— Или на то, что ему край как нужно королевича найти. — Ввернула я. — А король-батюшка, по всему выходит, вскоре собирается своего сына в кремль вернуть? Раз ты норвинов под замок согласился упрятать, выходит, та тайна прошлогодним яблоком скоро станет?
Он глянул на меня со строгим прищуром.
— Не болтала бы ты, Триша, о том, что не твоего ума дело.
— Не буду. — Послушно согласилась я.
Он чуть слышно вздохнул.
— Как, говоришь, звали ту травницу, что привел цорсельский посол?
— Кулеша.
— Кулеша. — Задумчиво сказал Ерша. — Нет, не упомню такой. Ничего, найдем.
Когда из-за деревьев показалась изба, Ерша зачем-то остановился, придержал меня за рукав, негромко свистнул.
На прогалину из лесной чащи тут же выступило несколько королевских жильцов — в темно-зеленых полукафтаньях, пехом, без коней. Морды разбойничьи на этот раз без ухмылок, глаза вприщур, мечи наголо, в руках наизготовку.
Прямо как с ратью воевать собрались, аники-воины, подумала я. Едва успела язык прикусить, чтобы вслух этого не сказать.
— Успеш! — Приказал тем временем Ерша, не глядя на меня. — Девицу довезите до Воротной площади, на сходе оставьте, в кремль пусть зайдет сама, без поношения чести.
Я его перебила:
— Мне бы сначала Аранию забрать, из Олгарской слободки.
— За ней мои люди заедут. — Нетерпеливо сказал Ерша, не спуская глаз с избушки.
И собрался было уйти, но я поймала его за полу одежды. Недлинное оно, полукафтанье-то, за край ловится легко, даже увечной рукой.
Он оглянулся.
— От тебя, я вижу, не отвяжешься. Ещё какую тайну вспомнила?
— Арания меня ждет, а не жильцов твоих. Если за ней кто чужой придет, может и не выйти.
— Опасается, значит? Ладно, постой там, под деревьями. — Ерша глянул на мою увечную руку, сжимавшую полу.
А потом посмотрел мне в глаза — с жалостью. Рука моя тут же разжалась.
— Успеш, придержи госпожу Тришу в сторонке.
Один из жильцов, уже успевший подойти ко мне, потянул за локоть. На лицо он казался постарше прочих, на меня смотрел открыто, добродушно. Мы отошли, встали в двух десятках шагов от остальных. Прочие жильцы сбились в кучу, замерли, поглядывая на избу и перебрасываясь тихими словами. Мечи, как я заметила, никто в ножны так и не вложил.
То, чего следует ждать, я примерно знала. Ерша из избы вышел не сразу, зато выходя, дверь раскрыл пинком. Та ударилась об стенку и тут же скосоротилась. Видать, лопнула одна из кожаных петель, державших её.
— Случилось что, Ерша Нетужевич? — Спросил жилец по имени Успеш, когда Ерша подлетел ко мне.
Тот глянул на него молча, кивнул на жильцов, стоявших в сторонке — и Успеш торопливо зашагал прочь. Ерша схватил меня за руку, потащил в лес. Я за ним полубежала, полупрыгала — курносый шел, не разбирая дороги. Ему что, у него ноги подлинней моих, он одним махом через поваленные лесины перешагивал. А у меня ещё и подол платья за все цеплялся.
Хорошо хоть ушли недалеко. На первой же прогалине среди лесной чащи курносый встал, развернулся ко мне, глянул глазами, в которых голубизна сверкала серым.
— Зачем врала?
— Это ты про то, что легед обещалась заплатить не я, а Арания? — Догадливо спросила я. — А тебе не все ли равно? Есть ли разница, какая из дочек Морисланы посулила деньги норвинам — старшая или младшая?
— Разница всегда есть. Потому как королю я буду докладывать, исходя из слов старшей. — Процедил сквозь зубы курносый. — А она, судя по всему, ко лжи приучена. Ох, смотри, саможорихи у королевской травницы много, на всех хватит.
Тут он зарвался малёха, и я его на место поставила:
— Ты, господин Ерша, про цорсельцев-то не забывай. Чтобы их в ловушку заманить, я вам нужна в добром здравии. Так что про саможориху забудь. И не гневи меня понапрасну хулами да карами. Так-то я кроткая, но когда мне раз за разом грозят, я ведь и озлиться могу.
— Да ну? — Ответил он. Брови вскинул, так что весь лоб морщинами пошел. — И что ж сделаешь, озлившись?
