— Удача — тоже богиня, — напомнил Тамо.
— Пока — богиня, — усмехнулась Ксанта.
— У нас в Венетте с нею не шутят, — твердо сказал художник. — Если Удача на стороне Лаха, нам лучше отступиться.
— Если она на стороне Лаха, это еще не значит, что она против Керви, — вдруг возразила Дарисса. — Пытаться угадать волю богов очень неосторожно. Мы должны сделать то, что нам представляется необходимым, и только так мы узнаем, были ли правы.
Ксанта даже руками развела — вот уж с этой стороны она и вовсе не ожидала поддержки.
— Разве не на Пантеоне в Венетте написано: «Ты должен быть храбрым, ты должен отважиться, потому что боги никому не дают в долг», — подхватывает она.
Тамо в притворном отчаянии поднял руки и затряс головой.
— Согласен, согласен. Удача любит молодых и дерзких, и я дерзаю. С чего начнем, любезные дамы?
— С начала, — Ксанта повернулась к лестнице. — Расскажи мне о достойных предках нашего достойного хозяина.
— О, это мне нетрудно. Я с ними уже почти породнился. Начнем с верхнего портрета. Это как раз тот самый Керволан Неудержимый, обидчик женщин. Лет девяносто прожил, между прочим.
— Я думала, у него будет свирепое лицо, а он, наоборот, какой-то печальный, — заметила Дарисса.
— Уж не знаю, отчего он печалится, а вот мне От него точно было мало радости, — ответил ей Тамо. — Когда я за него взялся, он был до того грязный и чумазый, слов нет. С руками было особенно много возни — его, похоже, время от времени мыли, и вся грязь стекала вниз.
Ксанте прошлось наморщить лоб, прежде чем она сообразила, что художник говорит о портрете, а не о человеке. Тамо меж тем продолжал:
— Дальше его сыновья — Кальстан Удачливый, старший, погиб на охоте. Видите изображение медведя здесь, на медальоне? Вот и никто почти разглядеть не может, а я два дня корпел, пока отчистил, между прочим. Младший Коггли унаследовал замок после смерти брата. Дальше — его сыновья. Керфрид Мудрый, старший, тоже погиб очень глупо — по молодости в пьяной драке. Ну а уж Кервальса, младшего, вы хорошо знаете. Так кого мы выбираем?
Ксанта заколебалась. Не в выборе персоны, просто ее вдруг стали одолевать сомнения. Дело в том, что она с самого начала воспринимала затею как шутку, и теперь серьезные намерения Дариссы и Тамо немного ее напугали. Она хорошо понимает, что хозяева замка вряд ли посмеются над подобной шуткой. Она знает также, что любая шутка вырастает из самых серьезных вещей, как дерево запускает свои корни глубоко в землю, чтобы танцевать с ветром. Но если они тут собрались всерьез создавать знамения и решать человеческие судьбы, лучше всего бросить это прямо сейчас, не начиная. Она обводит взглядом молодых людей и понимает, что бросить дело никак нельзя — они останутся в полнейшем замешательстве, а жрица Великой богини в замешательстве может представлять серьезную опасность для окружающих. Ладно, начнем играть как уговорились, и посмотрим, к чему это нас приведет.
— Не будем особо мудрить, — сказала наконец Ксанта, тыкая пальцем в Неудержимого. — Вот этот вполне подойдет.
9
По старинному обычаю сама хозяйка замка поднимается на высокий балкон над пиршественным залом и во время всего обеда услаждает слух гостей игрой на арфе. Ей аккомпанирует на свирели младшая сестра, специально приехавшая из родительского дома, как объяснил нашим дамам всеведущий Атли.
