— Кажется… ничего не помню, — сказал Раллик.
— Постепенно.
Суставы стали негибкими; даже в сидячей позе мышцы Раллика дрожали. Голова болела не только от последствий чертова пинка. — Пить. Если ты не пришел забить меня до смерти, демон — найди воду.
— Я не демон.
— Кто тут разберет, — буркнул Раллик.
— Я Джагут. Раэст, прежде тиран, ныне пленник. «Поднявшийся падет. Павший будет забыт». Так сказал Готос. Хотя нам, похоже, придется вечно ждать, когда же его имя падет в забвение.
Раллик ощутил, что сила возвращается в руки и ноги. — Припоминаю что-то… Празднество Геддероны… Малазане в городе.
— Роковые события прошлого мало чего стоят сейчас. Ты спал, ассасин. Долго. Пока яд в жилах не потерял силу. Но отатарал циркулирует до сих пор. Мало кто смог бы сделать то же самое — и, подозреваю я, это к лучшему.
Раллик вложил ножи и медленно встал. Вокруг все завертелось; он сомкнул веки, дожидаясь окончания приступа.
Раэст продолжал: — Я обхожу дом… редко. Много времени прошло, пока я не заметил, что она пропала.
Раллик покосился на громадного сутулого Джагута: — Кто «она»?
— Настоящий демон. Думаю, теперь ее зовут Воркана. Ты лежал рядом, нечувствительный к течению времени. Но она проснулась. И даже бежала. Можно считать это… тревожным. Если тебе хочется считать.
Воркана, Хозяйка Гильдии Ассасинов. Да, он вспомнил. Она была ранена, умирала. Он с трудом затащил ее сюда — не понимая почему. В дом, сам собой выросший из почвы. Малазане называли его Азатом. Рожденным из Финнеста тирана… Раллик нахмурился, глядя на Раэста. — Дом, — сказал он, — это же твоя тюрьма.
Иссохшие плечи заскрипели, поднимаясь. — Во владении недвижимостью есть свои сложности.
— Итак, ты был здесь. Один в ночных блужданиях. И два полутрупа в прихожей. Долго ли, Раэст?
— Не меня нужно спрашивать. Всходило ли солнце, чтобы закатиться снова? Звонили колокола, пытаясь доказать, будто управляют временем? Размножались смертные, чтобы умереть? Отдавали все за удовольствия, упорствовали в заблуждении, будто боги следят за ними и судят каждое дело, сделанное и не сделанное?..
— Хватит, — прервал его Раллик, все еще опиравшийся рукой о стену. — Я спросил, долго ли, а не почему или чего ради. Если не знаешь ответа, так и скажи.
— Я не знаю ответа. Я не был здесь в одиночестве, хотя теперь в нем останусь — ведь твоей компании вскоре буду лишен. Легион глупцов, считающих себя твоими последователями, жаждет явления своего кумира — в этом не сомневаюсь. Кровь оросит твои кинжалы, а кошели будут жадно наполняться монетой. И так далее, и тому…
— Если ты не был один, Раэст…
— Ах да, я отвлекся на размышления о тщете людской. Владыка Колоды Драконов некоторое время был, выражаясь обыденным языком, скваттером в моем доме.
— А потом?
— Ушел.
— Значит, этот Владыка — не пленник.
— Нет. Как и ты, он оказался равнодушен к моей участи. Ассасин, ты воспользуешься привилегией?
— Какой это?
— Ты уйдешь, чтобы никогда не вернуться? Бросишь меня в вечном одиночестве — с паутиной вместо полога кровати, пустыми полками на кухне и случайным стуком мертвых веток в закрытое окно? С воплями парочки чудовищ, которых поймают и поглотят корни двора? Ты попросту бросишь меня в таком мире, ассасин?
Раллик Ном удивленно поглядел на Джагута: — Вот не думал, что мое бессознательное присутствие так тебя утешало, одинокий Раэст.
— Твоя нечуткость вовсе не удивительна.
— Мой ответ: да. Я брошу тебя в твоем мире.
— Неблагодарный.
Раллик натянул на плечи плащ, проверил вещи. Стряхнул засохшую кровь, словно черные снежинки. — Извини. Благодарю, что пнул меня в голову.
— Буду рад возвращению. А теперь уходи. Я утомился.
Дверь раскрылась с громким стоном. Снаружи была ночь, но дерзкие голубые огни Даруджистана отгоняли тьму, отбрасывали назад, в небеса. Где-то неподалеку улицы кишели пьяными толпами. Еще один праздник, еще одно бездумное прославление выживших.
Эта мысль породила в душе Раллика Нома некое предвкушение, вымело последний прах долгого, долгого сна. Прежде чем закрылась за спиной дверь, он повернулся и различил долговязого Раэста, все еще стоявшего в коридоре. — Почему ты разбудил меня?
В ответ Джагут сделал шаг к двери и захлопнул ее с грохотом, заставившим полусонных птиц в панике взвиться вверх.
