– Проснулся, сыночек? – мама тоже улыбнулась ему.
– Полдня продрых, – фыркнула Полева, – а все туда же: «сыночек»! Миша бы столько спал, мы б давно по миру пошли!
– А к тебе староста заходил, – довольно сказала мама, не обратив на Полеву внимания, – очень так уважительно, не велел будить. Просил зайти, когда проснешься.
– Чего надо-то ему? – Нечай потянулся.
– Не сказал толком. Я уж и так, и так расспрашивала. Сказал только, что Туча Ярославич службу тебе нашел, постоянную, и за хорошие деньги, – мама вздохнула и заулыбалась.
Вот только службы у Тучи Ярославича Нечаю и не хватало!
– Всю жизнь мечтал, – процедил Нечай и полез с печки вниз.
– Что это ты там бормочешь? – встрял Мишата, – службе не рад?
– Да не пойду я к нему на службу! – рассмеялся Нечай, – вот мне надо очень!
– Я тебе рубашку чистую достала, – испуганно сказала мама, – и полушубок почистила. К старосте-то не каждый день ходишь…
– У старосты я вчера был, и ничего, – Нечай обнял ее за плечо и поцеловал в макушку – ростом она едва доставала ему до плеча, – в обычной рубашке. Но чистую все равно давай.
Чистая одежда до сих пор приводила Нечая в трепет. Чистая одежда и баня. Когда он в первый раз после монастыря мылся в бане у старого ведуна, то расплакался.
– Ты с ума сошел? – тихо спросил Мишата, – как это ты к нему на службу не пойдешь?
– А так и не пойду.
– Слушай ты, лентяй… Не дури! Всех нас под монастырь подвести хочешь? – Мишата повысил голос.
– Но к старосте-то сходишь? – робко спросила мама.
– Схожу, схожу. Чего ж не сходить, – ответил Нечай, любуясь чистой рубашкой с вышитыми на рукавах и по вороту птицами.
– Нечай! Я с тобой разговариваю! – окликнул его Мишата.
– Не может быть! И о чем? – Нечай скинул грязную рубаху.
– О службе у боярина. Или ты не понял?
– Оставь в покое мою службу. Это мое дело.
– Тебя жизнь ничему, я смотрю, не научила, – фыркнул брат.
– Как раз наоборот, – Нечай поспешил одеться, чтоб не напоминать Мишате лишний раз, каким образом его учила жизнь. К маме спиной он старался не поворачиваться, вспоминая, как она всю ночь рыдала, увидев его со спины в первый раз.
– Туча Ярославич тебя, голодранца, к делу приставить хочет, а ты что?
– Я сказал, это мое дело! – окрысился Нечай и собрался выйти на двор.
– Сынок, – на этот раз мама была на стороне Мишаты, – может не надо так, а? Может, хорошая служба? Ты подумай сначала, сразу не отказывайся.
Нечай ничего не ответил и сжал зубы. Если бы мама только узнала, что за службу он вчера сослужил Туче Ярославичу, она бы и думать ему не предлагала.
Староста встретил его радушно, хлопнул по плечу и усадил с собой за стол. Нечай только что пообедал, но от жареной утки не отказался – хорошо жил староста, мясо по четвергам ел.
– Утром из усадьбы ключник приезжал, справлялся, жив ты или как, – староста налегал на утку и говорил невнятно, – четверых вчера оборотень разорвал. Трех егерей и конного одного, родственника Тучи Ярославича.
Нечай жевать перестал – под такие разговоры утка не пошла.
– Велел тебе деньги передать. Сейчас поедим – отдам.
Нечай поперхнулся. Сон, мучивший его все утро, явью не стал. Деньги брать не хотелось, он испытывал что-то вроде чувства вины. Егерей он видел только мельком, о родственнике Тучи и вовсе не сожалел, но как бы там ни было, эти люди прикрывали его, а сами оказались жертвами, и он им ничем не помог.
– Рассказал бы, что там было, а? – староста посмотрел Нечаю в глаза, а с печки выглянули любопытные мордашки его внуков.
– Не помню, – угрюмо ответил Нечай, – ничего я не видел.
– Да ты ж первым шел? – подозрительно спросил староста, – как это ты ничего не видел? И чего это тебя не тронули, а?
– Мертвым прикинулся, поэтому и не тронули.
– Ишь ты… молодец, догадался. Страшно было?
– Не знаю. Не помню, – Нечай отмахнулся.
