На сундуке у окна лежала охапка одежды, переливающаяся золотым и алым, отделанная мехом.
— Эго что такое? — спросил я, садясь, чтобы Кадаль мог снять с меня сапоги.
— Король прислал тебе одеяние для завтрашнего торжества, господин.
В комнате возился мальчик-слуга, наливавший ванну, поэтому Кадаль, против обыкновения, держался официально. Управившись, мальчик поспешно выскользнул из комнаты, повинуясь кивку Кадаля.
— Что это с ним?
— Ну, знаешь ли, не каждый день приходится наливать ванну волшебнику…
— О господи! Что ты ему наговорил?
— Ничего особенного. Просто сказал, что, если он тебе не угодит, ты превратишь его в летучую мышь.
— Дурак. Нет, Кадаль, погоди. Принеси мой ящик. За дверью ждет Ульфин. Я обещал приготовить отвар.
Кадаль повиновался.
— А в чем дело? У него все еще болит рука?
— Да нет, не ему. Королю.
— А.
Он больше ничего не сказал, но когда я приготовил лекарство и Ульфин ушел, спросил:
— Что, неужто в самом деле так скверно, как говорят?
— Хуже.
Я коротко пересказал ему свой разговор с королем.
Он выслушал меня и нахмурился.
— И что теперь делать?
— Найти способ повидаться с дамой. Нет, не ночную рубашку — ее, увы, придется отложить. Дай мне чистое платье, что-нибудь темное.
— Да ты что, прямо сейчас к ней собрался? Время уже за полночь!
— Я никуда не собираюсь. Тот, кто должен прийти, придет сам.
— Но ведь у нее Горлойс…
— Помолчи, Кадаль. Мне надо подумать. Ступай. Спокойной ночи.
Когда дверь за ним закрылась, я подошел к креслу у огня. Я сказал, что мне надо подумать, но это была неправда. Все, что мне было нужно, — это тишина и огонь. Медленно, постепенно я очистил свой разум от мыслей. Они уходили из меня, как песок из сосуда, оставляя пустым и легким. Я ждал, опустив руки поверх серой туники, открытый, пустой. Было очень тихо. Откуда-то из темного угла послышалось сухое потрескивание старых досок. Взметнулось пламя. Я смотрел в огонь, но смотрел безучастно, как обычный человек, смотрящий в уютное пламя холодной ночью. Мне не нужно было видений. Я лежал, легкий, как сухой лист, на поверхности потока, что в ту ночь нес меня к морю.
За дверью внезапно послышался шум, голоса. В перегородку постучали, и в комнату, закрыв за собой дверь, вошел Кадаль. Он выглядел настороженным и несколько напуганным.
— Горлойс? — спросил я.
Он сглотнул и кивнул.
— Пригласи его сюда.
— Он спрашивал, был ли ты у короля. Я сказал, ты всего пару часов как приехал и ни с кем еще повидаться не успел. Так?
Я улыбнулся.
— Тобой руководили свыше. Зови его сюда.
Горлойс быстро вошел. Я встал, приветствуя его, и подумал, что он переменился не меньше Утера: его широкие плечи поникли, и впервые по нему было видно, что он стар.
Он отмел в сторону мои церемонные приветствия.
— Ты еще не ложился? Мне сказали, что ты приехал…
— Да. Едва успел к коронации. Не присядешь ли, господин мой?
— Спасибо, нет. Мерлин, мне нужна твоя помощь. Дело в моей жене. — Пронзительные глаза уставились на меня из-под седых бровей. — Конечно, никогда не поймешь, что ты думаешь, но ведь ты слышал?
— Да, какие-то сплетни, — осторожно ответил я, — но ведь об Утере всегда ходило множество сплетен. Но не слышал, чтобы кто-то посмел в чем-то упрекнуть твою жену.
— Пусть только попробуют, клянусь богом! Однако я не за этим пришел сегодня. С этим ты ничего поделать не сможешь. Хотя, возможно, ты единственный человек, который способен вразумить короля. Но если тебе удастся уговорить его отпустить нас назад в Корнуолл, не дожидаясь окончания празднеств… Ты ведь сделаешь это — для меня?
— Если сумею.
— Я знал, что могу на тебя положиться. А то теперь в городе такое творится, что не поймешь, кто тебе друг, а кто — так. Утер не из тех людей, кому легко противоречить. Но ты это можешь — и решишься, что важнее. Ты сын своего отца, и ради нашей старой дружбы…
— Я же сказал, что сделаю!
