– Сколько ты хочешь? – прошептал ир'Аледаш.
– Ну-ну, что ты, о чем ты говоришь, досточтимый! Я, Гельге Кофиец, Нашедший Корни Радуги, стану вымогать у тебя какое-то презренное золотишко? Опомнись!
Гельге наклонился поближе к ир'Аледашу:
– Кстати, как поживает Стахим Книжник? Правда, хорошо, что у него достало мудрости отдать просимое? Бедняга не пережил бы, если бы подонки, которых ты прислал, изуродовали его красавицу-дочь…
– …как ты узнал?
– Но Стахим остался при своей ненаглядной дочурке, и та вскоре благополучно выйдет замуж, а я получу книгу, бесценный древний фолиант, вырванный тобой у бедняги Книжника. Ведь так?
– Всадники! – донесся вопль из головы каравана. Гнусаво взвыли сигнальные рога, и хриплый голос старшины воинов проревел:
– Разбойники! К бою, стоять насмерть!
* * *Главарь шайки промышлял на торговых путях давно и дело свое знал туго. Место для нападения он выбрал исключительно грамотно – караван, растянувшийся едва не на три перелета стрелы, только подходил к выходу из ложбины меж двумя длинными каменистыми грядами. Теперь лучники нападающих, по счастью немногочисленные, могли сверху осыпать смертоносной сталью тех, кто укрылся за телегами; а с головы каравана вопящей лавиной хлынули всадники на низкорослых и вертких хауранских конях, одетые, подобно кочевникам-степнякам, в развевающиеся халаты и мохнатые шапки из лисьих хвостов. Проносясь по обочинам дороги мимо неподвижно застывших подвод, они на скаку срубали тех, кто пытался оказывать сопротивление.
Однако охрана оказалась на высоте, и Септах доказал, что ест свой хлеб не зря. Еще на первой стоянке после выхода из Изразцовых Врат каждый, способный держать оружие, получил надлежащие указания и четко представлял свое место и свои действия как раз на случай такого вот внезапного налета. Некоторые воины заранее надели легкие кольчуги, теперь сослужившие им добрую службу. Та часть охранников, что чувствовали себя в седле увереннее, чем на твердой земле, вступила с налетчиками в стремительный встречный бой. Не успели отзвучать первые команды, как уже захлопали арбалеты, извлеченные возницами из-под попон – теперь и вражеские стрелки начали нести потери.
Продвинувшись не далее середины «змеи», состоящей из повозок и крытых фургонов, разбойничья лавина стала распадаться на водовороты отдельных поединков, как конных, так и в пешем строю.
Конан, ввиду явной своей неспособности драться в седле – даже меч его, прямой и тяжелый, никак не предназначался для конной сечи – едва закипел бой, соскользнул со своего жеребца и укрылся за ближайшей телегой. Как раз вовремя: сразу три стрелы с узкими гранеными жалами воткнулись над его головой в дощатый борт, и сверху, видимо, из пропоротого мешка, потекла тонкая струйка зерна. Нордхеймский клинок сам прыгнул в руку молодому варвару, и Конан, издав его самого удививший боевой клич, мощным скачком взлетел на верх подводы. Рядом с ним возница, бросив поводья, целился из самострела куда-то вверх, лицо стрелка перекосилось от напряжения, а свесившийся из седла бандит в лисьей шапке уже заносил для удара хищно изогнутую симитарру.
Все это отпечаталось в памяти Конана странно застывшей картиной: летящие во весь опор кони еле перебирают копытами, стрела страшно медленно срывается с тетивы – и единственным быстро движущимся предметом оставался его собственный меч, с быстротой молнии хлестнувший всадника поперек груди. Только когда бандит, потеряв свою шапку и выронив саблю, тяжело грянулся оземь, мир вокруг киммерийца пришел в движение, а заодно обрел голос.
– Аий-й-йя! – пронзительно завопил тот, что скакал следом за только что зарубленным, и замахнулся узкой альфангой. Варвар успел лишь подставить свой тяжелый меч. Два клинка с размаху столкнулись, послышался жалобный хруст, – и разгоряченный конь унес нападающего, сжимающего в руке рукоять с куцым обломком лезвия, а на мече Конана появилась изрядная зарубка.
– Аий-й-я!
