— На этой арфе я здесь когда-то играл. Как видно, отец Хо-эля сберег ее для меня. Едва ли чья-нибудь рука прикасалась к ней с тех пор. Ее надобно испробовать, прежде чем отправляться к королю. Сними-ка с нее чехол.
Тут у дверей заскреблись, и вошел раб с кувшином горячей воды. Пока я мылся и расчесывал волосы, а потом с помощью раба облачался в роскошный синий плащ, Ральф расчехлил арфу и поставил перед креслом.
Эта арфа была много больше той, что я привез с собой из-за моря. Та была ручная, удобная для перевозки, а эта — стоячая, со многими регистрами и такой силой звука, что слышно будет по всему королевскому дворцу. Я тщательно настроил ее и пробежал пальцами по струнам.
Проснуться к любви после долгого сна, вновь шагнуть в поэзию, проведя год на рыночной площади, или в юность, уже побывав в обличье дряхлого, сонного старца; вспомнить, чего чаял от жизни, когда скупые дары ее уже пересчитаны на перепачканных, трезвых пальцах, — вот что такое музыка, когда долго не играл. Душа расправляет крылья и, как птенец на краю гнезда, робко испытывает высоту. Перебирая наугад струны, я искал в моей арфе уснувшие страсти, осторожно, ощупью пробираясь вперед, как ступает во тьме человек по некогда знакомой почве. Тихий лепет, легкий всплеск звука, несколько громких нот. На трепещущих струнах заиграли отблески огня, и длинные золотые нити разразились песней:
Король Хоэль был высокий и дородный мужчина, теперь уже лет, наверное, под сорок. В то время, что я жил в Керреке — между двенадцатью и семнадцатью годами, — мы с ним почти не виделись. Он тогда был отчаянный, горячий рубака, а я — только отрок, занятый учением в лазарете и мастерских. Но позже он с армией моего отца высадился в Великой Британии и сражался там, и тогда мы с ним узнали и полюбили друг друга. Он ценил радости жизни и был, как это свойственно таким людям, добродушен и ленив. Со времени нашей последней встречи он еще больше раздался вширь, лицо покрылось багровым румянцем сладкой жизни, но я ни на миг не сомневался, что в бою он был по-прежнему стоек и несокрушим.
Я начал разговор с того, что вспомнил его отца короля Будека и происшедшие у них перемены. Мы немного побеседовали о старых временах.
— Да, хорошие были годы, — говорил он, подперев кулаком подбородок и глядя в огонь.
Он принял меня в своей опочивальне и, когда слуги принесли нам вина, выслал их всех вон. У ног его на звериных шкурах дремали, растянувшись, гончие псы, видя во сне утреннюю охоту. Свежевычищенные охотничьи копья стояли у стены за спинкой его кресла, и отблески огня играли на их сизых стальных гранях. Король расправил могучие плечи и с тоской произнес:
— Кто знает, вернутся ли еще к нам добрые времена?
— Ты говоришь о годах, когда мы воевали?
— Я говорю о годах, когда правил Амброзий.
— Добрые времена к нам вернутся, вот только нужна твоя помощь.
Он посмотрел на меня с недоумением и даже какой-то неловкостью. Я старался изъясняться будничными словами, но был слишком очевиден их высокий смысл. Хоэль же, подобно Утеру, любил простое, обыкновенное, ясное.
— Это намек на младенца? На бастарда? Значит, несмотря ни на что, он все же наследует Утеру?
— Да. Я ручаюсь в этом.
Хоэль отвел взгляд и провел пальцем по краю кубка.
— Что ж, мы тут его сбережем. Но скажи мне, к чему такая таинственность? Утер прислал мне письмо, где просит открыто, чтобы я позаботился о ребенке. От Ральфа я не смог добиться толку. Я, разумеется, помогу всем, чем могу, но ссора с Утером мне нежелательна. Из его письма явствует, что этот мальчик будет наследником только в случае, если не появится другой, у которого больше прав.
— Верно. Но не бойся, мне тоже ссора между тобой и Утером нежелательна. Нельзя бросить один лакомый кус двум грызущимся псам и рассчитывать на его сохранность. Пока не родится мальчик, у которого, как Утер говорит, больше прав наследовать престол, для Утера, как и для меня, важно, чтоб был жив и здоров этот. Он посвящен в мои планы — до некоторого предела.
— Ах так.
Он скосил на меня заинтересованный взгляд. Я не ошибся на его счет. К Британии он, может быть, и дружески расположен, но насолить за спиной королю Британии отнюдь не прочь.
— До какого же предела?
— Пока мальчика не отлучили от груди, не отняли у женщин и не передали в мужское общество для обучения мужским искусствам. Лет до четырех. После этого срока я его у тебя заберу, и он должен будет возвратиться в Британию. Если Утер вздумает справиться о его местонахождении, придется ему сказать, но пока он не спросит — к чему соваться? Я так полагаю, что Утер вообще не вспомнит об этом ребенке. Он постарается по мере сил забыть о его существовании. Но как бы то ни было, это уж моя забота, а не твоя. Он поручил мальчика мне, дабы я воспитал его по своему разумению.
