Серен пожала плечами. — Старинное имя. Не слышала, чтобы его использовали, разве только в книгах по истории.
— Мы идем, аквитор?
* * *Удинаас сидел на скамейке у входа, выбирая чешую из корзины с сушеной рыбой. Руки покраснели, отекли и потрескались от соленого клея, которым заливали рыбу. Он видел прибытие аквитора, ее уход с Майен; а теперь сюда приближалась Пернатая Ведьма. На ее лице была озабоченность. — Должник, — бросила девушка, — здесь ли Уруфь?
— Да, но тебе нужно подождать.
— Почему?
— Она беседует со знатными вдовами. Они сидят там уже давно. Не знаю, в чем дело.
— Ты думал, я тебя спрошу?
— Как твои сны, Пернатая Ведьма?
Она побледнела и огляделась, будто хотела встать в другом месте. Но начал накрапывать дождь, и сухо было лишь под крышей дома. — Ты ничего не знаешь о моих снах, Должник.
— Как я могу не знать? Ты приходишь ко мне каждую ночь, мы говорим. Спорим. Ты требуешь у меня ответов. Проклинаешь взгляд моих глаз. И всегда убегаешь.
Она не хотела встречать его взор. — Ты не можешь быть там, в моем уме. Ты для меня ничто.
— Мы просто павшие, Пернатая Ведьма. Ты, я, духи. Все мы. Мы пыль под ногами завоевателей, шагающих к славе. Иногда пыль вздымается посреди бесконечных драк и мешает дышать сражающимся, но разве это не скудная месть?
— Ты говоришь не так, как раньше, Удинаас. Я не знаю, кто говорит через тебя.
Он бросил взгляд на покрытые клеем руки. — И что мне ответить? Что я не изменился? Вряд ли. Разве это значит, что изменился не я? Я сражался с Белым Вороном, я вырвал тебя из его лап. А теперь ты клянешь меня?
— Думаешь, я решила расплатиться своей жизнью?
Он моргнул, постарался улыбнуться. Поднял голову и обнаружил, что она на него смотрит. Девушка немедленно отвернулась. — Ах, теперь я вижу. Ты находишь себя… не задолжавшей. Передо мной.
— Чушь, — зашипела она. — Меня спасла бы Уруфь. Ты ничего не сделал, разве что выставил себя дураком.
— Она пришла поздно, Пернатая Ведьма. И ты упорно называешь меня Должником, словно это прозвище решает…
— Тихо! Не хочу иметь с тобой ничего общего!
— У тебя нет выбора, хотя если станешь так кричать, наши головы украсят палисад. Чего аквитор хочет от Майен?
Она нервно дернулась, и сказала, поколебавшись: — Приветить нереков. Они умирают.
Удинаас дернул головой: — Такой дар подобает Королю.
— Ты так думаешь. А вот Майен решила выступить от его имени.
Его глаза расширились: — Точно? Она разум потеряла?
— Тихо, идиот! — Пернатая Ведьма отскочила. — Ее голова заполнена предстоящей свадьбой. Воображает себя королевой и потому стала невыносима. А теперь она благословит нереков…
— Благословит?
— Да, это ее слова. Думаю, даже аквитор поразилась.
— А это была Серен Педак?
Пернатая Ведьма кивнула. Они помолчали. — И что дает такое благословение, как думаешь?
— Наверное, ничего. Нереки — сломанный народ. Их боги умерли, духи предков рассеялись. О, один или два духа могут слететься на освященную землю…
— А эдурское благословение может это сделать? Освятить землю?
— Может быть. Не знаю. Но случится связывание Судеб, что зависит от чистоты крови Майен… от того, что ждет ее в жизни, или от того… — Ведьма сердито махнула рукой и замолкла.
«От того, девственница ли она. Но какие могут быть сомнения. Она не замужем, а Тисте Эдур соблюдают правила…» — Мы об этом не говорили, — сказал Удинаас. — Я сказал тебе, что надо ждать, потому что так мне велено. Ты не имела повода думать, что весть от Майен нужно доставить срочно. Мы же рабы. Не думаем сами, а о путях Эдур ничего не знаем.
Наконец она сплела свой взор с его взором. — Да. — И, миг спустя: — Ханнан Мосаг встречается с летерийцами сегодня ночью.
— Знаю.
— Бурак Преграда. Серен Педак. Халл Беддикт.