И не понять было, то ли он грозил, то ли насмехался. Я зубы сжала. Чай, будь я красавицей, не шутковал бы так.
Однако мысли мыслями, а Ерша на меня пялился, глазами сверкал, ответа ждал. Я руку вскинула, указала ему за спину.
— Вон видишь, травка малая, каждый лист как звезда на четыре луча? Крумша это. Особого вреда от неё нет, но если свежий лист в руках подержать, лицо да руки враз пойдут красными пятнами. И на почесуху весь изойдешься, седьмицу так промаешься. На коней крумша тоже действует. А листик от той травки я могу по-всякому использовать — или за шиворот тебе засунуть, или под потник коню подложить.
— Грозишь? — Сурово спросил он.
Я ответила в точности, как сам он до этого:
— Мечтаю.
А поскольку Ерша все не унимался, стоял да глазами на меня сверкал, указала ему на небо, уже красневшее с одного краю от закатного зарева:
— Не пора ли поспешать, господин Ерша? Тебе, я смотрю, болтать нравится, однако мне-то с Аранией до ночи надо вернуться в кремль. Соврала я потому, что не хотела сразу все выкладывать. Понемногу и правду легче вынести, и ложь простить. А вывали я все сразу, ты, может, и не простил бы. Сейчас только об одном прошу — заступись ты за Аранию, пусть все думают, что это я норвинов наняла. Младшая она, глупая, ей ещё и семнадцати нет. Больно уж молода девка.
Ерша вдруг стиснул губы, но углы рта задрожали, словно он пытался смех внутри удержать. Бросил неспешно:
— Сказала старуха.
— Какая ни на есть, а старшая. — Строго поправила я его. — Опять же госпожа матушка, умирая, просила меня за Аранией приглядеть. Пусть все будет, как я сказала.
— Просишь меня наврать королю?
Я кивнула. Успокоила:
— Так ведь напрямую можно и не врать. Скажешь — старшая, мол, подговорила младшую. А та, дура-девка, сделала, как ей Тришка сказала, не понимаючи.
Он нехотя, но кивнул. Предупредил:
— Должна останешься. И настанет день, когда я тот должок с тебя стребую. Или тайной услугой травницкой, или ещё чем.
— Мы, шатрокские, от своих долгов не отказываемся. — Заявила я.
— Приходи, как будет нужда, помогу чем смогу.
И губу прикусила, от думки горькой. Будь я на лицо покрасивше, трижды бы подумала, прежде чем такие слова говорить. А так — уродство сторожит лучше всякого сторожа.
От избушки мы уехали втроем — я на коне одного из жильцов, Ерша и жилец Успеш. Прочие остались сторожить Сокуга и вареского посла. В кремль они должны были вернуться только после заката, когда Ерша пришлет телегу для изувеченного Лютека.
До Олгарской слободки мы доскакали быстро, правда, я за ту быстроту поплатилась отбитой об седло сидушкой. И натертыми ногами. Одна радость — сзади, на попоне, у меня были приторочены вязки трав, те самые семицвет и трясица, что не пригодились господину Лютеку. Вместе с ними я скрутила остатки живолиста, пустив в дело выданную Успешем веревку.
На въезде в слободку дорогу нам опять перегородили ворота. Я уж собиралась, как Арания, прокричать «Кэмеш-Бури!» — но тут Ерша, скакавший следом за мной, вдруг рявкнул:
— Слово и дело!
И тяжелые створки, дрогнув, поползли в стороны.
В ворота Берсуга я стукнула сама. Сказала выглянувшему олгару в стальной рубахе:
— Подобру тебе, господин олгар. Передай госпоже Арании, что за ней приехала Триша Ирдраар.
— Заходи давай. — Предложил было ратник. Даже рукой махнул, приглашая войти.
Но Ерша из-за моей спины отозвался:
— Ничего, мы тут постоим. А ты передай, чтобы норвин Рогор вышел вместе с госпожой Аранией. Разговор к нему есть. Важный.
Олгар скользнул по нему взглядом, переменился в лице и исчез. Потом началось ожидание. Раздались шаги, где-то заржал конь. Первым из ворот выглянул сам хозяин, Алтын Берсуг.
Тут Ерша проявил вежество и сказал довольно почтительно:
— Подобру тебе, великий господин Алтын.
Верч оглядел всех нас троих прищуренным глазом. Задержал взгляд на мне, спросил:
— Все ли у тебя ладно, госпожа Триша?
— Все хорошо, великий господин Алтын! — Я коротко поклонилась, едва не слетев с седла. Истертые о конскую спину ноги отозвались болью. — И даю тебе в том мое слово, можешь выпускать Аранию без боязни.