Стол тоже накрыт по старинке. В торговых городах гостям стараются предложить как можно больше разной дичи — от каждой по самому аппетитному кусочку. Паштет из гусиной печенки, лапки дроздов, куриные шейки, морские гребешки со сливками и прочая, и прочая. Здесь не то. Кервальс смог зарезать для гостей всего несколько овец и свиней, но уж выбросил от них только копыта — все остальное пошло в дело. Фаршированные овечьи головы венчают поперечный стол, за которым расположились жрецы Великих богов. Снова за исключением Дариссы. На сей раз она устроилась так, чтобы оказаться прямо напротив Керви. И теперь она может бросить на него взгляд украдкой, над блюдом с кусками вырезки, жареными на углях с чесноком и пряными травами. К слову сказать, в молодом человеке, похоже, взыграла гордость (а может, гордость взыграла в Клоте). Так или иначе, но Керви приоделся, приосанился и вспомнил о хороших манерах, так что Дарисса не сможет пожаловаться на то, что старший сын Кервальса оскорбил ее глаза неподобающим видом. В соседи Дариссе достался все тот же Юрос, который старательно поддерживает разговор, едва ли замечая, что его не слышат.
Нет, стол все же нельзя назвать бедным. Над овечками потрудились на славу. Ребрышки закоптили. Позвонки с межпозвоночными мышцами затушили в котле с овощами, пашина пошла на жаркое с подливой. Печен!) — на паштет. А до того дальнего конца стола, где устроились Ксанта, Атли и прочие малые мира сего, добрались блюда из требухи, кровяная и ливерная колбасы. Тоже, между прочим, весьма и весьма аппетитные.
Так же тщательно «обработаны» и свинки, от подкопченных свиных щечек, через жаренные на вертеле окорока, к студню из ножек. Ксанта серьезно беспокоится за свой желудок — в городе ей нечасто удается поесть мясо, и если музыка хозяйки дома не поможет пищеварению, дело может окончиться плохо.
Ксанта, всегда охочая до музыки, начинает прислушиваться и скоро перестает есть — настолько удивляет ее то, что она слышит.
Это вариации на хорошо всем известную мелодию «Сын Луны и дочка Солнца» — один из гимнов весенней церемонии в Храме Дариссы. Ксанта даже начинает пристукивать измазанными в подливке пальцами по столу, поймав знакомый ритм:
Сын Луны и дочка Солнца
Обручались над водою…
Выбор понятный, можно сказать тривиальный. Но вариации! Ксанта закусила губу — она слушает, не в силах оторваться. Обычно этот гимн трактуют как историю зарождения первой, робкой и нежной любви, историю двух юных существ, которые сами напуганы тем, что с ними происходит. Но не на этот раз. Свирель и арфа — два страстных любовника, которые вынуждены встречаться на людях и таить сжигающую их страсть под покровом приличий и внешней холодности. И все же она прорывается в стремительных, пульсирующих пассажах арфы, в виртуозных, отчаянной смелости фигурациях флейты. У Ксанты не возникает сомнений, кто главный в этом дуэте — арфа ведет, флейта следует за ней. И когда кажется, что дальше сдерживать поток желания уже невозможно, что струны сейчас зазвучат человеческим голосом, флейта и арфа на миг замирают, и тут же начинается вторая вариация.
Вкрадчивые, приглушенные аккорды арфы. Флейта звенит ручьем почти на пределе слышимости. Негромко, не торопясь, выговаривает она сдвоенные ноты простейшей колыбельной, какой наверное укачивала своих детей первая женщина на заре мира. Потом флейта «из уст в уста» передает мелодию колыбельной арфе, а сама принимается плести причудливый узор серенады, уже без огня, без страсти, но с таким теплом, такой душевной щедростью, что Ксанта тщетно борется со слезами, выступающими на глазах. И когда арфа отвечает своей товарке новым безграничным потоком любви и света, жрица Тишины сдается. Почему в конце концов бедной замухрышке не поплакать немного за богатым столом? Никто и внимания не обратит.
Третья вариация — безоблачно-веселый танец. Вернее, сразу несколько танцев, мелодии которых сливаются в причудливую вязь. Наступило утро, и любовники весело танцуют на балу, вновь скрывая свою страсть от всего света, и лишь иногда встречаясь взглядами, вспоминают с улыбкой о ночных безумствах и предвкушают новые радости.
Ксанта косится на Дариссу, но та слишком поглощена яблоками в меду, рябиновой пастилой и Керви Ужасным, чтобы что-то заметить. Ну и слава богам! Ксанта поворачивается к Атли:
— Не знаете, кто писал музыку к сегодняшнему празднику? Тот вскидывает брови:
— Никто. Здесь давно уже не по деньгам держать приличных музыкантов — госпожа Ликорис сама придумывает. Она и сестру обучила играть.