Удинаас улыбнулся, но безрадостно: — Если ты решишь бросить Плитки, то к чьим ногам?
— Среди этих троих? Странник знает. — Будто почувствовав, что смягчилась, девушка скорчила гримасу и выпрямила спину. — Я постою здесь. Подожду.
— Ты же решила бросить Плитки сегодня ночью?
Она резким кивком признала это и отошла в другой угол, встав у самой дождевой капели. Удинаас вернулся к чешуе. Обдумал свои слова. Павшие. «Интересно, кто идет по нашему следу? Мы — забытые, нас списали со счетов и не принимают в внимание. Никто добровольно не выбирает тропу к неудаче. Павшие. Почему сердце плачет по ним? Не по ним, а по нам — ведь себя я должен причесть к их сонму. Рабы, крепостные, безымянные крестьяне и батраки, смазанные лица в толпе — грязь памяти, сор под ногами славной истории.
Кто остановится, кто повернется и заставит себя пронзить взглядом тьму? Увидит павших? Можно ли вообще увидеть павших? Если да, какая эмоция рождается в такой миг?»
По щекам его текли слезы, капая на покоробленные солью руки. Он нашел ответ на свой вопрос, острый, как воткнутый в тело нож. И ответ нес в себе… узнавание.
* * *Халл Беддикт подошел к Серен Педак, едва удалилась Майен. Позади него разговаривали на своем языке нереки — резкие, отрывистые звуки, звенящие недоверием. Шипели под дождем гаснущие костры.
— Не надо было ей так поступать, — сказал Халл.
— Да, — согласилась Серен, — не надо было. Я все еще не поняла, что же случилось. Это же просто слова. Разве нет?
— Она не пригласила их в гости, Серен, она благословила их приход.
Аквитор взглянула на нереков и нахмурилась, увидев их нервозность и замкнутость. — О чем они галдят?
— Старый говор — в нем есть слова торговцев, понятные мне, но еще больше слов непонятных.
— Не думала, что у нереков два языка.
— Имя их племени упоминается в анналах Первой Высадки, — отвечал Халл. — Они были аборигенами, и территории их простирались далеко на юг. Нереки стояли на берегу, созерцая первые корабли. Нереки приветствовали первых летерийцев, ступивших на континент. Нереки торговали с ними, учили колонизаторов, как выжить в этих землях, дарили им лекарства против лихорадок. Они здесь давно, очень давно. Два языка? Удивляюсь, что не тысяча.
— Отлично, — сказала, чуть помедлив, Серен, — они хотя бы снова оживились. Поедят, начнут выполнять приказы Бурака…
— Да. Но я чувствую, что их объял новый страх — влекущий не паралич воли, а тревожные думы. Кажется, они сами не понимают все значение благословения.
— Эта земля никогда не принадлежала им?
— Не знаю. Эдур, конечно, заявляют, что жили здесь всегда, со времен первого отступления льдов.
— О да, я и забыла. Их странные мифы о сотворении. Ящерицы, драконы и лед, преданный король — бог.
Она оглянулась и заметила, что Халл уставился на нее.
— Что такое?
— Откуда ты знаешь такое? Прошли годы, прежде чем Бинадас Сенгар открыл мне эти сведения, и это был щедрый дар, сопроводивший наше единение.
Серен моргнула. — Я слышала… как-то. Насколько помню. — Пожала плечами, стерла дождевую влагу с лица. — У всех есть мифы творения. Обычно чепуховые. Или подлинные воспоминания, но спутанные и пронизанные магией и чудесами.
— Удивительное вольнодумство, аквитор.
— Так во что верят нереки?
— Что были рождены одной женщиной, множество поколений назад. Она была похитительницей огня и странствовала сквозь время, ища то, что могло ответить на снедавшую ее нужду, хотя никогда не могла определить, что же это за нужда. Однажды она приняла в себя святое семя и родила дитя, девочку. Внешне это дитя ничем не отличалось от матери, ибо святость ее была сокрыта и остается сокрытой до сего дня. Как и сила нереков, потомков той девочки.
— И на этом нереки основали свою сугубую патриархальность.
— Может быть, — заключил Халл. — Хотя именно женская линия наследования считается у их самой чистой.
— А было имя у матери этой матери?
