— Беда с нами, ночными совами, — сказал Сирдомин, нагнувшись над кружкой. И после долгого молчании продолжил: — Никто и не подумал поглядеть в мутное окошко, чтобы встретить маковый поцелуй зари.
— Зари? А, окончания ночи. — Спиннок кивнул. — Для нас, Тисте Анди, стало постоянным источником удивления, что так много людей осталось жить в городе. Неизбывная тьма висит на ваших душах тяжким бременем. Так я слышал.
— Если нет спасения, да. Разум может помутиться. Но пройди немного за северные ворота, и над Курганом воссияет солнце. Так же и с рыбаками, что рыбачат за Ночными Водами. Без этого, Спиннок, в Коралле действительно остались бы одни Тисте Анди. Отродье Луны отбросило тень даже из смерти, так поют барды. Но скажу тебе, — тут Сирдомин потянулся, чтобы наполнить кружку, — я вечный мрак только приветствую.
Спиннок сам знал это, ибо сидевший напротив человек нес на себе горе, что тяжелее и неизмеримо глубже всякой тени; в этом он, возможно, более близок к Анди, нежели к людям, и это позволяло Дюраву с легкостью звать его другом. Сирдомин, несмотря на тяжесть горя, умел сдерживать его, отражать осаду. А вот Тисте Анди давно сдались. Наверное, это черта людей. Не просто черта, а качество глубинного упорства, добродетель, которую Спиннок Дюрав не обнаруживает в себе и сородичах но, тем не менее может позаимствовать. Иногда он чувствовал себя паразитом — столь насущной стала привычка подкармливаться у друга — и он временами страшился, что лишь это позволяет ему не умирать.
У Сирдомина и так достаточно бремен. Спиннок был полон решимости не дать другу осознать, как нужны ему эти игры, эти ночи посреди вечной Ночи, эта хлипкая таверна с кувшинами дешевого разведенного эля.
— Игра меня вымотала, — сказал человек, опуская пустую кружку. — Думал, ты у меня в кармане — я знал, что Врата еще не в игре. Две фишки, чтобы обогнать тебя, и они должны были достаться мне.
Это было всего лишь хвастовство. Оба знали, что результат игры зависит от одного броска. Необычная для Сирдомина потребность — объясняться. — Иди спать, — предложил Спиннок.
Улыбка Сирдомина была кривой. Он медлил, как бы не решаясь: сказать Спинноку что-то или попросту пойти домой.
«Не говори мне о слабости. Прошу».
— У меня появилась привычка, — сказал наконец человек, скосив глаза на случившуюся у стойки мелкую ссору, — подниматься на руины. Глядеть в Ночные Воды. Вспоминать старые семейства людей-кошек. Да, знаю, они плодятся снова, но это не то же самое, вовсе не то же самое. — Он ненадолго замолчал и бросил на Спиннока странно взволнованный взгляд. — Я вижу твоего лорда.
Брови Тисте Анди взлетели. — Аномандера Рейка?
Кивок. — Первый раз — недели две назад. А теперь… каждый раз, примерно в двенадцатый звон. Он стоит на стене новой крепости. И, как я, смотрит на море.
— Он предпочитает… одиночество.
— Я всегда сомневался, слыша подобное, — возразил Сирдомин. «Да уж, представляю». — Это происходит от власти, бремени правителя. Почти все старые придворные пропали. Корлат, Орфанталь, Соррит, Пра'иран. Исчезли или погибли. Все одинаково плохо. Хотя кое-кто еще тут. Например, Эндест Силан.
— Когда я вижу его, стоящего так одиноко… — Сирдомин отвел глаза. — Он заставляет меня нервничать.
— Как я понимаю, — сказал Спиннок, — такой эффект мы оказываем на всех людей. Вам кажется, что мы призраки этого города.
— Дозорные, которым нечего хранить.
Спиннок обдумал его слова и спросил:
— А как насчет Сына Тьмы? Вы, люди, страдаете под его безразличным правлением?
Сирдомин скривился:
— Вот бы все правители были такими безразличными. Нет, «безразличие» — не самое подходящее слово. Там, где нужно, он проявляет себя. Власть, авторитет — все неоспоримо, да и нет причин оспаривать. Сын Тьмы… благодетелен.
Спиннок подумал о мече за спиной повелителя. Да, в словах друга проявляется непредусмотренная им ирония… Потом вспомнил о мертвых городах севера. Маурик, Сетта, Лест. — Непохоже, что какое-то из приграничных королевств положило глаз на Черный Коралл как на военный трофей. Они или вымерли, или — на юге — впали в полнейший беспорядок. Значит, угрозы нет. Что остается правителю? Как ты сказал, поддерживать власть и авторитет.