От следующих двоих, пластавших налево и направо, киммериец уклонился, ощутив, как свистящее лезвие обдало ветерком его макушку. Бандиты тут же сшиблись грудь в грудь с двумя мрачными великанами-тургаудами из охраны Гельге Кофийца. Спустя мгновение один тургауд и один степняк рухнули под копыта несущихся коней, оставшиеся в живых рубились так, что искры сыпались из-под сабель.
Возница, которого Конан прикрыл три удара сердца тому, лежал поперек мешков со стрелой в горле.
Киммериец, обеими руками стиснув рукоять меча, метнулся между телег, рассчитывая пересечь линию повозок. Вокруг орали, стонали, богохульствовали и просто молча умирали защитники и нападающие – последних, впрочем, гибло больше. Прямо под ноги Конану, соскользнув с верхушки камня, рухнул подстреленный степняк, за спиной у него еще болтался пустой колчан. Киммериец на миг опустил глаза, а когда снова поднял взгляд, увидел в десятке шагов широкую конскую грудь, сливающиеся в бешеной скачке копыта, всадника в великолепном парчовом халате, прильнувшего к самой конской шее в попытке избежать разящих стрел – все это разом, летящее на него по усеянной трупами пыльной обочине.
Времени на раздумья не оставалось. Конан прянул в сторону, присел, нордхеймский меч, загудев в воздухе, рубанул по широкой плоской дуге и подсек коню передние ноги. Всадник и конь – оба покатились кубарем, конь забился, пытаясь встать и визжа от боли, всадник же, хоть и оглушенный падением, мгновенно перекувырнулся, как кот, вскочил и выставил перед собой полумесяц туранской сабли-симитарры. Шапку он потерял при падении, длинные черные, давно не мытые волосы рассыпались по плечам, а раскосые черные глаза уставились на противника с лютой ненавистью. Разбойник был невысок ростом, однако коренаст и жилист до чрезвычайности, а то, как он держал оружие, чутко прощупывая воздух тонким острием, подсказало киммерийцу, что перед ним опытный боец.
Конан со своим тяжелым мечом не выдержал бы состязания в быстроте атаки с подобным противником. Единственное преимущество варвара состояло в длине клинка, да еще, может быть, в физической силе. Поэтому, когда без всякого предупреждения степняк напал, его встретила шипящая, сверкающая стальная мельница. Дважды разбойник делал быстрый, как удар змеи, выпад. Дважды его сабля со звоном отлетала, и он с трудом удерживал рукоять в пальцах. Такой защите Конана выучил человек, коего иногда полагали лучшим мечом Шадизара.
– Долго не протянешь! – яростно выкрикнул разбойник и ударил снова. Острейшее лезвие чиркнуло по левому предплечью киммерийца, и Конан едва успел отразить удар.
«Он прав», – подумал Конан, но тут что-то изменилось. Его противник внезапно захрипел, выронил саблю и повалился ничком прямо в белую дорожную пыль. Киммериец увидел два коротких арбалетных болта, пробивших тканый золотом халат под левой лопаткой.
Варвар остановил уже порядком замедлившуюся «мельницу» и осторожно положил на дорогу иззубренный и покрытый пятнами крови меч. В нем все равно не было более нужды: остатки банды, не выдержав боя и даже почти не прихватив какой-либо добычи, уходили в пустыню. Караванщики недосчитаются многих, но о шайке Мерцающего Облака отныне можно говорить в прошедшем времени: всего десятка полтора всадников в лисьих шапках избежало расправы, из них только половина нахлестывали лошадей, торопясь скрыться, прочие же, очевидно раненые или обессилевшие, едва держались в седлах.
* * *– Конечно-конечно, никакой ты не герой. Тебе просто повезло. Сперва Мерцающее Облако чуть не стоптал тебя конем, а ты, ну по чистой случайности, вышиб его из седла – громы небесные, вот это был удар! Потом ты едва не четверть колокола выстоял против одного из лучших бойцов в Пустошах… Совершенно никакого геройства! Любой бы мог! – Дагоберт, рослый, светлоглазый и светловолосый, как все уроженцы Гандерланда, оглушительно захохотал и шутейно пихнул Конана в плечо свободной левой рукой – в правой гандер сжимал пивную кружку устрашающих размеров. Сидящие кругом костра воины поддержали шутку дружным смехом. – Да хватит тебе скромничать! Септах сказал – герой, значит, будешь героем!