— Ага, ты заметила странное смешение этих персонажей, словно это роли, а не личности. Дева, мать и бабка, движение сквозь время…
— Это облегчает жизнь, состоящую из тяжкого труда. Мудрость, процветшая в куче дерьма…
Он метнул ей резкий взгляд. — Во всяком случае, она известна под схожими именами, что также намекает на вариации историй об одной личности. Эрес, Н'ерес, Эрес'ал.
— Это лежит в сердцевине нерекского культа предков?
— Лежало, Серен Педак. Не забывай, их культура уничтожена.
— Культуры могут умирать, Халл Беддикт, но народы живут и несут в себе семя возрождения…
— Заблуждение, Серен Педак. Из этого семени может родиться лишь что-то кривое, слабое, насмешка на самое себя.
— Даже камни меняются. Ничто не может устоять…
— Кроме нас. Разве нет? О, мы толкуем о прогрессе, но реально желаем вечного повторения настоящего. Со всеми его бесконечными излишествами, ненасытными аппетитами. Всегда одни и те же правила. Одна игра.
Серен Педак дернула плечом: — Мы обсуждали нереков. Благородная женщина из племени Хирот благословила их…
— Прежде, чем нам высказали хотя бы формальное приветствие.
Она вздернула брови. — Думаешь, это еще одно завуалированное оскорбление? Интрига самого Ханнана Мосага? Халл, похоже, тебя победило собственное воображение.
— Думай что хочешь.
Она отвернулась. — Пойду прогуляюсь.
* * *Уруфь перехватила Майен на мосту. Произошедший разговор оказался коротким и лишенным напряжения, по крайней мере насколько Удинаас мог понять со своей позиции у Длинного Дома. Пернатая Ведьма следовала за хозяйкой и сейчас стояла в пяти шагах от эдурских женщин, следовательно, вполне могла слышать их слова. Уруфь и Майен пошли к дому. Эскорт рабов следовал за ними.
Услышав тихий смех, Удинаас застыл, скрючился на скамейке. — Тише, Тлен! — прошипел он.
— Есть королевства, дорогой раб, — прошелестел дух, — где воспоминания принимают форму забвения, делая из давно прошедших веков мир, ничуть не менее реальный, чем вот этот. Таким образом побеждается время. Отвергается смерть. Иногда, Удинаас Должник, эти миры приближаются. Очень близко.
— Прекрати, прошу. Мне не нужны твои дурацкие загадки….
— Ты видишь то, что вижу я? Сейчас? Могу ли я послать завесу Тени, чтобы она скользнула по твоим глазам и открыла незримые прошлые времена?
— Не сейчас…
— Поздно.
Перед очами раба развернулись слои, тонкие как паутина; казалось, селение ушло назад, замерцало и потеряло цвет под атакой теней. Удинаас с трудом сосредоточился. Поляна пропала, сменившись высоченными деревьями, подстилкой из смятых мхов, падающей стеной ливня. Море значительно приблизилось; серые волны яростно бились о скалистый, черный берег, пена взлетала к небу.
Удинаас отскочил от гневных волн — и они сразу померкли. Перед взором раба развернулась другая сцена. Море отошло к западному окоему, оставив ямы, канавы и рваные скалы. Холодный воздух вонял гнилью.
Мимо Удинааса скользнули фигуры в мехах (или собственных толстых шкурах?), взлохмаченные, пестро — коричневые и черные. Они были на удивление высокими, тела сложены непропорционально — широкие плечи и маленькие головы с выступающими челюстями. Одно существо имело на бедрах тростниковый пояс, к которому были прикреплены мертвые выдры, другие несли мотки свитых из водорослей веревок.
Все они молчали, однако Удинаас ощутил их страх. Они вдруг уставились в небо, в направлении севера.
Раб покосился и увидел причину их ужаса.
Гора черного камня, висевшая в воздухе над низкими, покрытыми битым льдом склонами. Она придвигалась, и Удинаас почувствовал исходящую от громадины невозможно злобную магию — как почуяли ее и эти высокие волосатые существа.
Еще миг — и они бросились в бегство. Пронеслись мимо — и сцена снова изменилась.
Неровная скальная поверхность, камни, стертые в порошок; клубы тумана. Показались две высокие фигуры. Между собой они тащили третью. Это существо было мертво или без сознания; бурые волосы свисали до земли. Удинаас вздрогнул, узнав одну из явившихся — сверкающие латы, подкованные сталью сапоги, железная маска под капюшоном. Менандора. Дочь Зари. Он попытался бежать — она не сможет не заметить его — но не сумел даже пошевелиться.