Берсуг глянул на Ершу, я тоже оглянулась. Курносый жилец неспешно склонил голову, но тут же вскинул. То ли кивнул, то ли поклон отвесил одной головой.
Олгарский верч молча исчез за калиткой. Заржали кони, грохнул засов — со двора выехали Арания и Рогор. Поздоровались с жильцами, глянули на меня. Я, чтоб их успокоить, улыбнулась, покивала.
Помогло мало. Рогор скривился, Арания охнула.
— Отъедем подальше. — Приказал нам всем Ерша. — Там и поговорим.
Как ни кривился норвин, но курносого послушался. Арания дернула за поводья с замороженным лицом. Ерша остановил коня там, где дорогу окружали одни заборы, бросил резко:
— Стой.
Дождался, пока все остановятся, потом обернулся ко мне, велел:
— Скажи ему.
Я натянула поводья. Мой жеребец сначала встал, потом, чуя близость других коней, зафыркал и затанцевал на месте, беспокойно бухая по земле копытами. Ногам вдруг стало влажно — видать, за день натерла волдырей, и теперь они лопнули. Я скривилась от боли, уцепилась за переднюю луку седла. Вымолвила кое-как:
— Рогор, все сговорено. Тебя с Сокугом пока поддержат взаперти, потом выпустят.
Норвин нахмурился.
— О таком уговору у нас не было, госпожа Триша! Мало того, что легед не заплатят.
Ерша понукнул коня, выехал вперед, перехватил поводья моего жеребца под самой мордой. Дернул, трензеля уздечки звякнули, и конь сразу успокоился. Бросил в сторону Рогора:
— Слышь, добрый молодец, ты не выкобенивайся, а слушай девицу-то. Она тебе добра желает. С тебя не убудет, посидишь месячишко-другой в опальной башне, поешь с королевского стола, почешешь пузо от безделья. А коли не желаешь, можно и по-другому дело сладить — к примеру, мой меч, твоя голова с плеч.
И так просто он это сказал, так спокойно, что у меня аж дыханье оборвалось. Неужто и впрямь готов срубить Рогору неразумную голову?
— Пошутил я. — Проворчал норвин. — Не маленький, понимаю.
— Вот и славно. — Чужим, незнакомым мне голосом ответил Ерша.
— Теперь ты отдашь Успешу свой тесак, а он свяжет тебе руки. И отвезет тебя в тот дом, где ты пытал вареского посла — вот уж за что отрубить бы тебе грабки по самые по плечи. Ты что, пес смердячий, о себе возомнил? Что ты тут закон и право? Нет, норвин, правеж у нас на Правежной, и заправляет там жилец Арося, самим королем над судилищем поставленный.
— Госпожа Триша! — Воззвал ко мне норвин.
Я, вспомнив, что самолично выманила норвина из терема Берсуга, вступилась:
— Ты, господин Ерша, всему учет веди, не только плохому, но и доброму. Не сделай Рогор того, что сделал, никто бы не узнал, какую тайну цорсельцы разнюхали.
— Это я помню. — Отозвался Ерша. — Только потому и согласился на твои мольбы, госпожа Триша. Однако тебе, госпожа Арания, скажу вот что — прислужники твои повинны в самовольных пытках посла и укрывании важных сведений. Ты сама — в том, что сотворили они это по твоему приказу. а потому ходи отныне осторожно. И язык держи на привязи. Твои же олгары, если узнают, тебя осудят, и твой же отец тебя накажет. Поняла?
— Все я поняла, батюшка. добрый господин. — Чуть задохнувшимся голосом ответила Арания.
Ерша снова обратился к Рогору:
— А ты за свою жизнь не бойся. За тебя вон, заступница есть. — Он кивнул в мою сторону. — К ночи придет телега, и жильцы увезут вас троих — тебя с Сокугом да посла — в опальные башни. Этой же ночью ляжешь спать не на соломе, а на доброй постели, в кремле. В том тебе мое слово даю.
— Благодарствую, господин. — Пробормотал норвин.
— Тесак отдай. — Напомнил ему Ерша.
Оружие Рогора перекочевал к Успешу. Тот увязал руки норвина черной веревицей спереди — тонкой и легкой, вроде как шелковой. Потом Успеш подхватил поводья жеребца Рогора, понукнул. Они двинулись к слободским воротам, выходившим в поле за Чистоградом.