– Эй, варвар, давай, выпей с нами!
– А с двумя мечами «мельницу» крутить сможешь?
– Вот и конец банде, да-а… Сколько мы их положили? А они наших?..
– Сабля у меня переломилась, а это степное чудище летит прямо на меня – ну, думаю, все, смахнет башку. Хватаю, что под руку подвернулось, и…
Вдоль крутого берега полноводного Хелиля, несущего свои вечно мутные воды к морю Вилайет, горели в ночи костры, то и дело слышались взрывы смеха и обрывки пьяных песен. Всякий новый кувшин вина или бочонок пива встречался ревом всеобщего одобрения. Торговцы, побывав на волосок от верной смерти, не скупились на доброе угощение собственной охране. Правда, владелец большого постоялого двора, непременной приметы любого крупного перекрестка караванных путей, мог только многословно извиняться и разводить руками – мол, пусть почтенные купцы простят недостойного, но вот уж третий караван нынешним вечером, мест нет, люди во дворе и так спят прямо на мешках… Ир'Аледаш плюнул и приказал ставить шатры. Ночь выдалась на удивление теплая, и лучше провести ее под ясным небом, чем в душной вонючей комнатушке придорожного кабака. Вдобавок совсем близко, под защитой небольшого приземистого форта с надежным туранским гарнизоном, протянулся над водой мост через Хелиль. Значит, Акит невдалеке, а остаток пути будет недолог и безопасен.
Скоротечный бой унес жизни двух с небольшим десятков караванщиков, нападающих же полегло самое малое вдвое. Впрочем, мертвых разбойников никто не пересчитывал, и хоронить их тоже не стали. Просто оттащили тела подальше в пески на поживу шакалам и воронью. Первая же песчаная буря занесет останки пустынных грабителей так, что ищи хоть нарочно – не отыщешь.
Внимания удостоился лишь труп их былого предводителя. Отрубленную голову Мерцающего Облака старшина воинов собственноручно залил крепким уксусом в небольшом бочонке (за нее власти Турана назначали немалую награду) и предложил сперва Конану как добытый в честном бою трофей. Киммериец с омерзением отказался. Септах недоуменно пожал плечами, и теперь жутковатый «трофей» покоился среди прочих ящиков и бочек в повозке ир'Аледаша, дабы по прибытии в Акит быть с триумфом переданным в городскую Управу.
Среди погибших возниц, приказчиков, писарей и воинов охраны имелись и туранцы, и шемиты, и кофийцы, и даже рыжебородый асир, давно уже ходивший с ир'Аледашем и встретивший смерть от разбойничьей стрелы. В Туране предпочитали огненное погребение, кофийцы хоронили своих мертвецов в богатых саркофагах, шемиты – зарывали в землю… Ни один из этих ритуалов не удалось бы совершить посреди бесплодного моря песчаных дюн и нагромождения голых скал. Поэтому караван двинулся дальше, оставив обочь дороги большой каменный курган – керн, скрывший мертвые тела.
По крайней мере воин из далекого Асгарда таким последним пристанищем остался бы доволен.
Убытка имуществу купцов не воспоследовало, почитай, никакого – несколько убитых лошадей да пара вспоротых в спешке тюков не в счет. Гельге Кофиец, хоть и потерявший в схватке двух охранников из десяти, что шли с ним, сиял, как новенький империал, чего нельзя сказать об ир'Аледаше. Весь путь до переправы через Хелиль туранец проделал словно бы в глубокой задумчивости. Сейчас он в одиночестве курил кальян в собственном просторном шатре: силуэт, подсвеченный пламенем близкого костра, ясно выделялся на тонкой полотняной стенке.
Что же до Конана, то вокруг него в эту минуту было чрезвычайно шумно. Прибившиеся к костру воинов возчики-хауранцы – нынешним вечером сословные различия забылись – наладились сплясать хетташ, хауранский национальный танец, и Дагоберт безуспешно пытался аккомпанировать им на неведомо откуда вытащенной лютне. Молодой, не старше самого Конана, крепко сбитый туранец по имени Хали, без устали подливая варвару вина, подбивал его побороться на поясах, с другой стороны вино киммерийцу подливал Самдик из Аграпура, вдохновенно расписывая прелести туранских танцовщиц. Кто-то рассказывал в третий или четвертый раз про свою доблесть в недавней стычке, другой хвастался добытой в бою симитаррой из узорчатой вендийской стали. У соседнего костра веселились тургауды Гельге Кофийца – оттуда доносился грохот сталкивающихся кружек и похабные песни, исполняемые кто во что горазд, но с большим воодушевлением.