— В чем дело? Ты не болен?
— Ничего. Просто устал. Дорога была трудная. Я увижусь с королем завтра утром, прежде чем он отправится на коронацию.
Горлойс поблагодарил меня коротким кивком.
— Я пришел к тебе не только за этим. Не мог бы ты сейчас поговорить с моей женой?
Последовала мертвая тишина, такая долгая, что я боялся, что он что-нибудь заподозрит. Потом я сказал:
— Если тебе угодно — пожалуйста. Но зачем?
— Болеет она. Я хотел бы, чтобы ты посмотрел ее, если не трудно. Когда женщины сказали ей, что ты в Лондоне, она попросила о встрече с тобой. Честно говоря, я был очень рад, когда услышал, что ты здесь. Теперь мало кому можно доверять, и это истинная правда. Но тебе — верю.
Полено рядом со мной прогорело и рухнуло вниз, в самый жар.
Взметнулось пламя, и лицо Горлойса окрасилось алым, словно кровью.
— Придешь? — спросил старик.
— Конечно! — Я отвернулся. — Уже иду.
Глава 5
Утер не преувеличивал: госпожу Игрейну действительно хорошо стерегли. Их с мужем поселили во дворце, к западу от королевских покоев, и двор был полон корнуэльцев, все — при оружии. В прихожей тоже были вооруженные воины, а в самой спальне — с полдюжины женщин. Когда мы вошли, старшая из них, седая женщина с обеспокоенным лицом, кинулась мне навстречу.
— Принц Мерлин!
Она преклонила передо мной колени, глядя на меня с почтением и страхом, потом повела меня к кровати.
Комната была теплой и ароматной. В лампах горело душистое масло, в очаге — яблоневые дрова. Кровать стояла посреди стены, напротив очага. Подушки были серого шелка с золотыми кисточками, а покрывало богато расшито цветами, фантастическими зверями и крылатыми существами. Это была первая комната женщины, в которой мне пришлось побывать, не считая комнаты моей матери, с простой деревянной кроватью, резным дубовым сундуком и прялкой, с потрескавшимся мозаичным полом.
Я подошел и встал в ногах кровати, глядя на жену Горлойса.
Если бы меня спросили, какова она, я не смог бы ответить. Кадаль говорил, что она красива, и я видел голодное лицо короля, поэтому знал, что она привлекательна; но сейчас, стоя в душистой комнате и глядя на женщину, что с закрытыми глазами лежала на серых подушках, я ее не видел. Не видел ни комнаты, ни бывших в ней людей. Видел лишь, как полыхает и пульсирует свет, словно в хрустальном шаре.
Не отводя глаз от лежавшей на постели королевы, я сказал:
— Одна из женщин останется здесь. Остальные пусть выйдут. И ты тоже, господин мой.
Он вышел без разговоров, вытолкав перед собой женщин, словно стадо овец. Та из них, что встретила меня, осталась у ложа своей госпожи. Когда дверь закрылась, женщина на постели открыла глаза. Наши взгляды встретились, и несколько мгновений мы молчали. Потом я спросил:
— Чего ты хочешь от меня, Игрейна?
Она ответила твердо, не пытаясь увильнуть от прямого ответа:
— Я послала за тобой, принц, потому что мне нужна твоя помощь.
— Из-за короля.
— Так ты уже знаешь? — спросила она напрямик, — Когда мой муж позвал тебя сюда, ты сразу догадался, что я не больна?
— Догадался.
— Значит, ты понимаешь, что мне от тебя нужно.
— Не вполне. Скажи, разве ты до сих пор не могла поговорить с самим королем? Это избавило бы его от многих мучений. И твоего мужа тоже.
Ее глаза расширились.
— Как я могла с ним поговорить? Ты шел через двор?
— Да.
— Значит, видел солдат моего мужа, вооруженную стражу… Что было бы, если бы я говорила с Утером? Не могла я ответить ему открыто, а если бы встретилась с ним тайно — хотя это невозможно, — через час об этом знало бы пол-Лондона. Конечно, я не могла ни поговорить с ним, ни передать послание. Молчание было моим единственным спасением.
— Если бы в послании говорилось, что ты верная и преданная жена и что королю следует поискать любви в другом месте, такое послание можно было бы передать ему в любое время, с любым посланцем.