— Ты меня не убедил, дружище, — прищурил глаза Сирдомин. — Сын Тьмы. Что это, титул бюрократа? Едва ли. Рыцарь Тьмы, который хранит улицы от воров?
— Проклятие долгой жизни, — пробормотал Спиннок. — Величие нарастает и падает, снова и снова. Раньше у него была кровавая и сложная война с Паннион Домином. Еще раньше — намного более кровавая и долгая распря с Малазанской Империей. До всего этого — Джакуруку. Сирдомин, Аномандер Рейк заслужил покой. И мир.
— Значит, это он страдает. Смотрит на суровые волны Залива, и двенадцатый звон звучит подобно похоронному зову мрака.
— Поэтично, — улыбнулся Спиннок, хотя что-то холодное пробралось в сердце — словно созданный словами друга образ оказался слишком ядовитым. Эта мысль отрезвила его. — Не знаю, страдает ли Лорд. Я не столь важная персона; один воин среди тысячи. Не думаю, что мы с ним хоть раз говорили за сотню лет.
В глазах Сирдомина выразилось недоверие. — Но это абсурд!
— Неужели? Погляди на меня. Слишком раздражителен. Вечное мое проклятие. Я никогда не командовал и взводом. В лесах Мотта я заблудился и пять дней брел по кустам и вереску. — Спиннок помахал рукой и улыбнулся: — Я давно признан безнадежным.
— Все думают, что вы, оставшиеся Тисте Анди — выжившие во множестве войн — являетесь элитой, лучшими из лучших.
— Ты был солдатом и знаешь все сам. О, в рядах Тисте Анди много героев. Но еще больше тех, кому просто везет. Как всегда. Мы потеряли многих славных героев в войне с малазанами.
— Ты имеешь в виду — без толку. — Сирдомин поморщился. — Но в Кеф Танар ты просто повелитель битв.
— С солдатами из дерева я бесподобен. Живые — совершенно иное дело. — Он вздохнул, явно желая оставить эту тему.
Друзья посидели в прочувствованном молчании. Ресто принес еще кувшин эля, и Спиннок ощутил облегчение, понимая, что разлитый в кружки напиток заткнет им рты, не давая возможности продолжать разговор, способный поколебать здание из полуправды и откровенной лжи, которое он только что построил.
Наконец заря явила маковый румянец над далеким восточным горизонтом (хотя этого жители города видеть не могли), и Спиннок Дюрав кивнул сам себе. «Вечная Ночь или нет, но Тисте Анди знают, когда появляется свет. Снова ирония: люди в Ночи не ведают о начале дня, о прохождении незримого за пеленой тьмы солнца, отправившегося в бесконечное странствие по небесам».
Прежде чем напиться, они договорились о времени новой игры. Когда наконец Сирдомин поднялся на нетвердые ноги, помахал рукой примерно в направлении Спиннока и пошел, шатаясь, к выходу, Спиннок мысленно пожелал ему удачно добраться до дома.
Да, самое вежливое прощание, хотя и без слов.
Сейчас, наверное, Аномандер Рейк воссел на престол и укрепляет дух, готовясь предстать грубым заботам дня — выделение пособий, жалобы купцов, рапорты о состоянии поставок, один или два посла из отдаленных вольных городов, желающих торговых соглашений и договоров о взаимной защите (о защите в особенности).
О, ведь Рыцарь Тьмы победил уже много чудовищ и демонов, не так ли?
* * *Тьма сдалась. Но она всегда сдается. Невозможно сказать, сколько времени они провели в Куральд Галайне, сколь большие расстояния отмерили шаг за шагом за шагом… Все было в распаде, все казалось бесполезным и безвыходным. Снова и снова Нимандер Голит как бы просыпался, вздрагивая и понимая, что шел как автомат среди столь же одуревших товарищей. Казалось, они не шагали, а дрейфовали в мутных безднах, и только шедший в нескольких шагах впереди Скол видел перед собой цель, которую прочие не могли даже вообразить. Нимандер понимал, что снова потерял себя.
Но от возвращения не становилось легче. Осознание себя приносило лишь боль. Нимандер Голит — не более чем скопище воспоминаний, застывших ощущений. Молодая женщина умирает у него на руках… и еще одна, умирающая от его рук — лицо темнеет, словно грозовая туча, не способная выпустить молнии… глаза выпучиваются, а он все сильнее сжимает руки. Трепещущее тело летит по воздуху, вышибает окно и пропадает в дожде.