— А мы разделимся. — Сказал Ерша, разворачивая своего коня в сторону ворот, ведущих в город. — Вы, девицы, отсюда скачите вдвоем. Я следом двинусь, пригляжу по дороге, чтоб никто не обидел. Только чуть отстану. И хорошо бы вам вернуться на одном коне. Чтобы у того, кто может за вами следить, не появилось ненужных думок — откуда у девок лишний конь, по виду и сбруе как с кремлевского подворья.
Он подъехал ко мне поближе, коротко буркнул в мою сторону:
— Дозволь помочь тебе, девица.
И, не говоря больше ни слова, одним движением стащил с коня, усадив перед собой. Щеки у меня враз заполыхали — хотя мою спину от него отделяла передняя лука седла. Но вот поди ж ты. и хватку его, жесткую, крепкую, я все ещё чувствовала у себя под ребрами. Аж дышать тяжело стало. Сердце заколотилось стыдно, но сладко.
Арания, цокнув, подогнала своего коня поближе, и Ерша вновь приподнял меня. Поднес к олгарскому коньку, держа на весу легко, как зверюшку малую. Я неловко вскинула ногу, залезла на круп коня позади Арании. Уцепилась за её пояс, сказала, склоняя лицо так, чтобы волосы спрятали полыхавшие щеки — хоть в полутьме их и не видно было:
— Спасибо, господин Ерша, за заботу.
— По улице не гоните. — Заявил он, не отвечая на мои слова. — Поезжайте неспешной рысью. Коня оставьте у того купца, у которого взяли. А потом прямой дорожкой в кремль, никуда не заходя. Хоть и темно уже, да я у вас за спиной буду. Уяснили?
— А то. — Выдохнула я.
Арания, перекрутившись в поясе, глянула на меня через плечо. Недовольно выдохнула и дернула поводья.
Ковылять до горницы на стертых ногах оказалось страх как тяжело. Хорошо хоть, солнце уже закатилось, и кремлевские дорожки утонули во мгле. Огни на башнях и в садах ту мглу резали кругами света, но рассеять не могли.
Поэтому, миновав ворота, я без всякой боязни поменяла походку со скользящей девичьей на мужскую. И зашагала, ставя ноги широко, не по-бабьи.
Лишь перед самым дворцом снова пришлось засеменить мелкими шажками — у двухстворчатых дверей, освещенных факелами из сосновых ветвей, стояли трое жильцов. Торчали орясинами, перекидывались ехидными словечками да глазели на входящих. А я от боли скосоротилась. Даже распущенные волосы пришлось перекинуть со спины на плечи, чтоб перекосившееся лицо прядями прикрыть.
Войдя в горницу, Арания тут же кинулась расспрашивать, как я сладила дело и кем мне приходится тот курносый жилец. Я от неё отмахнулась:
— Погоди, дай сначала раны обиходить!
И, сменив разодранную сорочицу на целую, тут же порвала снятую одежку на ленты. Охая и шипя сквозь зубы, обложила лопнувшие волдыри размятым живолистом, начала перевязывать.
Арания тем временем бегала по горнице и требовала всей правды.
— Я, может, тоже правду хочу услышать. — Сердито сказала я, затягивая узел над коленом. — Почему так вышло, что у меня от нынешних разъездов все ноги в кровь, а тебе хоть бы хны. Вон и сейчас по горнице кобылкой скачешь.
— А ты ездишь неправильно! — Укорила меня Арания. — На коне лягухой сидишь, ноги развесила по обе стороны и все. А их нужно согнуть, телом опереться на коленки, а не на задницу. Ты, конечно, уже старовата для учения — у олгар детей в пять лет на коня сажают. Но думаю, даже тебя можно научить. Только для этого нужно ездить почаще.
— Благодарствую, я лучше тут, в кремле посижу. — Проворчала я. И, вздохнув, добавила: — А тот курносый жилец, если помнишь, приходил к нам в горницу, когда меня в убийстве твоей матушки облыжно обвинили. Он тогда меня к королю отводил, и сам при том разговоре присутствовал.
— Выходит, он не простой жилец? — Арания застыла на месте, изумленно распялив глаза.
— Вроде того. — Сказала я наставительно. — Пес он королевский, как мне было сказано. Правда, жильцовские женки его по-другому называют — правая рука короля, мол. Потому я и послала за ним Сокуга. И все рассказала. Пожалел он меня, увечную, обещал заступиться. А взамен потребовал двух вещей — мы обо всем молчим, это раз. И никуда больше не исчезаем, как давеча в Олгарской слободке, это два. Чтоб его люди всегда могли за нами проследить. А иначе — опальная башня.