Он узнал и вторую женщину — в лесу около села хиротов стояли наполовину погрузившиеся в суглинок, устрашающего вида статуи. Пегая кожа, серая и черная, делала лицо похожим на боевую маску. Кираса из тусклого, заплатанного железа. Кольчужный воротник, кожаные наголенники, длинный плащ из кожи тюленя.
Пеструха, переменчивая сестрица. Сакуль Анкаду.
Теперь он понял, кого они тащат. Дочь Сумерек, Шелтата Лор. Самая почитаемая дочь Скабандари, Покровительница Тисте Эдур.
Женщины остановились, отпустив слабые руки третьей Дочери, и она упала на камни, словно мертвая. На Удинааса уставились две пары больших глаз, снабженных складкой эпиканта, как у Тисте Эдур.
Менандора заговорила первой. — Не ожидала увидеть тебя здесь.
Удинаас силился придумать ответ, когда рядом с ним раздался мужской голос: — Что вы сделали с ней?
Раб повернулся и увидел еще одного Тисте, стоявшего на расстоянии локтя от его скамейки. Выше женщин, в полностью покрытых эмалью доспехах, которые были изрублены, забрызганы кровью. Разбитый шлем висел у пояса. Кожа его была белой как кость. Засохшая кровь украсила левый висок подобием ветвистой молнии. Пламя уничтожило большую часть волос, кожа на темени стала красной, потрескавшейся и зловонной.
На спине висели два длинных меча, их рукояти высовывались из-за широких плеч.
— Только то, чего она заслужила, — ответила Менандора.
Вторая женщина оскалилась: — Добрый дяденька имеет планы на нашу прелестную кузину. Но пришел ли он, когда она вопила в отчаянии?
Покрытый следами битвы муж прошел мимо Удинааса. Его внимание было приковано к Шелтате. — Что за жуткое месиво. Я готов умыть руки. Я не при чем.
— Но ты не можешь, — с какой-то странной радостью ответила Менандора. — Мы все отравлены кровью матери.
При этих словах Сакуль Анкаду повернулась к сестре. — Ее дочери заслужили не только яд! Личности расщеплены, и нет равновесия. Погляди на нас! Злобные суки — визжащие головы Тиам, отрастающие вновь и вновь, поколение за поколением! — Она ткнула пальцем в Тисте. — А ты, Отец? Эта кошмарина вылетела на оперенных крыльях из иного мира, так широко расставив ноги, приглашая, и не ты ли первым встал в очередь? Чистый Оссерк, Первенец Света и Тьмы, такой изысканный! Но ты был там, слил свою кровь с кровью шлюхи — скажи, ты назвал ее сестрой перед тем, как поиметь?
Если ядовитые слова и оказали какой-то эффект, внешне это не проявилось. Названный Оссерком просто улыбнулся и отвернулся. — Не следует говорить о матери таким тоном, Сакуль. Она ведь умерла, давая тебе жизнь…
— Она умирала, давая жизнь каждому из нас! — рука Сакуль Анкаду сжалась в кулак, будто схватив за гриву воздух. — Умирала и возрождалась. Тиам и ее дети. Тиам и ее любовники. Тысяча смертей, и НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИЛОСЬ!
Менандора заговорила более спокойным тоном: — С кем ты переведался, Оссерк?
Тот скривился: — Аномандер. В этот раз он оказался лучше. Если подумать, — продолжил он, на миг замешкавшись, — так ничего удивительного. Оружие гнева часто оказывается сильнее доспехов холодного разума. — Он пожал плечами: — Даже если так, я на достаточное время задержал его…
— Чтобы дать уйти Скабандари? — спросила Менандора. — Почему? Родич он тебе или нет, но показал себя истинного. Предатель и убийца.
Брови Оссерка изогнулись в насмешке. Он поглядел на лежавшую между его дочерьми женщину. — Очевидно, ваша кузина, хотя и пострадала от ваших рук, но не умерла. Могу указать, что и Скабандари не убил Сильхаса Руина…
— Точно, — фыркнула Сакуль, — случилось нечто худшее. Или ты думаешь, что вечно пожирать грязь — лучшая судьба?
— Избавьте меня от приступов ярости, — вздохнул Оссерк. — Вы же часто говорите, дочурки, что предательство и измена — главные и излюбленные, самые популярные свойства нашего рода. В любом случае я с вами закончил. Что вы намерены сделать с ней?