Цепочка может крутиться вечно, и вечно могут блестеть кольца, словно они наделены жизнью. Изношенные башмаки могут нести их вперед, левой — правой, стуча, как лезвия затупленных ножниц. Обещания будут даваться и впредь, и опухшая рука согласия снова неохотно влезет в латную перчатку посулов. Все будут цепляться за уверенность. Или чувствовать, как она толкает их вперед — будто ветер, точно знающий, куда дуть. Жаль только, что ветер такой холодный.
И еще какие-то полые штучки мелькают перед глазами, словно марионетки на спутанных нитях. Когда он протягивает руку, пытаясь распутать нити, придать смысл, всё отскакивает, не давая коснуться себя.
Скиньтик брел на полшага впереди его. Кажется, он глядит на все с ухмылкой. Нимандер не мог видеть его лица и поэтому не знал, каково ему в окрестной тьме; но когда темнота начала рассеиваться, кузен повернул голову, и улыбка его определено была кривой. — Неплохо было, — пробормотал он, делая каждое слово ложью и очевидно наслаждаясь собственным остроумием.
Сейчас их окружил влажный, прохладный, ласковый воздух. Скол замедлил шаг. Когда он повернулся, все смогли увидеть степень его утомления. Кольца еще раз провернулись на концах цепочки — и застыли, туго натянув ее. — Разобьем лагерь здесь, — прохрипел проводник.
Некая недавняя битва превратила доспехи и одежду Скола в лохмотья; темную кожу запятнала кровь. Так много ран, что если бы их нанесли за один раз — он мог бы погибнуть. Той ночью на улочке форта Вторая Дева, когда он призвал их, все это было незаметным.
Нимандер и Скиньтик увидели, что сородичи валятся на траву там, где их застал приказ остановиться. Глаза их тусклы, на лицах выражение потерянности. Да, объяснений мало. «Объяснения — меч и щит атаки, а мотив действий прячется позади. Объяснения стремятся найти слабые места, использование слабых мест рождает покорность, потенциал для полной капитуляции». Так некогда написал Андарист в трактате, озаглавленном «Битва и Переговоры».
Скиньтик — его шутовское лицо еще более вытянулось от утомления — потянул Нимандера за рукав, кивком позвал отойти в сторонку, за деревья. Нимандер поколебался — и пошел за ним.
Кузен остановился в тридцати шагах от сооружаемого лагеря, присел на корточки.
Нимандер присел напротив него.
Начало подниматься солнце, свет сочился по сумрачной чаще. Донесся слабый запах моря.
— Глашатай Матери Тьмы, — спокойно произнес Скиньтик, словно меряя длину каждого слова. — Смертный Меч. Смелые титулы. Я тут подумал, не взять ли парочку себе. Придумывал все время, пока брел за ним. Скиньтик, Слепой Шутник Дома Тьмы. Нравится?
— Ты не слеп.
— Неужели?
— Ты о чем хотел поговорить? — спросил Нимандер. — Неужели о дурацких титулах?
— Это зависит. Ведь Скол так гордо называет свои.
— Ты ему не веришь?
Слабая усмешка. — Кузен, я мало во что верю. Разве что в тот оксюморонический факт, что существа предположительно разумные очень любят быть обманутыми. В этом я виню хаотический поток эмоций, пожирающий разум, как вода пожирает снег.
— Эмоции — порождение истинных мотивов, даже если мотивы нами не осознаются, — заметил Нимандер.
— Мы помним то, что читали. Поэтому мы опасны — для самих себя — не говоря уж о том, что скучны.
— Ну, так о чем ты? — раздраженно спросил Нимандер. — Он может присвоить себе любой титул — мы же ничего не способны сделать, так?
— Ну… мы можем выбирать, идти за ним или не идти.
— Даже это опоздали сделать. Мы вошли в Кураьд Галайн и теперь мы здесь. Впереди ожидает конец путешествия.
— Мы предстанем перед Аномандером Рейком, да. — Скиньтик обвел рукой окружающий лес. — А могли бы просто уйти. Оставив Скола самому решать драматические споры с Сыном Тьмы.
— И куда бы нам уйти, Скиньтик? Мы даже не знаем, где оказались. Чье это владение? Какой мир лежит за лесом? Кузен, нам некуда идти.
— Некуда — или куда угодно. Нимандер, в таких обстоятельствах первое подразумевает второе. Мы словно подошли к двери, которую все считают запертой навеки — ан нет, она открылась нараспашку от легкого касания. Некуда, куда угодно — это лишь состояния ума. Видишь окрестный лес? Это преграда — или десять тысяч шагов к тайне и чуду? Что бы ты не решил, лес останется неизменным. Он не преобразится в угоду твоему решению.