– Ладно. Потом оклемаешься – расскажешь, – вздохнул староста, – Туча Ярославич тебя за это к делу приставить хочет. В дьяконы обещал рукоположить, служить у него в часовне. Служба плевая, это не на Афонькином месте крутиться. А денег платить обещает восемь рублей в год. Так что свезло тебе, парень.
Да уж… Нечай сжал зубы.
– А что? Пару раз в неделю – обедня,[2] ну, покрестить младенцев дворовых – раз в год, причастить умирающих. На сотню человек не велика забота.
– Дьякон не может крестить и причащать, для этого иереем надо быть, – скривился Нечай.
– Да брось! Вон, в соседней деревне дьякон уже пятнадцать лет и причащает, и крестит, и все ничего! А у Тучи сейчас вообще монах-расстрига служит. Только старый он уже, вот Туча и приискал ему замену.
– И литургию в часовне не служат, – на всякий случай добавил Нечай потихоньку. Глухая, отчаянная злость зашевелилась в груди. Попал! Всю жизнь бежать, и тут… На глаза едва не навернулись слезы. Черт его дернул вчера выйти на дорогу и встретить боярина! Благодетель… Нечай громко скрипнул зубами, так что староста посмотрел на него с удивлением.
– Туча Ярославич, когда с покойниками своими разберется, сам к тебе приедет. Поблагодарить. Ключник говорит, понравился ты ему. Только смотри, палку-то не перегибай, как вчера.
Нечай растеряно кивнул.
– А у меня тоже дело к тебе имеется. Деньги, вишь, к деньгам идут. Скоро ты в Рядке самым богатым человеком будешь!
– Какое дело-то? – устало спросил Нечай. Да никаких денег не надо, лишь бы в покое его оставили!
– Я боярину к зиме должен отчет дать: с кого, сколько и за что получил. Ты ж знаешь, я писать не мастак, так, цифры карябаю, да и то с трудом. Раньше Афонька грамоты мои переписывал, только он берет больно много, а ты, я слышал, не жадный. Перепишешь?
Нечай пожал плечами:
– Чего ж не переписать…
Это не в часовне литургии служить.
– По две копейки за лист заплачу, хорошие деньги. Листов сорок выйдет, а мне два раза надо: один мне, другой – Туче Ярославичу.
– Афонька, небось, гривну за страницу просил? – хмыкнул Нечай.
– Просить он, может, и просил, да кто б ему столько заплатил! – захихикал староста, – нет, честно скажу – по пять копеек он брал. Жадный, собака. Так как? Возьмешься?
– Возьмусь, возьмусь, – успокоил его Нечай, – бумаги только дай с запасом, чернил… Перьев сам найду. А то по полушке за лист бумаги отдам – от твоих хороших денег ничего не останется.
– Это – как скажешь, это я понимаю, – согласился староста, – сто листов тебе хватит? Что не испишешь – себе оставишь, тоже барыш.
– Хватит, – кивнул Нечай. Писал он чисто и испортить бумагу не боялся.
После обеда староста битый час показывал ему, что писать в отчете, дал тот, что писал Афонька в прошлом году, исчирканный и исправленный. Все четыреста дворов Рядка: дети, жены, коровы, лошади, овцы, кузницы и мастерские, дома, сараи – отчет включал всё.
– Вот тут умерших я вычеркнул просто, а если ребенок народился – я вписал. А вот тут, смотри, у Семена лошадь пала, я ее вычеркнул. Так он молодого конька купил, я зачеркивание перечеркнул. Понятно будет?
Нечай хмыкнул.
– Вот тут написано, сколько за что боярину причитается. Ты уж посчитай, ладно?
– За два алтына, – кивнул Нечай.
– Ладно, за два алтына, – вздохнул староста, – только хорошо посчитай, мне ж расплачиваться с ним надо.
– Хорошо посчитаю, не бойся.
Нечай собрал прошлогодние листы, а бумаги и чернил староста пообещал с внуком прислать под вечер.
– Долго писать-то будешь? – спросил он на выходе.
– Неделю, не меньше. Нормально?
Вообще-то Нечай мог переписать это за пару дней, если начинать утром, а заканчивать вечером, но куда ж ему торопиться?
– Ой, что ты! Не спеши! Афонька месяц писал!
Нечай только усмехнулся: батюшка не только жадный, но и ленивый.
Тяжелая чужеземная монета жгла ему карман, мысли о службе у боярина не давали покоя: внутри кипело негодование. Да за что ж? Конечно, надо отказаться, но кто же знает Тучу Ярославича? Так позарез ему дьякон потребовался? Ведь если боярин разозлится, что ему стоит отправить Нечая в архиерейский дом или к воеводе, где с его клеймом на щеке быстро разберутся? И хоть в монастырскую тюрьму он попал под чужим именем, все равно дознаются, кто он и откуда сбежал.