Раллик повернулся к тропинке, увидев, как змеями извиваются в почве корни. Еще раз проверил кинжалы, поплотнее закутался в плащ и отправился заново открывать город.
* * *Жители Даруджистана охрипли, наделяя город подобием собственной жизни. Город стремился вперед, думая не об отдаленном будущем, но лишь о следующем мгновении в конце этого года. Газ шипел, выбрасывая языки синеватого пламени, акробаты и мимы плясали в толпе, сотни тысяч музыкальных инструментов вели битву на равнине песен; и если правы ученые, утверждающие, будто звук как таковой бессмертен, будто он течет в пустоте, не натыкаясь на роковой берег пространства или времени — сама жизнь могла быть измерена этими хриплыми криками. Между мгновениями свободной и чистой ясности, между мгновениями облачной полутьмы, под хор, возглашающий о… прибытиях… миры продолжали жить, бессмертные как сны.
На крыше одного из бастионов стояла той ночью женщина в черном. Глазами, холодными как глаза хищной птицы, смотрела она на беспорядок крыш, озаренные искрами трубы и далекие трущобы Гадробийского квартала; паря над всем и всеми, женщина долго и мрачно обдумывала будущее.
На улице, что неподалеку от особняка Коля, человек под капюшоном застыл среди толчеи и размышлял о том, что публичное возвращение, которое было задумал, будет не особенно мудрым. В этот миг мимо него, направляясь к «Фениксу», прошел другой человек, более молодой, но с таким же выражением суровых глаз.
За ним с набережной появились кузнец, его полоумный слуга и женщина с округлыми формами, привлекавшими восхищенные взгляды со всех сторон; они не спеша брели к ночным рынкам Гадроби, и глаза их горели восторгом, свойственным лишь чужеземцам, что впервые прибыли в один из величайших и чудеснейших городов мира.
Вскоре с корабля, с которого сошла эта троица, спустился в ближайшие тени Верховный Жрец, сопровождаемый почти невидимо летящими на озерном бризе пауками. За ними шли два десятка бхок’аралов, нагруженных новыми подношениями и безделушками, которые они сочли неотъемлемой собственностью; обезьянки зубастым шквалом проносились сквозь толпу, сопровождаемые криками удивления, ужаса и гнева (ведь коллекция то и дело пополнялась с помощью кошельков, карманов и ожерелий каждого встречного, оказавшегося в пределах досягаемости когтистых рук).
На борту корабля остался капитан. Женщина одела сейчас свободные, текучие шелка, черные и алые; хмурое лицо ее было совершенно белым в свете луны. Запах в воздухе, какой-то стойкий аромат, пробуждающий воспоминания… о, о разных местах — но случайно ли? Она не верит в случайности.
Поэтому женщина колебалась, не зная, что именно откроет ей первый шаг по земле — возможно, решила она, нужно подождать.
Недолго.
Но достаточно.
В другой части города торговец железными изделиями отослал новое письмо Мастеру Гильдии Ассасинов, потом вернулся в тайную библиотеку, снова склонившись над древними хрупкими книгами. Недалеко от того места сидел караванный охранник в тусклых полосках татуировок и хмуро смотрел на чашу горячего пряного вина, сжатую в больших, покрытых шрамами ладонях; из соседней комнаты доносился детский смех, заставлявший его морщиться.
Между новыми имениями богачей-ростовщиков, недавно считавшихся преступниками, но успевших купить респектабельность, крался неимущий Торвальд Ном. Он был близок к высокой, утыканной зубьями стене одного из особняков. Долги, вот как? Ну, с этим легко разобраться. Растерял ли он свои умения? Никак нет. Скорее… его таланты были отточены за время легендарного и тяжкого путешествия через половину мира. Триумфальное возвращение в Даруджистан подождет. До утра, да, до близкого утра…
В тот же момент времени в комнате над баром «Таверны Феникса» лежал ослабевший от потери крови мужчина; мысленно же он брел по кладбищу прошлого, гладя пальцами края выветренных могильных плит, перешагивая низкие ограды, замечая сорняки, завившие бока пыльных урн. За спиной растягивалась тень юности, с каждым шагом становясь все более тонкой и мутной, готовой разорваться. Он не позволял себе закрыть лицо руками, чтобы не ощутить морщины и шрамы, эти иероглифы возраста, записавшие всю историю напрасно потраченной жизни.
О, плоть можно исцелить, да…
Внизу, среди суеты ревущих, пьяно шатающихся и бормочущих шлюх обоих полов, сидел за личным столиком круглый человечек. Услышав разнесшийся над городом десятый звон, он перестал жевать медовый хлеб, склонил голову к плечу и уставился на дверь таверны.
Прибытия.
Ауры и знамения, восторженное воссоединение и зловещая неизбежность, крылатый ужас и крылатое что-то еще, спасение и освобождение и неминуемые схватки, подлые требования компенсации за единый глоток кислого тут же сплюнутого вина… что за ночь.