— И где тут шутка, кузен?
— Смех и плач — тоже состояния ума.
— И?
Скиньтик отвел глаза, поглядев на лагерь. — Я нахожу Скола… забавным.
— И почему я не удивлен?
— Он создал в воображении великий, судьбоносный миг, миг, в который наконец встретится лицом к лицу с Сыном Тьмы. Он слышит воинственную музыку, грохот барабанов, рев боевых рогов армии, окружившей шатающуюся от высоты башню, в которой — нет сомнений — произойдет финальная встреча. Он глядит в глаза Аномандера Рейка и видит отражение своей ярости.
— Тогда он глупец.
— Как и все мы, молодые. Нужно бы сказать ему…
— Сказать что? Что он глупец?
Улыбка Скинтьика на миг стала шире. Он снова глядел в лицо Нимандеру. — Думаю, что-то более тонкое.
— Например
— Лес не меняется.
Пришел черед Нимандеру отвернуться, щурясь на серую зарю, на туманные завитки, окружившие подножия древесных стволов. «Она умерла на моих руках. Потом умер Андарист. Изошел кровью на камнях. А Фаэд выдернули из моих рук. Бросили в окно умирать внизу. Я встретил взор убийцы и понял: он сделал это ради меня.
Лес не меняется».
— Есть о чем подумать, — тихо продолжал Скиньтик. — Нас шестеро Тисте Анди и еще Скол. Семеро. Где бы мы ни были, это не наш мир. Но, смею думать, этот тот же мир, который мы знаем и который считаем своим. Мир Авалю, нашей первой островной тюрьмы. Мир Малазанской империи, мир Таворы и Острова, ставшего новой тюрьмой. Тот же мир. Наверное, на этой самой земле ожидает Аномандер Рейк — зачем бы Сколу приводить нас через Куральд Галайн в место, расположенное очень далеко от Сына Тьмы? Мы могли бы найти его в паре лиг от края леса.
— Почему бы не привести прямо к парадной двери?
Скиньтик радостно улыбнулся: — Действительно, почему? Как бы то ни было, Аномандер Рейк окажется не один. С ним будут другие Анди. Общество. Нимандер, разве мы не заслужили?
На это Нимандер чуть не зарыдал. «Я не заслужил ничего. Кроме публичного позора. Осуждения. Презрения со стороны всех и каждого. Самого Аномандера Рейка. За мои грехи сородичи осудят меня, и да будет так». Жалость к себе ухватилась крепко, но Нимандер стряхнул ее объятия. Ради всех спутников, ради Скиньтика и Десры и Ненанды, Кедевисс и Аранаты… да. Он сумеет дать им последний дар.
Нет, не он даст, а Скол. «Мой узурпатор».
— Итак, — сказал он вслух, — мы пришли туда, откуда начали. Мы пойдем за Сколом, пока он не приведет нас к сородичам.
— Подозреваю, ты прав, — заключил Скиньтик, словно бы довольный прошедшей по замкнутому кругу беседой. Неужели усилия стоили плода? Нимандер не мог понять, что мог получить брат от всего этого разговора.
Трели птиц звали солнце в зенит; от почвы поднимались волны тепла и тумана. Воздух казался невозможно чистым. Нимандер потер лицо и заметил, что миндалевидные глаза Скиньтика смотрят ему за плечо; он проследил направление взгляда — хотя треск сучьев уже возвестил о чьем-то приближении.
Скиньтик сказал громко: — Присоединяйся, кузина.
Араната вечно двигается словно заблудившийся ребенок — осторожно, недоверчиво. Глаза широко раскрыты, как и всегда, когда она обращает внимание на внешний мир. — Я не смогла уснуть, — сказала она. — Ненанда спрашивал Скола о разном, пока Десра не сказала ему уйти.
Брови Скиньтика взлетели: — Десра? Уже клеится к Сколу? Ну, я удивляюсь только, что она так долго выжидала. Хотя в Галайне удобного времени не было…
Нимандер спросил: — А Ненанда успел узнать у Скола, де мы сейчас? И далеко ли еще идти?
Она все еще брела вперед. Приглушенный утренний свет сделал ее существом из обсидиана и серебра — длинные волосы блестят, черная кожа покрыта пылью, глаза затаили оттенок железа, которого в них в действительности нет. Как будто Богиня Надежды. Но вся ее сила — в неистребимом оптимизме. Не связанном с реальностью. — Мы вышли чуть южнее нужного места. Тут есть, по словам Скола, слои сопротивления. — Она дернула плечиком: — Не знаю, что бы это значило, но он так сказал.