Тоска, и страх, и горечь – Нечай сжимал кулаки и скрипел зубами. Оставалось только напиться, и он свернул к трактиру.
Там его ждали: весь Рядок узнал о том, что произошло вчера в лесу. Нечай растолкал всех, отмахиваясь от их расспросов, и залпом выпил полную кружку вина. Но и это ему не помогло, и он добавил к ней целую кружку горькой рябиновой настойки. Набравшись до шума в голове, он вывалился из трактира, несмотря на протесты мужиков и возбужденных их рассказами проезжих. На улице давно стемнело, и чем заняться, Нечай себе не представлял.
От хмеля злость его стала только сильней, зато страх растворился окончательно. Нечай хотел немедленно отправится в усадьбу и послать боярина куда подальше с его службой, но вовремя остановился: кто его знает, может, боярин и сам передумает, зачем раньше времени лезть на рожон.
Но стоило ему выйти на дорогу, как он нос к носу столкнулся с Дареной – разумеется, совершенно случайно!
– Как хорошо, что я тебя встретила! – улыбнулась она и скромно потупила глаза.
– Ну? – тяжело вздохнул Нечай.
– Ты, говорят, Туче Ярославичу оборотня помогал ловить? – Дарена посмотрела на него и восхищенно закатила глаза.
– Ну?
– Пойдем сегодня с нами, а? Слышал, позавчера у бани человека убили?
– Слышал, – ответил он.
– Пойдем, пожалуйста! Парни боятся, никто с нами идти не хочет!
Она врала так откровенно, что никого не смогла бы обмануть. Нечай хотел вернуться в трактир и позвать кого-нибудь из парней: да они бы с радостью побежали за девками куда угодно, а уж защищать их от оборотня – и подавно. Но тут вспомнил, как хотел выследить невидимку. Выслеживать кошмарных существ из леса уже не хотелось, но хмель кружил голову, и удали хватало! А главное – злость требовала выхода. Да пусть его лучше сожрут кровожадные твари, чем он станет дьяконом! Изловить одну и притащить к боярину – пусть после этого попробует заикнуться о службе!
– Нечего туда ходить по ночам, – проворчал он на всякий случай, – сидели бы по домам и гадали бы у мамок под боком.
– Ты не понимаешь… – она стукнула ногой в аккуратном сапожке, – Если черт рядом ходит – значит и гадание самое верное.
Нечай огляделся, вздохнул и ответил:
– Ладно, приду. Когда?
– Да к полуночи и приходи, как в прошлый раз. Мы как раз натопим, вымоем! – она сияла, – мы тепло натопим, может, ты немножко поласковей с нами будешь, а?
– Посмотрим, – сказал он. Вино будоражило кровь, и Дарена не казалась такой уж неприятной, – топить-то вам без меня не страшно будет?
– Ничего, как-нибудь! – довольно рассмеялась она и чуть не вприпрыжку побежала своей дорогой.
Он хотел крикнуть вдогонку, чтоб она не смела распускать по Рядку слухи о себе и о нем, но было поздно – Дарена скрылась за поворотом, Нечай только хохотнул ей вслед.
Домой он заявился, шатаясь и еле стоя на ногах – выпитая залпом настойка разошлась по жилам окончательно, а в тепле его совсем развезло.
– О! Залил глаза! – встретила его Полева, – ни стыда ведь ни совести, мама! Посмотрите на эту рожу!
Нечай улыбнулся и легонько потрепал ее по щеке.
– Цыц, баба, – шепнул он ей в лицо, скорчив рожу: Полева тихо взвизгнула и присела от страха.
– Так ее, сынок, – кивнула мама, – распустила язык.
Мишата поднялся ему навстречу, но не усмотрел в нападении на жену ничего опасного.
– Ну? Что староста-то сказал? – спросила мама – вообще-то она испугалась, когда рассмотрела Нечая как следует.
– А ничего не сказал. Работу дал, – Нечай швырнул на стол завернутые в полотенце бумаги.
– А боярин-то что за службу предлагает? – спросил Мишата.
– Не знаю, – соврал Нечай и сел на лавку – у него кружилась голова. Вообще-то к хмелю он был непривычен, и водку в последний раз пил еще с разбойниками, да и там ее не жаловал.