— Но не опасен ли для ребенка возврат на родину? Сейчас Утер отсылает его сюда, боясь, что дома ему от врагов грозит опасность. Уверен ли ты, что к тому времени она минует?
— Придется рискнуть. Я хочу быть поблизости от мальчика в годы его ученичества. А он должен воспитываться в Британии, и, стало быть, его местонахождение надо будет хранить в тайне. Всем нам, Хоэль, предстоят тяжелые времена. Я еще не вижу, что именно должно произойти, знаю только, что у этого мальчика — этого бастарда, как ты говоришь, — будет много врагов, больше, чем у его отца Утера. Внебрачный, говоришь ты, и то же будут говорить другие, кому он окажется поперек дороги. У него будут тайные недруги пострашнее саксов. И потому его следует укрыть впредь до того дня, как настанет срок ему принять корону, и пусть тогда его не коснется тень сомнения и он станет королем в глазах всей Британии.
— Вот, значит, как. Это что же, видение тебе было такое? — Но прежде чем я успел ответить, он уже уклонился от этих чуждых ему материй, прокашлялся и сказал: — Хорошо, я буду охранять его по мере моих сил. Только объясни мне, чего именно ты для него хочешь. Ведь ты знаешь, что говоришь, ты человек умный. И верю, ты не поссоришь меня с Утером, — Он гортанно хохотнул, — Помню, Амброзий говаривал, что ты, даже отроком, разбирался в политике лучше, чем десять постельных императоров.
Мой отец, разумеется, ничего такого не говорил, и, уж во всяком случае, не Хоэлю, который сам славился любовными подвигами, но я оценил его слова как изъявление дружества и поблагодарил. Он продолжал:
— Так что скажи мне, чего ты хочешь. Я, признаться, немного сбит с толку… Эти недруги, о которых ты говоришь, разве они не догадаются, что мальчик в Бретани? Ты ведь говорил, что Утер не делал тайны из своих намерений прислать его сюда.
А что королевский корабль отойдет и ни тебя, ни мальчика на борту не будет, так они могут решить, что вы отплыли раньше, и станут искать в Бретани, разве нет?
— Возможно. Но ребенок к тому времени уже будет укрыт в месте, которое я для него уготовил и куда Утеровы лорды не додумаются заглянуть. Сам же я уеду обратно.
— Что же это за место? Должен ли я его знать?
— Конечно. Это небольшая деревушка у ваших северных границ, близ Ланаскола.
— Что? — Он не скрыл своего изумления. Один пес завозился во сне и приоткрыл карий глаз. — На севере? На границе с владениями Горлана? Но Горлан — не друг Дракону.
— И мне тоже, — кивнул я, — Он гордец, и между его домом и домом моей матери старая вражда. Но ведь с тобой он не ссорился?
— Нет, нет! — горячо ответил Хоэль тоном уважения одного бойца к другому.
— Так я и думал. Поэтому от Горлана не приходится опасаться набегов на твои владения. Ну а кому могло бы прийти в голову, что я помещу мальчика в такой близости от Горлана? Что изо всей Бретани я изберу место в одном полете стрелы от Утерова врага? Нет, там он будет в безопасности. Там я смогу оставить его спокойно. Но это не значит, что я не обязан тебе благодарностью от всей души, — с улыбкой добавил я, — Даже звезды по временам нуждаются в помощи.
— Рад это слышать, — смущенно буркнул Хоэль. — Нам, простым смертным королям, приятно сознавать, что мы тоже причастны к важным делам. Хотя ты и твои звезды могли бы, кажется, немного облегчить нам работу. Разве в неоглядных лесах, что тянутся отсюда на север, не найдется для мальчика иного укрытия, чем только на самой границе?
— Может быть, и нашлось бы, но там у меня есть верный дом. Дом единственного на обе Британии человека, который точно знает, что нужно ребенку в первые четыре года жизни, и будет заботиться о нем, как о своем родном дитяти.
— Женщина?
— Да. Моя кормилица Моравик. Она родом бретонка и, когда в Камлахской войне разорили Маридунум, оставила Южный Уэльс и вернулась на родину. Ее отец содержал таверну в местечке под названием Колль. Состарившись, он нанял себе помощника по имени Бранд. Бранд был вдов, и Моравик вскоре после приезда вышла за него замуж, ну просто чтобы все у них было по-божески… я имею в виду не только хозяйство, так как хорошо знаю Моравик… Там они живут и теперь. Ты, наверно, не раз проезжал их тихую таверну, хотя вряд ли когда останавливался в ней — она стоит при слиянии двух речек у моста. Бранд — отставной солдат твоего войска и добрый малый и, конечно, делает все, что Моравик ему велит, — Я улыбнулся, — Не знаю мужчины, который бы ей не подчинился, разве что, может, мой дед.
— М-м, да, — все еще с сомнением протянул Хоэль, — Помню эту деревеньку. Кучка домишек у моста, только и всего… Как ты говоришь, мало кому придет в голову искать там королевского наследника. Но таверна, придорожный постоялый двор? Разве одно это не грозит опасностью? Когда столько народу — и Горлановы люди тоже: ведь сейчас перемирие — проезжает мимо и останавливается в ней?
