Он оказался на долю секунды быстрее выскочившей перед ним девушки. Взмахнув черным платком или длинными волосами – Регарди в темноте не разглядел, – она принялась быстро карабкаться по отлогому косогору, но Арлинг в два прыжка нагнал ее и повалил на мокрую хвою. Он был выше и сильнее, но девица так отчаянно сопротивлялась, что ему не сразу удалось с ней справиться. Помогли подоспевшие Даррен с Карром, которые держали ее, пока Арлинг скручивал ведьму веревкой, припасенной для кабана. Она кусалась и царапалась, но когда согдианцы поставили ее на ноги с туго связанными за спиной руками, вдруг расплакалась, да так жалобно, что у Регарди не поднялась рука стукнуть ее, хотя он и собирался это сделать.
В глаза сразу бросился странный наряд девушки. Ведьма бессовестно задрала юбку, подоткнув ее длинные полы за пояс и нацепив просторные мужские штаны, которые были тщательно заправлены в аккуратные сапожки. Толстовка – отцовская или мужнина – и поношенный жилет из козлиный кожи делали ее похожей на дровосека. Ношение женщинами мужской одежды считалось кощунством и строго наказывалось. Старый Понтус отправлял на костер и за более мелкие проступки. Но больше всего Арлинга удивили «бусы», сделанные из весьма неподходящих предметов: ложек, платков, ножей, колец, наконечников стрел и игрушек. Будто и не человек стоял перед ними, а сам леший, нацепивший на себя все, что люди обронили в местных лесах. Как ведьме удавалось бесшумно передвигаться со всем этим сокровищем, так и осталось для него загадкой.
Она уже не вырывалась, покорно повиснув на руках Даррена и Карра, которые из последних сил выжимали из себя остатки мужества. Наверное, они решили, что прокляты на всю оставшуюся жизнь.
Отодвинув ножом спутанные пряди с лица девушки, Арлинг с удивлением обнаружил, что она молода и очень недурна собой. Впрочем, ведьме полагалось быть красивой. Вид портил покрасневший от слез нос и исцарапанные ветками щеки, но здесь, в распадке у болот, это лишь придавало ей очарования. Особенно ему понравились глаза. Большие, обрамленные густыми ресницами, с черными, как болотная топь, зрачками. И взгляд у нее был притягательный – затягивал в себя, словно омут.
– Вот уставилась, страхолюдина, – голос Карра вернул его на землю, правда, Арлинг не сразу сообразил, кого тот имел в виду. – Что ты с собакой сделала? Отвечай, мерзавка!
– Она меня напугала! Я подарила ей ленточку.
Арлинг и не предполагал, что к прекрасному лику ведьма обладала еще и ангельским голосом. Дьявольские силы! Может, он уже заколдован и ничего не понимает, но охота на кабанов превращалась в самое интересное в его жизни приключение.
– Сама дура, и нас за дураков держишь? – не унимался Карр. – Куда кабана дела? Уж не порчу ли навести собиралась? Смотрю, принарядилась подобающе.
– Пустииии! – заголосила девушка, и по ее лицу покатились прямо-таки гигантские слезы.
– Постой, – вмешался Даррен, видя, что Карр собирается влепить ведьме пощечину. – Кажется, я знаю ее. Это дочка деревенского мясника – Магда. Она сумасшедшая. Люди говорят, в детстве ее ударило молнией, вот с тех пор она с головой и не дружит. Старый Фадуна жаловался, что она часто в леса уходит, а потом ее по нескольку дней ищут. Сегодня она далеко забралась.
– Басни все это, – фыркнул Карр. – Любой лесничий скажет, что здесь ведьмины чащи. Если ее до сих пор не повесили, то она очень умело притворялась. Вот и раскроем мастаршильдцам правду, кто их скотину портит. Кровища там, в кустах, ее рук дело. Она нашего вепря сама убила и использовала по назначению.
– По какому такому назначению? – не понял Даррен.
– Съела, – отрезал Карр, едва успев увернуться от зубов девушки, которая попыталась укусить его за руку.
– Вот сука! Нечего с ней возиться. Эй, Арлинг, ты чего?
Регарди оперся рукой о поваленный ствол дерева-гиганта и мечтательно смотрел на темные тучи, стремительно бегущие в окнах между кронами вечнозеленых елей.
– Что? – не понял он, рассеянно скользнув взглядом поверх голов согдиан.