Что за ночь!
Глава 4
Стонущий подобно умирающему зверю корабль словно попробовал влезть на черный утес — но через миг киль разломился, борта со скрежетом разошлись. Изрубленные, обескровленные тела покатились по палубе, падая в кипящую пену прибоя; бледные руки и ноги мотались, хлопали по воде, а быстрые течения затягивали их на скалистое дно, уносили в темные глубины. Единственный еще живой человек привязал себя к румпелю веревками, ставшими ныне рваными и спутанными. Он извивался, пытаясь достать кинжал прежде, чем очередная громадная волна пронесется по разломанному судну. Выбеленная морской солью, покрытая едва зажившими порезами ладонь наконец вытянула клинок с широким лезвием. Он начал рубить веревку, притянувшую его к торчащему над головой румпелю, когда корпус загудел под ударом нового водяного вала. Белая пена каскадом взмыла в небо.
Когда лопнула последняя пеньковая прядь, человек упал набок и скользнул к поломанному фальшборту; падение выбило весь воздух из его легких, и он шлепнулся на покрытый коростой утес, а потом в бурную воду — безвольно, словно очередной труп.
Еще одна волна опустила гигантский кулак на гибнущий корабль, с бездумной мощью пробив палубу и затаскивая корпус глубже, оставляя широкий след из щепок, канатов и рваных парусов.
Человек пропал. Море набежало на черный утес, и ничто не показывалось из его кипящих волн.
В небе сталкивались черные тучи, сплетая призрачные руки в борцовских объятиях; ни одного дерева не росло на искореженной земле, лишь тут и там в песчаных карманах между скалами виднелись клочки потрепанных ветрами трав. Раненое небо бросало вниз не дождевые струи, а массу осенних листьев.
Вдоль берега тянулась полоска воды, защищенной рифами от буйного моря. Коралловый песок поднялся со дна, замутив отмели.
Человек показался из воды. Пошевелил плечами, сплюнул кровь и грязь полным ртом, двинулся к берегу, оставляя за собой ручейки. Он бросил кинжал, но в левой руке держал ножны с мечом. Сделанные из двух полос светлого дерева и скрепленные черными железными обручами ножны были ветхими — вода свободно капала из дюжины трещин и щелей.
Под дождем листьев он миновал линию прилива и сел на кучу разбитых раковин, опустив голову, обхватив себя руками. Невероятный дождь гнилых листьев усилился, став темным ливнем.
Напавший на него зверь мог быть втрое тяжелее его — если бы не голодал в течение долгого времени. Робкая тварь не бросилась бы на человека, если бы не заблудилась в пылевой буре, оказавшись на многие лиги от травяных равнин, здесь, на пустом побережье. Равнинный медведь охотнее покормился бы трупами с корабля, достигни хоть один из них берега. Увы, полоса его неудач была обширной.
Широкие челюсти охватили затылок сидящего человека, клыки вонзились в скальп, оцарапав кости; однако мужчина уже поднырнул, изогнулся — мокрые, вдруг покрывшиеся кровью волосы оказались слишком скользкими, позволив ему вырваться из пасти медведя. Меч в потрескавшихся ножнах лежал в двух шагах; когда человек рванулся к нему, огромный вес зверя обрушился на спину. Когти вонзились в кольчугу, колечки полетели в стороны, словно чешуя пойманной рыбы. Он извернулся и ударил правым локтем по голове зверя с силой достаточной, чтобы помешать тому во второй раз вгрызться в череп. Кровь брызнула из порванной губы медведя.
Теперь человек вонзил локоть в глаз твари. Медведь заревел, отпрыгивая влево. Изогнувшись, человек поджал ноги — и распрямил, ударяя пятками по ребрам медведя. Треснули кости.
Новый рев, полный мучительной боли. Текущая из пасти кровь стала пениться.
Оттолкнувшись ногами, человек дотянулся до меча. Движения его стали размытыми от скорости. Выхватив клинок, он оказался сидящим на корточках. Вонзил острие в шею зверя. Древнее, покрытое волнистым рисунком лезвие пронизало толстые мышцы и вошло в кость, вырвавшись с другой стороны. Кровь и желчь хлынули потоком, когда отрезанная голова шлепнулась на песок. Тело чудовища опустилось на брюхо и повалилось набок, дергая лапами и разбрызгивая гуморы.
Палящая жара, казалось, сочится из затылка; в ушах стоял странный зудящий звук; космы черных волос роняли темные капли крови, смешанной со слюной. Мужчина выпрямился и зашатался.
Кровь закипела на клинке, свертываясь и отлетая черными хлопьями.
Небо всё исходило мертвыми листьями.
Он добрел до моря, опустился на колени на мелководье и засунул голову в слегка теплую воду.
Онемение ползло по затылку. Когда мужчина выпрямился, увидел в воде кровавый цветок, мутное пятно, уже расплывающееся по течению. Ужасающее количество крови.
И он ощущал, что по спине крови течет еще больше.