– …В самом деле, Конан, что тебе делать в этом Аките? Скажу я тебе, дыра дырой! Пойдем до Хоарезма, я тебе покажу такое, чего ты в жизни не видал! Вот представь, в прошлом году мы с Ишмиком…
– Да погоди ты со своим Ишмиком! – воскликнул Хали, воздевая к черному небу руки в жесте возмущения. – Ставлю на кон этот вот кинжал из самой Зингары против твоего дырявого плаща, что побью тебя на поясах, киммериец! Я был лучшим в квартале кулачным бойцом, клянусь рукой Эрлика, мне случалось стоять против троих разом и выйти победителем! Ну, разомнемся?
– Идет, – согласился варвар, поднимаясь. Он не любил хвастунов, к тому же, сколько ни старался добросовестно напиться, в этот вечер чувствовал себя трезвее трезвого. Туранец же, вставая, покачнулся и едва не сверзился в костер.
Немного доблести будет, если я его повалю, подумал Конан, стягивая через голову рубаху. Туранец уже швырнул свою рубаху наземь, рядом вонзил упомянутый кинжал и выпрямился, играя внушительными мускулами. Его кожа влажно блестела в свете костра.
– Эй, там! – зычно крикнул Самдик, вскакивая. – Дайте места! В круг, в круг! Потеха воинов!
– Хур-р! – раздались одобрительные выкрики со всех сторон. – В круг! Потеха воинов!
Самдик, добровольно взявший на себя обязанности судьи, спросил:
– Готовы? – и, получив утвердительный ответ, взмахнул рукой промеж поединщиками, приглашая к схватке.
Конан не знал правил, но не раз участвовал в кулачных поединках в своем родном клане, еще будучи мальчишкой, и подозревал, что различие невелико. Кроме того, он полагался на свою силу и пару-тройку хитрых уловок, показанных ему приятелями по развеселой и не всегда безопасной шадизарской жизни. Едва Самдик подал сигнал, туранец бросился, пригнувшись, вперед, сграбастал варвара за шею и попытался свалить самой обычной подножкой. Конан без особого труда вывернулся и попробовал в ответ провести захват противника за шею сзади.
Круг расширялся – привлеченные азартными воплями, подходили новые зрители.
Дважды полетев спиной вперед на землю, Конан стал осторожнее. Хали с самого начала провел его, показав, будто едва держится на ногах, тогда как на самом деле был не так уж пьян. К тому же он и впрямь отлично владел приемами туранской борьбы, которых киммериец, естественно, не знал. Когда варвар, лихо прокатившись по траве во второй раз, в ярости попытался использовать свой излюбленный прием «кулаком под ложечку», зрители возмущенно засвистели, а «судья» развел поединщиков и укоризненно поцокал языком.
Впрочем, и Хали, испытав киммерийца, держался настороже.
Они снова сошлись, и на сей раз Хали поднырнул под расставленные руки Конана, пытаясь схватить его под коленями и опрокинуть на спину. К этому моменту варвар уже уяснил из раздающихся вокруг азартных воплей, что для победы в поединке туранец должен приложить его к земле одной или двумя лопатками либо удерживать в захвате не меньше десяти ударов сердца. Значит, нужно обязательно устоять и не позволить Хали завладеть положением. Поэтому, лишь только заметив атакующее движение туранца, Конан чуть отпрянул в сторону и сам подался навстречу противнику. Земля стремительно пронеслась перед его глазами, потом мелькнул частокол ног, обступивших тесный круг. Киммериец почувствовал, как мощные мускулы Хали окаменели в попытке разорвать захват, удвоил нажим, перекинул руку…
– …Восемь! Девять!! Десять!!!
– Киммериец выиграл!
– Варвар победил!
Конан обнаружил, что прижимает туранца к земле захватом, при котором продетые под мышки противника руки сплетены в замок на его затылке. Он расслабил пальцы, встал и помог подняться Хали. Парень тяжело дышал и потирал шею, но улыбнулся Конану без малейшей обиды.