаир доставит тебе стекло, — пообещала она. — Он молод, силен, его мысли чисты и незапятнанны. Я знаю, он должен найти путь к тебе.
— Но если… если он не сумеет?
— Об этом даже не думай, — произнесла Ясаммез, стараясь наполнить свою безмолвную фразу незыблемой уверенностью. — Он отыщет тебя, и к тебе вновь вернутся силы. А я принесу тебе камни разрушенных городов, которые я завоевала. Ты сделаешь из них себе ожерелье.
— Но если… если…
— Не беспокойся, любовь моя. Даже боги не в состоянии помешать мне спасти тебя. Отдыхай. Я останусь с тобой, пока ты будешь спать — не тем сном, от которого нет пробуждения, но сном легким и приятным. Тебе нечего бояться. Джаир Штормовой Фонарь непременно доставит тебе стекло.
Голос, звучавший в ее сознании, стих до неясного шепота, тревожного, как шелест крыльев утомленной и испуганной птицы. Тени, наполнявшие комнату, удлинялись. Ночь вступала в свои права. Леди Дикобраз вновь приняла свое грозное обличье, но на этот раз оно оказалось не таким устрашающим. Иглы были не столь жесткими, вместо черных крючковатых когтей на руках ее остались нежные пальцы. Пальцы эти пребывали в беспрестанном движении, словно пытались приласкать и успокоить единственное живое существо, которое Ясаммез любила.
* * *День выдался холодный и пасмурный, несколько раз накрапывал дождь. Двери дома Эффира дан-Мозана, ведущие во внутренний двор, были, как всегда, распахнуты, но в комнатах зажгли большие жаровни, распространявшие благодатное тепло. Бриони вошла и увидела, что купец наклонился вперед — непростая задача для человека со столь внушительным животом — и греет над тлеющими углями свои пухлые руки, унизанные кольцами.
— Приветствую вас, Бриони-зисайя, — изрек он. — Вы уже позавтракали? Я не хотел мешать вашей трапезе.
— Благодарю вас, мастер дан… Эффир, я уже закончила трапезу. Слуга сказал, что вы и Шасо хотите поговорить со мной.
— Да, но лорд дан-Хеза еще не пришел. Прошу вас, устраивайтесь поудобнее. — Эффир указал на кресла, стоявшие вокруг жаровни. — День сегодня ненастный, но я не выношу, когда двери закрыты, — пояснил он. — Мне необходимо постоянно видеть небо. Когда я смотрю на небо, мне кажется, что я дома, в родной стране. Впрочем, сегодня мне не удастся обмануть себя, — добавил Эффир с грустной улыбкой. — У нас в Туане небо никогда не бывает таким серым. Дождя мы ждем, как великого блага, а когда он орошает землю, идем в храмы и благодарим богов. Здесь же, наоборот, приходится ждать редких погожих дней.
— У вас очень необычный дом, — заметила Бриони. — Сад посреди дома — для меня это настоящая диковина. Туанские жилища устроены именно так?