— Да, и потому никого не удивит, что туда начнут наведываться люди от тебя или от меня. Мой слуга Ральф останется там охранять мальчика, но его нужно будет оповещать о событиях в Британии, да и сам он должен будет время от времени отправлять известия тебе и мне.
— Да. Я понимаю. А как ты его туда доставишь?
— Никто не обратит внимание на странствующего арфиста, зарабатывающего в пути на пропитание своим искусством. А Моравик уже загодя распустила слухи, которые объяснят внезапное появление Ральфа с младенцем и кормилицей. Будет считаться, если кто спросит, что Бранвена приходится Моравик племянницей, что, служа в Британии, она родила от своего хозяина и хозяйка вышвырнула ее из дому; но хозяин дал ей денег на дорогу и подрядил странствующего певца со слугой, чтобы отвезли ее в дом к тетке. А там певцов слуга решит оставить свое место и поселиться с молодой женщиной.
— А сам певец? Сколько времени ты там пробудешь?
— Не дольше, чем пробыл бы настоящий странствующий певец, а потом снова пущусь в странствие, и все обо мне забудут. К тому времени, когда недруги спохватятся и вздумают разыскивать Утерова сына, им его уже не найти. Бранвену никто не знает, а ребенок — обыкновенный ребенок. В любом доме таких по нескольку.
Хоэль кивал, слушал, обдумывал, задавал еще вопросы. Наконец он признал:
— Да, пожалуй, это все разумно. Чего же ты ждешь от меня?
— У тебя есть соглядатаи в королевствах, которые граничат с твоим?
Он засмеялся.
— Шпионы? У кого их нет?
— Значит, тебе сразу станет известно, как только со стороны Горлана или кого другого возникнет опасность. И если ты обеспечишь быструю и тайную связь с Ральфом, случись в том нужда…
— Ничего нет проще! Положись на меня. Я все сделаю, разве вот войной на Горлана, пожалуй что, не пойду, — со смешком заключил он. — Знаешь, Мерлин, я так рад тебя видеть после долгой разлуки. Сколько ты можешь у нас прогостить?
— Завтра же я должен выехать с младенцем на север. И поеду, с твоего изволения, без всякого эскорта. Оттуда вернусь, как только удостоверюсь, что все устроилось как надо. Но во дворец больше не приду. Ты мог один раз принять у себя заезжего менестреля, но, если возьмешь это за правило, все будут очень удивлены.
— О да, клянусь богом!
Мы посмеялись.
— Если погода продержится, Хоэль, нельзя ли, чтобы твое судно повременило с отплытием, пока я не вернусь? — спросил я.
— Сколько угодно, — ответил он. — А далеко ли ты думаешь отправиться?
— Сначала в Массилию, потом сушей в Рим. А дальше — на Восток.
Он удивился.
— Вот как? Ну и чудеса! Я-то всегда считал, что ты сидень не-сдвигаемый, как твои туманные холмы. Что это тебя надоумило?
— Не знаю. Что подсказывает нам решения? Я должен на несколько лет затеряться, покуда не понадоблюсь мальчику, и такое путешествие представляется как раз кстати. Притом еще я слышал кое-что, — Я не стал ему рассказывать, как ветер звенел тетивами, — У меня возникла охота повидать места, о которых мне столько пели в детстве.
Мы побеседовали еще немного. Я обещал слать ему письма из восточных столиц и наметил несколько городов, куда он сможет направлять для меня свои и Ральфовы сообщения об Артуре.
Огонь в очаге прогорел, и Хоэль громовым басом кликнул слугу. Когда мы снова остались одни, Хоэль сказал:
— Скоро тебе надо будет идти распевать в зале. Так что если мы обо всем договорились, то и дело с концом.
Он откинулся на спинку кресла. Один из псов поднялся, подошел к нему и ткнулся в колено, ища ласки. Склонившись над шелковистым загривком, король сверкнул на меня веселыми глазами.
— Ну так какие же новости в Британии? Перво-наперво жду от тебя рассказа из первых рук о том, что же на самом деле произошло девять месяцев назад.
— Если только ты прежде поведаешь мне, что об этом люди рассказывают.
Он засмеялся.
— Да что рассказывают? Те же самые байки, что и всегда тянутся за тобою, словно плащ, хлопающий на ветру. Колдовство, летающие драконы, люди, невидимо перенесенные по воздуху и сквозь стены. Удивляюсь я тебе, Мерлин, зачем только ты переезжаешь через море на корабле и мучаешься морской болезнью, как простой смертный? А теперь давай выкладывай.
Вернулся я на наше подворье поздно. Ральф ждал в моей комнате, клюя носом в кресле у очага. При виде меня он вскочил и принял у меня арфу.
— Все хорошо?
— Да. Завтра утром мы отправляемся на север. Нет, спасибо, вина мне не надо, я пил с королем, и потом меня еще заставили выпить в зале.