– Не смотри на нее, – нервно сказал Карр. – Еще приворожит. Я слышал, такие могут. Они дьявольские отродья, им все что угодно может прийти в голову. Давай вздернем ее на этом дереве, будет знать, как портить благородным господам охоту.
– Ты, наверное, прав, – протянул Регарди, поняв, что собраться с мыслями стало чертовски трудно. – Признавайся, красавица, ты меня заколдовала?
Тон получился игривым и несолидным для такого знатного человека, как он. Арлинг вообще не то собирался сказать. Слова повисли в пустоте, столкнувшись с непониманием в глазах согдианцев и с вопросом, вспыхнувшем во взгляде ведьмы.
– А ты хочешь? – вдруг спросила она, перестав дергаться в руках Карра.
Вопрос застал Арлинга врасплох, и он впервые в жизни не нашелся, что ответить.
– Эй, оставьте девчонку в покое, – вмешался Даррен. – Мы на кабана пришли охотиться или на ведьм? Гоняемся за какими-то призраками. Белый секач… Это ж надо было так себе голову заморочить! Ты, наверное, зайца подстрелил, а про вепря солгал.
– Кровь! Ее было много! – яростно запротестовал Регарди. – Я что, по-твоему, слепой, не могу кабана от рысака отличить?
Одних слов ему показалось недостаточно, и, подскочив к Даррену, он толкнул его в грудь, попытавшись свалить на землю. Почему-то ему стало очень важно, показать, кто здесь главный. Даррен терпеть не стал и со всей силы пихнул его в ответ. Не ожидав отпора, Арлинг не удержался на ногах и отлетел в заросли багульника, плюхнувшись спиной в болотную жижу.
Сначала он услышал странный звук, не похожий ни на ветер, играющий в кронах елей, ни на человеческие голоса, которые могли принадлежать другим охотникам. Поняв, что увяз в трясине всем телом, он поднял глаза и увидел самое страшное зрелище, какое не смог бы представить, даже если бы сильно напился. В паре метров от него, в темноте зарослей, притаился снежный вепрь, который казался чудовищем из ночных кошмаров. Так как Регарди лежал на спине и смотрел через голову, то ему показалось, что кабан топчет копытами небо. Белая, с кровавыми подтеками щетина стояла дыбом, узкие щелочки глаз извергали огонь, а острые, отточенные до филигранной остроты клыки торчали из оскаленной пасти едва ли не на локоть в длину. Секач стоял неподвижно, изредка роняя из пасти белую пену, оседавшую на влажную землю снежными хлопьями. Страшнее всего было то, что зверюга смеялась – тихо, едва слышно, но Арлинг запомнил этот издевательский смех на всю жизнь.
«Его вижу только я», – догадался Регарди, чувствуя, что от страха язык прилип к нёбу, не давая крику вырваться наружу. Охотничий нож он где-то потерял, а до лука с колчаном было не дотянуться.
– Ох-хо-хо! – сказал кабан, и, наклонив морду к земле, побежал на него мелкой рысью. Торчащие в стороны клыки-ножи приближались с неуловимой быстротой.
«Неужели они там все оглохли», – подумал Арлинг и отчаянно дернулся, пытаясь выбраться из жирной грязи. Это судьба, фатум. Вепрь целился ему в глаза, собираясь вначале ослепить врага. Ужаснее смерти Регарди не мог представить.
– На помощь! – голос наконец-то вернулся, но было поздно. Дыхание зверя уже оседало на лице вонючими каплями.
Ведьма упала на него всем телом, вылетев из кустов так внезапно, что он не понял, что удивило его сильнее – ее неожиданное появление или непонятное поведение секача, который на всей скорости вдруг развернулся в другую сторону, едва не задев лицо Арлинга задними копытами. Его накрыло волной жидкой грязи, которая густо облепила лицо и набилась в рот. Регарди казалось, что от крика он сорвал горло. Хохотнув напоследок, зверь гордо скрылся в густом валежнике, словно король, даровавший жизнь врагу.
Когда Даррен и Карр с перепуганными лицами вломились в кусты, Магда все еще лежала на нем, тщетно пытаясь встать – со связанными руками это было непросто. Он же подняться даже не пытался.
– Глупый белый, – пропыхтела она и виновато улыбнулась Арлингу.
Регарди улыбнулся ей в ответ и вспомнил, что может дышать.