— О!
— Она же почти не училась музыке — кажется, год или два, да и то, когда уже ходила в невестах — боялись что никто не польстится на бесприданницу, если она будет без должного воспитания. Потом учитель стал не по средствам ее родителям и его прогнали. Кажется, ему даже не заплатили за последний год — обвинили в какой-то мелкой краже. Конечно, вы должны быть к ней снисходительны — разве женщина, родившаяся и выросшая в провинции, может иметь понятие о настоящем изяществе? Композиция затянута, вариации грубоваты.
— Мне кажется, это очень… чувственно, — не выдерживает Ксанта — она еще слишком полна впечатлениями.
— Хм! — Атли вскидывает брови.
Он не без оснований считает себя экспертом по чувственности, и тут же начинает прикидывать, что может смыслить его невзрачная собеседница в таких материях.
Ксанта украдкой смотрит на хозяина замка. Неужели этот пожилой, не слишком опрятный и довольно угрюмый мужчина способен разбудить в юной женщине такие чувства? Не смутное томление о чем-то большом и чистом, а полнокровную, глубокую, саму себя сознающую страсть? Полна чудес могучая природа!
А над их головами звенят, затихая, последние аккорды гимна.
Сын Луны и дочка Солнца,
Обручались над водою,
Золотые перстенечки
Чуть на дно не обронили!
10
Наконец обед был позади, и гости один за другим начали спускаться вниз, в зал для танцев. Разумеется, не для того, чтобы потанцевать — для этого здесь собралась слишком серьезная и уважающая себя публика. Даже пожелай они попрыгать и покружиться под музыку, съеденное и выпитое вряд ли позволило бы им показать свою прыть. Нет, просто жрецам хотелось перекинуться парой слов относительно завтрашней церемонии как между собой, так и с любезными хозяевами.
Почти все они были внизу, когда на лестнице появилась Дарисса. И тут стало ясно, что жрица Вещей богини выпила, пожалуй, слишком много. Ее изрядно покачивало, щеки раскраснелись, волосы растрепались, глаза горели. В руке она все еще держала недопитую чашу, которую тут же радостно вскинула вверх, приветствуя собравшихся.
Жрецы недоуменно переглядывались. Нельзя сказать, чтобы такое поведение было неподобающим для юной жрицы. Напротив, ранг ее богини, а значит, и ее ранг был настолько высок, что все, что бы она ни делала, тут же становилось подобающим и исполненным мудрости. Просто никто не ожидал, что именно хорошая девочка Дарисса сегодня решит напиться.
Меж тем, хорошая девочка остановилась на верхней ступени лестницы, царственным жестом отбросила назад струящиеся по плечам волосы и торжественно обратилась к собравшимся:
— Мои любезные братья! Я хочу выпить еще! Я хочу выпить за своего славного мужа!
По залу прошел ропот, жрецам было прекрасно известно, что Дарисса пока не замужем, и им понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что она имеет в виду супруга своей богини.
— Да, за моего славного, бедного, храброго мужа! — продолжала Дарисса. — Который единственный среди нас не только видит правду, но и не боится о ней открыто говорить. Айд, милый, открой этим людям глаза, чтобы они увидели, в каком страшном заблуждении пребывают!
Она вновь взмахнула чашей, так что большая часть вина выплеснулась на стену и висевшие на ней портреты. У жрецов не бьшо в руках чаш, и они лишь торжественно подняли ладони вверх в знак того, что присоединяются к ее тосту. Дарисса сделала еще шаг вперед, споткнулась и скатилась бы кубарем с лестницы, если бы Керви с быстротой молнии не бросился вперед и не подхватил бы ее в самую последнюю секунду. Это был довольно смелый, даже безрассудный поступок, так как тем самым он выказал явное недоверие богине, владевшей сейчас телом своей жрицы. Она вполне могла бы поднять Дариссу на пару локтей над лестницей и невредимой опустить на пол. Но из-за Керви чудо не состоялось. А богини, как известно, не очень любят, когда им выказывают недоверие, а тем более хватают за руки. Словом, Керви, как всегда, поступил неумно и неловко. Но сейчас на эту неловкость никто не обратил внимания, так как в зале происходило нечто гораздо более интересное.