Она улыбнулась. Потом опустила голову.
Я вздохнул.
— A-а. Именно это я и хотел знать. Ты честна, Игрейна.
— А что толку лгать тебе? Я много о тебе слышала. И не так глупа, чтобы верить всему, что говорится в песнях и легендах, но ты умен, холоден и мудр, и говорят, что не любишь никого из женщин и не служишь никому из мужчин. Значит, ты можешь слушать и судить. — Она опустила взгляд на свои руки, лежавшие поверх покрывала, потом снова подняла глаза на меня. — Но я верю, что ты видишь будущее. Скажи, что меня ждет.
— Я не старая гадалка. Ты послала за мной ради этого?
— Ты знаешь, ради чего. Ты единственный человек, с кем я могу поговорить наедине, не возбуждая гнева и подозрений у мужа, — и ты вхож к королю.
Это была всего лишь юная женщина, лежавшая в постели, а я стоял над ней; и все же она казалась королевой, дающей аудиенцию. Она посмотрела мне в глаза.
— Король уже говорил с тобой?
— В этом не было нужды. Все знают, из-за чего он томится.
— А ты расскажешь ему о том, что только что узнал от меня?
— Это зависит от обстоятельств.
— Каких? — спросила она.
— От тебя самой, — медленно ответил я. — До сих пор ты вела себя разумно. Если бы ты не была столь осторожна в своих речах и поступках, это могло бы привести к крупным неприятностям, даже к войне. Насколько я понимаю, ты ни на миг не оставалась одна и без охраны, стараясь все время быть на виду.
Она молча взглянула на меня, вскинула брови.
— Ну конечно!
— Большинство женщин на твоем месте не смогли бы устоять, госпожа Игрейна. Тем более если бы желали того же, чего желаешь ты…
— Я не «большинство женщин»! — сказала, как выстрелила.
Внезапно села, отбросив назад темные волосы, и откинула
одеяла. Пожилая женщина схватила длинное синее платье и подбежала к ней. Игрейна набросила его на плечи, поверх белой ночной сорочки, вскочила с постели и беспокойно подошла к окну.
Стоя, она оказалась высокой для женщины, и фигура ее могла бы взволновать и менее пылкого человека, чем Утер. Длинная, тонкая шея, грациозно посаженная головка. Распущенные темные волосы струились по спине. Глаза — синие, не голубые, как у Утера, а темно-синие кельтские глаза. Гордый рот. Очень красивая — и отнюдь не игрушка для мужчины. «Если Утер хочет ее, — подумал я, — ему придется сделать ее своей королевой».
Она остановилась, не дойдя до окна. Если бы подошла к окну, ее могли бы увидеть со двора. Нет, эта дама головы не теряет…
Обернулась.
— Я дочь короля, из рода королей. Разве ты не видишь, что довело меня до подобных мыслей? Не видишь? — страстно повторила она. — В шестнадцать лет меня выдали замуж за владыку Корнуолла. Он хороший человек, я чту и уважаю его. И, пока не приехала в Лондон, уже наполовину смирилась с тем, что мне придется исчахнуть и умереть там, в Корнуолле. Но он привез меня сюда, и здесь это случилось. Теперь я знаю, чего хочу, но мне, жене Горлойса Корнуэльского, это недоступно. Мне ничего не остается, как ждать и молчать, ибо от моего молчания зависит не только моя честь, но и мужа, моего дома, а также безопасность королевства, за которое умер Амброзий и которое сам Утер только что скрепил огнем и кровью.
Она резко сделала шага два, потом вернулась обратно.
— Я не какая-нибудь мерзавка Елена, ради которой люди сражались, гибли, разоряли королевства. Не хочу стоять на стене и ждать, кому из могучих героев я стану наградой. Не могу обесчестить ни Горлойса, ни короля в глазах людей. А если явлюсь к нему тайком — тогда обесчещу себя в своих глазах. Я женщина, страдающая от любви, да. Но я еще и Игрейна Корнуэльская!
— И ты, значит, намерена ждать, когда сможешь прийти к нему с честью, как его королева? — холодно спросил я.
— А что мне остается?
— Значит, так ему и передать?
Она ничего не ответила.
— Ты позвала меня затем, чтобы я предсказал будущее? Чтобы узнать, сколько осталось жить твоему мужу?
Она снова промолчала.