– Ты в порядке? – запыхавшийся Даррен был белым, как мел. – Эта идиотка словно взбесилась! Цапнула меня за руку.
Он принялся энергично поднимать Магду, очевидно, полагая, что ведьма собиралась покусать и Арлинга тоже. Еще не пришедший в себя Регарди неожиданно вцепился в девушку. Даррен не удержался и, потеряв равновесие, плюхнулся рядом в грязь. Нападение кабана уже казалось страшным сном, который, как положено, испарился при первых лучах солнца. Им, конечно, был не Даррен. Арлингу светила прекрасная незнакомка. Ошметок грязи отлетел от подошвы сапога Регарди и приземлился точно меж глаз согдианина, налепив ему искусственную горбинку. Первой расхохоталась Магда. Ее смех звучал так беспечно и искренне, словно она оказалась в кругу лучших друзей. Глядя на нее, развеселился и Арлинг, чего нельзя было сказать о его товарищах.
– Спятил, что ли? – выругался Даррен, с трудом вытаскивая из жидкой кашицы ногу. – Я, конечно, всегда догадывался, что ты псих, но не подозревал, что это зашло у тебя так далеко. Руку давай…
Наконец, все трое выбрались на твердый участок суши, оцепенело разглядывая друг друга. Мех на некогда шикарном воротнике Арлинга повис грязными сосульками, мало отличавшимися от его волос, как по цвету, так и по форме. В не лучшем виде были и Даррен с девушкой. Грязь смешала все различия, превратив их в странных темно-бурых существ, густо обсыпанных опавшими листьями, старой хвоей и тонкими веточками.
– Ты! – прорычал Карр, указывая на Магду. – Я тебя сейчас утоплю по-настоящему!
– Убери руки, – велел Арлинг, с трудом заставив себя успокоиться. Так весело ему еще никогда не было.
– Приди в себя, Регарди! Эта ведьма заколдовала тебя, как ту собаку в кустах. Еще немного, и она повяжет тебе ленточку на шею!
– Заткнись и дай мне нож.
– Ты хочешь ее зарезать? Зачем так возиться? Давай лучше ведьму повесим. Что ты делаешь?
Арлинг осторожно снял веревки с Магды и не сдержал возглас удивления, когда девушка сунула холодные ладони в его руки.
– Замерзла очень, – просто объяснила она, как будто другого способа согреться кроме рук Регарди не существовало. Впрочем, он и не думал их отдергивать.
– Эй, – не выдержал Даррен, хватая Арлинга за плечи. – Ты бы поосторожнее. Она может быть больной. Прокусила мне палец до крови, хорошо, если не бешеная. Лучше отпусти ее. Пусть идет, куда хочет, у нас и так проблем хватает. Надо егерей найти, нельзя же без них возвращаться. И с кабаном что-то решить.
– Не было никакого кабана, – не моргнув глазом, соврал Регарди. – Я все выдумал. Подстрелил какую-то белку, а секач померещился. Что мы, мало свиней забили? Пора возвращаться. Нас, наверное, уже обыскались. Пойдешь с нами, красавица?
– Ага, – кивнула Магда и плотнее запахнула на Арлинге куртку. Как будто это он, а не она, клацал зубами от холода.
Карр собирался что-то сказать, но Регарди бросил на него такой взгляд, что Даррен, испугавшись новой ссоры, поспешил вмешаться.
– Пусть ее, – пробормотал он, глядя на Арлинга, как на больного. – Плохое это место. Давай сначала выберемся отсюда, а потом разберемся. Если она и впрямь ведьма, повесить ее всегда успеют.
Стремительно надвигающиеся сумерки заставили Карра согласиться, хотя на Арлинга затаили глубокую обиду. Впрочем, Регарди было на это наплевать.
Осторожно взяв Магду за руку, он повел ее из леса, выбирая самую ровную и сухую дорогу. В голове царил хаос, зато на душе было как никогда мирно. Глядя на бледную луну, которая робко выглянула из-за уходящих туч, Арлинг подумал, что багульник вообще-то оказался прав. Весна дышала ему в затылок, заставляя поверить в то, что и у человека могут вырасти крылья.
Канцлер Согдарии и объединенных провинций Империи Элджерон Регарди отобрал у слуги запотевший графин и сам наполнил водкой пузатую стопку из фардосского хрусталя. Четвертую за вечер.