Часть вина из кубка Дариссы выплеснулась на портрет Неудержимого. Вино, по всей видимости, действительно было волшебным, или точнее сказать, божественным, потому что краска на том месте, куда оно попало, начала немедленно разбухать, вспучиваться и течь вниз. И тогда взорам всего жречества Кларетты открылась белая прядь в волосах знаменитого предка.
В зале для танцев стало совсем тихо. И эта тишина очень нравилась Ксанте.
11
— Ой, а у меня ведь самом деле все получилось! — бормотала Да-рисса, пока Ксанта бережно вела ее вверх по лестнице вслед за слугой с подсвечником, который маячил впереди, указывая двум жрицам путь. — Здорово получилось, а я так боялась! Я никогда не думала, что это так здорово: когда ты одержимая! Будто и правда кто-то держит. В сильных руках, понимаешь?
— Да где уж мне понять, не всем же так везет! — ворковала Ксанта, в очередной раз спасая юную одержимую от столкновения со стеной.
— Я ведь немного совсем выпила, для храбрости только, чтоб коленки не дрожали, — оправдывалась Дарисса. — А потом вдруг стала такая храбрая, такая храбрая!
— Да, наверное, это приятно, — согласилась Ксанта и окликнула слугу: — Эй, любезный, а куда это ты нас ведешь?
Тот, не оборачиваясь, бросил через плечо:
— Господин Кервальс хочет говорить с вами обеими. Немедленно.
— Ничего себе! — воскликнула Ксанта.
Она, конечно, догадывалась, что их хулиганская выходка не останется безнаказанной, но не думала, что Кервальс среагирует так быстро.
С этого она и начала, едва войдя в комнату, — ей не терпелось поделиться своим восхищением.
— Я поражена Тем, как быстро вы обо всем догадались.
— Недостаточно быстро, — сказал Кервальс.
Он сидел в высоком резном кресле прямо у окна, заложенного кирпичом. Впрочем, в комнате все равно было достаточно светло — полыхал на совесть растопленный камин, в канделябрах горело не меньше двух дюжин свечей. Вся обстановка в комнате была богатой, хотя и менее изысканной, чем в покоях Ликорис: на полу лежал темно-малиновый ковер, на стенах гобелены со сценами охоты. Рядом с креслом Кервальса стоял маленький столик, на котором красовались медный кувшин и единственный кубок — деревянный, украшенный несколькими крупными рубинами. Сбоку за ширмой угадывалась широкая кровать, покрытая пурпурным покрывалом.
Однако несмотря на роскошь здесь было совсем неуютно. Слишком много ярких пятен, слишком жарко натоплено. Воздух был душным с резким запахом давно не стиранного белья и плесени. При каждом шаге Ксанты над ковром поднималось легкое облачко пыли.
«Комната, в которую давно не заходила женщина», — подумала жрица.
На Дариссу покои Кервальса тоже произвели не лучшее впечатление. Она остановилась на пороге, побледнела и ухватилась за косяк.
— Что-то мне совсем уже нехорошо, — пробормотала она. — Я, пожалуй, вон там, за ширмой, прилягу. А ты, голубчик, — повернулась она к слуге, — принеси мне, пожалуй, тазик. И умыться подай, что ли…
Ксанта помогла подруге добраться до кровати, потом вернулась под грозные очи Кервальса.
Сам хозяин тоже выглядел нездоровым — лицо его покраснело, лоснилось от пота, под глазами набрякли мешки. Он то и дело вытирал лоб платком, вздыхал и похрюкивал, как его предок — кабан, и подливал себе вина из кувшина. Когда он открывал рот, Ксанта чувствовала отчетливый запах перегара. Однако глаза под кустистыми бровями остались ясными, а взгляд пристальным и таким напряженным, что у Ксанты от него звенело в ушах.
— Кто вам платил? — напрямик спросил он жрицу. — Кто вас надоумил? Кто-то из великих жрецов? Зачем?
— Ив самом деле, зачем? — удивилась Ксанта. — Никто нам не платил. Мы сами.