— Игрейна, это все сводится к тому же. Если я передам Утеру, что ты любишь и хочешь его, но не будешь принадлежать ему, пока жив твой муж, — как ты думаешь, долго ли после этого будет жить Горлойс?
И опять она ничего не сказала. «Тот же дар — умение молчать», — подумалось мне. Я стоял между нею и очагом и видел, как пламя бьется вокруг нее, струится вверх по белой сорочке и синему платью, как свет и тени переливаются волнами, как бегущая вода или трава под ветром. Пламя взметнулось; моя тень упала на нее, разрослась, поползла вверх, встретилась с ее тенью и соединилась с ней, так что на стене за спиной Игрейны встал не красно-золотой дракон, не падучая звезда с сияющим хвостом, но огромная туманная тень из воздуха и тьмы, созданная пламенем. И когда пламя опало, она опала вместе с ним, уменьшилась, усохла и оказалась вновь всего лишь тенью Игрейны, женщины тонкой и прямой, как меч. А там, где стоял я, не было ничего.
Она шевельнулась — и свет лампы вновь сделал комнату теплой и реальной, пахнущей яблоневыми дровами. Игрейна смотрела на меня — в лице ее появилось нечто новое, чего раньше не было. Наконец она произнесла ровным голосом:
— Говорила же, что от тебя ничто не укроется. Хорошо, что ты высказал это вслух. Я и сама думала об этом. Но надеялась, что, послав за тобой, я смогу снять вину с себя и с короля.
Когда темная мысль облекается в слова, она выходит на свет.
— Если бы ты поступала как обычная женщина, давно могла бы утолить свое желание, точно так же как и король, поступай он как обычный мужчина.
Я остановился. В комнате было абсолютно тихо, и я вновь заговорил — не задумываясь, слова приходили ко мне ниоткуда, ясными и отчетливыми.
— Если хочешь, я могу подсказать, как принять любовь короля, поступая так, как положено тебе, не роняя ни своей, ни его чести, ни чести своего мужа. Если я скажу, как это сделать, ты согласишься принадлежать ему?
Пока я говорил, глаза ее расширились и вспыхнули. Но она все равно ответила не сразу, сперва поразмыслила.
— Да.
Голос ее был ровным, и я ничего не мог по нему распознать.
— Если ты будешь повиноваться, я могу сделать это для тебя, — сказал я.
— Что я должна делать?
— Значит, ты обещаешь мне это?
— Слишком торопишься, — сухо сказала она, — Или ты сам заключаешь сделки, не узнав, что от тебя потребуют?
Я улыбнулся.
— Нет. Ну что ж, слушай. Когда ты притворилась больной, чтобы призвать меня к себе, что ты сказала служанкам и мужу?
— Только что мне плохо и я не хочу никого видеть. Что если я должна завтра быть на коронации вместе с мужем, мне нужно сегодня поговорить с врачом и принять какое-нибудь лекарство.
Она улыбнулась, немного криво.
— Я сделала это еще и затем, чтобы не сидеть на пиру рядом с королем.
— Хорошо. Скажешь Горлойсу, что ты беременна.
— Беременна?!
Казалось, Игрейна в первый раз за все это время была потрясена. Она уставилась на меня.
— Такое ведь может быть? Он, конечно, стар, но я думал…
— Может. Но я… — Игрейна прикусила губу. И через некоторое время сказала, уже спокойно: — Продолжай. Я просила совета и должна его выслушать.
Мне еще никогда не доводилось встречаться с женщиной, перед которой не приходилось подбирать слова и с которой можно было говорить так, как я говорил бы с мужчиной.
— У твоего мужа нет причин подозревать, что ты беременна не от него самого. Поэтому скажи ему это и что ты боишься, что, если долее останешься в Лондоне, с ребенком что-нибудь случится из-за всей этой болтовни и знаков внимания короля. Скажешь, что ты желаешь уехать сразу после коронации, не хочешь идти на пир, потому что король выставит тебя перед гостями, а все будут глазеть на тебя и шептаться. Завтра вы с Горлойсом и всеми корнуэльскими отрядами уедете из Лондона до того, как ворота закроют на ночь. Утер узнает об этом только после пира.
— Но… — она вновь уставилась на меня, — это ведь безумие! Мы могли бы уехать в любой день за эти три недели, если б не боялись навлечь на себя гнев короля. Нам придется остаться здесь, пока он не даст нам дозволения. Если мы уедем таким образом, под каким бы то ни было предлогом…