Другое дело — самки человека. Перемены даются им труднее, привыкают они дольше, зато на века, следовательно, перемещения из Истинного Мира в Петербург и обратно может оказать на существо женского пола убийственное воздействие. А что если Деянира после таких дел возьмет да и запьет? Или того хуже пристрастится к наркотикам? А ведь у нее еще нет детей. Порода, конечно, так себе, жидковатая, но здоровая и прочная и для размножения пригодная. Нет, рисковать Деянирой Джурич Моран никак не мог. Невзирая на свою знаменитую безответственность.
Поэтому он решил рискнуть собой. В конце концов, рассудил Моран, терять-то нечего! Все уже потеряно. Если девочка ничего не напутает и воспользуется правильными материалами, то вышитая картина превратится в портал. В открытые ворота. И Морану останется лишь ступить в них и оказаться по правильную сторону бытия. Ну, во всяком случае, Моран крепко на это рассчитывал.
Но прошла неделя, а Деянира все не возвращалась. Пауза затянулась. Неделя превратилась в десять дней — то есть в почти две недели. Морана глодала тревога. Чтобы отвлечься, он брался за книгу, но прочитывал страниц пять из Достоевского и бросал том — в ступнях его ног начиналось невыносимое жжение. Не в силах усидеть, Моран вскакивал и метался по комнате: окно-дверь, окно-дверь, стол-диван, стол- диван. Синяк себе набил, приложившись раз десять об угол коленом. Ничто не помогало — зуд беспокойства оказывался сильнее. Как-то раз Моран выскочил босыми ногами на снег и пробежал вокруг квартала. Только это немного охладило его ступни и позволило остаток дня провести дома безвылазно.
Вечером в дверь позвонили.
Не вставая с дивана, Моран метнул в прихожую тапком и безнадежно гаркнул:
— Открыто!
Он уже и думать перестал о Деянире. Ожидал увидеть очередного клиента и заранее приготовился напугать его. Пусть сразу отдает себе отчет в том, с кем связался и во что все это может вылиться.
Увернувшись от летящего тапка, Деянира феечкой воздушно проскользнула в квартиру. Она нащупала выключатель, скользнув по обоям ладошкой, уверенно и быстро, — ш-ш-шур! — включила свет и тут-то и увидела, что Моран вытянулся на диване, как труп, а на животе у него стоит огромная алюминиевая кастрюля с подогретым вином. В вине плавали здоровенные куски лимона.
— Привет, — сказала Деянира. — Давно не виделись. Ну что, как тут у вас дела?
Моран перевел на нее хмурый взгляд.
— А как, по-твоему, у меня дела? На твой просвещенный взгляд?
— Вы пьянствуете в темноте один, — ответила девушка. — Не очень-то хороши ваши дела, Джурич Моран.
— Ну и чего же ты хотела? — Он слабо шевельнулся, куски лимона заплюхали о стенки кастрюли.
— Для начала, давайте я разолью по чашкам, — предложила Деянира.
Моран приподнял голову.
— Не вздумай хозяйничать у меня на кухне! Ты, рептилия!
— Уже хозяйничаю! — подала голос из кухни Деянира. — Ой, у вас тут китайские есть!..
Скоро — практически мгновенно — она вернулась с двумя идеально чистыми китайскими пиалами. Моран понятия не имел, где она их отыскала и как ухитрилась вымыть так быстро.
Вообще видел их впервые.
— Старые, — уважительно проговорила Деянира, любуясь ими. — Шестидесятых годов, наверное. Винтаж.
— Отвратительное слово, — буркнул Моран. — Почему бы просто не говорить «старье»? Совершенно вы не любите русского языка. Наливай.
Она сняла кастрюлю с Морановского живота и, не пролив ни капли, выплеснула остатки вина в пиалы. Кастрюля отправилась на кухню, — все так же мгновенно и ловко, — а Моран и ахнуть не успел, как они с Деянирой уже сидели на диване рядком и степенно тянули вино.
— Хозяйничать ты умеешь, — заметил Моран. — Из тебя получился бы отменный мародер.