Пить Канцлер умел. Глядя на уверенные движения и твердый взгляд отца, Арлинг подумал, что, наверное, потребуется не один такой графин, чтобы заставить Бархатного Человека потерять самообладание. Он никогда не понимал, почему за отцом закрепилось такое прозвище. Возможно, из-за его пристрастия к роскоши, а может, странного характера. Мягкого и теплого с одной стороны – лицевой, но холодного и независимого – с другой, оборотной. При первом взгляде Канцлер производил впечатление уступчивого и сговорчивого человека, но Арлинг знал, что угодить отцу было невозможно. Он всегда добивался своего.
Если император являлся душой и сердцем Согдарии, то Элджерон Регарди был ее головой. При виде красивой тучи на небе он думал о плохой погоде, размокших дорогах и росте цен на рыбу из-за задержек рыболовецких барж по причине сильных штормов.
Когда Седрик Третий раздумывал над проблемами художественной ценности в поэзии Старого Двора и писал философские трактаты, Канцлер решал вопросы финансирования армии и проводил аграрные реформы в провинциях. Пока Император исследовал графику и мифологию народов Южной Родии, пытаясь определить их роль в формировании иконописного искусства Левантийских городов, Элджерон разрабатывал новую систему повинностей и вводил прогрессивный налог на доходы лордов, чтобы пополнить казну после неурожайного года и подавления мятежа в северных землях. Седрика любили, Канцлера боялись. Император занимался самосовершенствованием и поиском новых путей духовного развития, Элджерон устранял врагов и конкурентов, используя армию, Церковь и собственный незыблемый авторитет.
Потомок древней династии Гедеонов всецело доверял главному советнику. Впрочем, никто не мог упрекнуть старшего Регарди в том, что он плохо управлял Империей. Народ был сыт, роптал редко, а самое главное – вовремя получал положенную порцию развлечений. Превратив Совет Гранд-Лордов в шутовской круг любителей искусства, приближая одних и отдаляя других, Канцлер ловко подтасовывал карты и настраивал струны имперской скрипки в тон собственным вкусам и предпочтениям.
Добившись ссылки трех императорских сыновей в отдаленные провинции, и связав руки молодой императрицы-мачехи умело подобранным компроматом, Элджерон мог смело претендовать на престол, но царские регалии ему были не интересны. Сорокалетний Регарди предпочитал стоять за хилыми плечами Седрика Третьего и зорко следить за бескрайними просторами имперских владений, не показываясь на виду. Пятьсот лет активной экспансии превратили крохотную Согдарию в страдающего одышкой гиганта, который уже прогибался под тяжестью собственного веса, но упорно двигался вперед, заслоняя своей тенью всю ойкумену.
Утонув в заботах о согдарийцах, Элджерон Регарди часто забывал о сыне, оставшемся от его единственной любви, младшей сестры Императора – Фэйге, которая умерла после тяжелых родов. Арлинг никогда не мог избавиться от ощущения, что видит в глазах отца нескрываемый упрек и досаду.
Прибыв в мастаршильдский замок утром, Канцлер смог найти время для встречи с сыном только к ужину. Сам Арлинг тоже не спешил повидаться с родителем, пребывая в весьма странном для себя состоянии. Ему хотелось побыть наедине, но тот факт, что отец не пригласил на вечернюю трапезу даже его лучшего друга Даррена Монтеро, говорил о том, что грядет серьезный и, скорее всего, неприятный диалог.
Начинать разговор первым он не хотел, и, спрятавшись на дальнем конце стола за блеском тяжелой посуды и плачущими воском свечами, принялся рассматривать отца, которого не видел уже много месяцев.
Высокий, чуть скошенный лоб, выдающиеся скулы и заостренный подбородок выдавали в старшем Регарди хитреца, хотя, в целом, его черты были приятны и создавали впечатление надежного и открытого человека. Зеленовато-карие глаза Канцлера совсем не походили на синие Арлинга, которые достались ему от матери. Элджерон смотрел на собеседника в упор, создавая обманчивое впечатление, что в его взгляде можно прочесть все мысли, но обычно выходило наоборот. Нос у Элджерона был с горбинкой и немного острым кончиком. Арлинг унаследовал его вместе с формой рта. Уголки губ у старшего Регарди были слегка опущены вниз, будто перевернутый полумесяц. Арлинга всегда удивляло, как отец умудрялся создавать о себе благоприятное впечатление с таким печальным выражением лица.