Стены избы поплыли перед глазами, и от воспоминания о службе у Тучи Ярославича захотелось поплакать. Маме, что ли, пожаловаться? Он бы непременно так и сделал, если бы Полева, отойдя подальше в угол, снова не начала ворчать.
– У, злыдень на нашу голову! Посмотрите дети на дядьку своего любимого! Вот пьянь-то подзаборная!
Нечай цыкнул на нее еще раз, она спряталась за спину Мишаты, но не замолчала:
– Чему детей-то учишь? Как на печи весь день валяться да чужой хлеб задарма трескать?
Только тут он вспомнил о десяти рублях чужеземной монетой, поковырялся в кармане и хлопнул ею по столу:
– На, братишка, корми меня не задарма. Хватит на первое время?
Мишата привстал и посмотрел на монету во все глаза.
– Ты где это взял, а?
Мама тоже подошла поближе, и вокруг стола собрались трое племянников, разглядывая монету – золота они, наверное, никогда не видели.
– Не украл, не бойся. Туча Ярославич за одну услугу дал. Честные деньги.
– Ой, батюшки, – мама села на скамейку, – да за какие ж услуги такие деньжищи дают, а?
– А не скажу, – хохотнул Нечай.
Потом Мишата макал его головой в бочку с водой во дворе, потому что Нечаю стало совсем плохо. Нечай помнил только, что сопротивлялся, но не сильно. Помнил еще, что его рвало, а брат заставлял его пить воду. В себя он пришел только за столом, когда мама вытирала ему голову полотенцем, а Мишата пихал ему в рот кусок хлеба с соленым огурцом.
– Что ж ты, братишка, не закусываешь? – довольно мирно ворчал Мишата, – или это на радостях, что деньги получил, а?
– Много ли радости в деньгах? Были деньги – и нету у меня денег, – вздохнул Нечай, хрумкая огурцом.
Мама легонько стукнула его по затылку:
– Непутевый…
– Ну и непутевый, – согласился Нечай.
Полева помалкивала с тех пор, как увидела золотую монету, и Нечай, глянув на нее, снова скорчил ей рожу, но на этот раз она только недовольно отвернулась.
К ночи Нечай вспомнил, что обещал Дарене прийти сегодня в баню. Он достаточно протрезвел, и теперь его мучило похмелье: от собственной глупости голова заболела еще сильней. Ладно ходить по лесу за деньги, но в баню-то чего его потянуло? Оборотней ловить? Да десяток конных, вооруженных людей и то испугались!
Конечно, баня – это не лес. Но и там погиб человек, и там кто-то стучал в двери и невидимкой ходил кругами! И глупые девки продолжают там гадать? Чокнутые! Если и идти туда, то только за тем, чтобы увести из по домам и как можно скорей! Нечай застонал и уперся лбом в стол.
– Что, братишка? Голова болит? – спросил Мишата. Он уже лег, Нечай же от скуки рассматривал бумаги старосты – спать ему совсем не хотелось.
Нечай поднял голову.
– Ничего, – ответил он, – поболит и перестанет.
– Да ладно, сейчас поправим голову-то. Погоди.
Мишата встал, зажег еще одну свечу и полез в подпол с двумя кружками в руках. Нечая едва не стошнило, когда он услышал, что брат цедит в кружки вино. Интересно, Мишата сменил гнев на милость из-за десяти рублей? Или просто пожалел брата? В детстве Мишата Нечая любил. Его все тогда любили, как ему казалось. Мысль о десяти рублях стала Нечаю еще более неприятна, и забота Мишаты показалась притворством.
– Во, – Мишата высунулся из подпола и поставил кружки на пол, – и огурчиков еще.
– Не надо, – скривился Нечай.
– Давай-давай. А то ведь и не уснешь!
Но легкое вино действительно помогло: мрачные мысли вылетели из головы, прошла тошнота и головная боль. Мишата надеялся допытаться, что это Нечай сделал для Тучи Ярославича, но Нечаю говорить об этом вовсе не хотелось, и брат от него отстал. Нечай отговорился тем, что хочет проветрить голову, оделся и ушел из дома: Мишата давно зевал и посматривал на лавку, где спала Полева.
На темной улице Нечай почувствовал себя неуютно – воспоминания о вчерашней ночи навалились на него с новой силой, и луна, освещавшая Рядок, только добавила в эти воспоминания подробностей, о которых Нечай предпочел бы забыть. Мелькнула мысль позвать мужиков с постоялого двора, чтоб не ходить в баню одному. И топор он прихватить не подумал…