— Кто? — Деянира засмеялась. — Кто из меня бы получился?
— Мародер, — повторил Моран. — Вот кто разбирается в вещах и знает им цену. Три четверти содержимого ваших музеев собрано мародерами.
— Вы думаете, все музейные работники умеют разливать глинтвейн и мыть китайские пиалы?
— Иначе грош им цена, — сказал Моран твердо. — И учти, когда я говорю о расценках на людей, я имею в виду ровно то, что говорю.
— Э… А если проще? — спросила Деянира.
— Подумай. Ты же умница. Отличница в школе и все такое.
— Работорговля, — сказала Деянира.
— Точно.
— Вы торговали людьми?
— И продавал, и покупал. И не только людей. Троллей, пару раз — эльфов, а уж сколько я купил и продал разной скотины, начиная с черепах!..
— Понятно.
— Ты никогда не пробовала? — поинтересовался Моран.
— У нас не принято. Хотя теперь, наверное, уже принято. В узких кругах.
— У тебя бы получилось, — сказал Джурич Моран. — Вообще у тебя потенциал что надо. Имей в виду, это не лесть.
— Просто вы редко общаетесь с женщинами, — сказала Деянира.
— Ну, у меня бывали женщины, самые разные… И потом, ты не забыла? Ты ведь ущербная.
— То есть? — Она подняла светлые брови и задержала их в высшей точке очень надолго.
— У тебя нет хвоста, — пояснил Моран. — Что превращает тебя в особу многообещающую, но напрочь лишенную женской притягательности. Итак, вернемся к моему заказу. Как продвигается работа над картиной?
— Пока не очень, — призналась Деянира.
— Ты принесла?
— Да… но показывать особо нечего. Мама бдит. Все время входит в комнату. Один раз чуть не застукала.
— Покажи.
Деянира сказала:
— Вот сейчас допью вино и покажу.
Моран залпом осушил свою пиалу.
— Я уже допил, — сообщил он.
— Подождете.
Джурич Моран закричал:
— Да как ты смеешь! Я клиент, а клиент всегда прав!
— Клиент всегда виноват, — возразила Деянира. — Все, на что он имеет право, — это жаловаться, плакать и требовать назад свои деньги.
— У тебя есть хватка, — признал Моран, глядя на нее искоса. — Ты уверена в том, что ты — не мужчина?
— Уверена.
— А врач тебя проверял?
— С рождения.
— Врачи тоже ошибаются.
— Это были разные врачи. Все ошибаться не могут.
— Могут, — убежденно сказал Моран. — Но я склонен верить тебе на слово. В конце концов, важно не анатомическое строение, а мироощущение… Давай сюда гобелен.
— Это не гобелен. Это вышивка. И я ее еще не закончила.
Деянира сбегала в прихожую и принесла оттуда маленькую сумочку, из которой вытащила маленький сверточек. Одно быстрое неуловимое движение тоненьких девичьих ручек — и маленький сверточек превратился в довольно обширное полотно, расшитое яркими нитками.
Моран расправил его на столе, навис сверху. Долго рассматривал. Скрывая волнение, Деянира допивала вино. Наконец Моран перевел на нее полные ужаса глаза.
— Ты не подчеркнула уздечку у лошади. Вот здесь и здесь.
— Работа не окончена, — напомнила Деянира холодно.
— А тут? — Палец Морана уперся в полустертую фигурку слуги, идущего рядом со всадником. — Этого парня ты вообще размазала по всему полотну.
— Я еще не работала над ним, — объяснила Деянира.
— Но он же смазан! — завопил Моран. — Он окончательно погиб! А тебе не приходило в голову, что он, может быть, чрезвычайно важен? Вот так ты относишься к людям? Как к мусору? Получилось — вышила, не получилось — размазала и выбросила из головы? Но ведь он — личность, человек, у него есть какая-то своя судьба. И кроме того, он может играть роль в сюжете.
Деянира молча взяла полотно и принялась его сворачивать. Моран отчаянно вцепился в край.
— Не уноси!
— Я ведь предупреждала, что до окончания картины еще далеко.
— Эту вещь нельзя выносить из дома.
— Вы правы. Мне следовало оставить вышивку в своей комнате. Но я думала, что вы разумный человек и поймете: раз работа не закончена, судить о ее качестве еще рано.
— Я не человек, — напомнил Моран.
— Вы поняли, что я имела в виду.
— Послушай, Деянира, если ты так безжалостна, то для чего ты пришла сюда? Поиздеваться?
— Если вам это так интересно, — сказала Деянира, — то я пришла к вам из жалости.
Джурич Моран поперхнулся. Он долго кашлял, плевался, растирал себе горло, ходил пить воду и наконец вопросил:
— Какие же соображения или внешние факторы заставили тебя испытать столь несообразную эмоцию?
— Я увидела следы босых ног на снегу, и сразу поняла, что это вы, — объяснила Деянира. — Пытаетесь таким образом унять свое беспокойство. Наверное, думаете обо мне плохо. Воображаете, будто я вас обманула. Забрала нитки и рисунок и ушла навсегда.
— А что, здесь больше никто босой не бегает? — удивился Моран.
Деянира покачала головой.
— Только вы — и то лишь в состоянии крайнего волнения.
— Что ж, благодарю за информацию, — сказал Моран. — Значит, я единственный… Что ж, этого больше не повторится. Я выдал себя в минуту слабости. Надеюсь, это не станет моим позором.
Деянира пожала плечами.
— Мне пора, — девушка встала. — Благодарю за угощение.
— Оно не было добровольным, — буркнул Моран. — Ты сама все организовала. Отобрала у меня мое кровное. Выхлестала мой глинтвейн.
— Я сказала маме, что забегу на минутку к подруге взять учебник, — объяснила Деянира.
— Ты солгала! — обрадовался Моран. — Боги Олимпа, чем больше я узнаю об этой женщине, тем больше восхищаюсь ею.
— С мамой что-то случилось, — добавила Деянира, помедлив.
Моран потер ладони в ожидании.
— Ты явно решилась на большую откровенность, коль скоро пропускаешь комплименты мимо ушей. В литературе написано, что подобное поведение сигнализирует о необычном умонастроении женщины.
Деянира вздохнула:
— Мама просто помешана на моей учебе. Раньше она такой не была. Правда, я всегда неплохо училась. Но тогда для нее это не было так важно. А сейчас она чуть что — сразу пилить: вот, надо хорошо сдать ЕГЭ, учи историю, ты должна попасть в институт, учти — у нас нет денег платить за твое образование, нужно брать от школы как можно больше, хорошо бы ты поступила на юридический, будешь заниматься ерундой — закончишь свои дни преподавательницей макрамэ…
Моран морщился все сильнее, как если бы Деянира причиняла ему боль. Наконец он не выдержал:
— Я уже понял. Твоя мать — зануда.
— Просто беспокоится за мое будущее.
— Гипербеспокойство — признак ограниченной натуры.
— На себя бы посмотрели.
— Что ж, — вздохнул Моран со скорбным достоинством, — да, я ограниченная натура. Я ограничен необходимостью существовать только в одном мире, причем в неродном и довольно убогом, если сравнивать с Истинным. Я ограничен в средствах, в том числе и в средствах передвижения. Я ограничен в моем творчестве. Если так пойдет и дальше, мне придется брать уроки макрамэ.
— Вас не возьмут, — сказала Деянира мрачно.
— Почему? — возмутился Моран.
— Потому что макрамэ — удел разведенных жен и старых дев.
— Это твоя мама так утверждает?
— Да, и она права. Феномен описан в литературе.
Моран погрузился в задумчивость. Деянира между тем спокойно собралась, оделась и завозилась у дверного замка.
— Я ухожу! — крикнула она из прихожей.
— Оставь мне адрес, — попросил Моран.
— Я вам телефон записала, — сказала Деянира. — На обоях у зеркала. Зеленым фломастером.
— И адрес рядышком запиши, запиши, — повторил Моран. — Вдруг понадобится.
Он замер и прислушался — выполнит она его просьбу или нет? Уловил быстрое мышиное шорканье фломастера по бумаге, ухмыльнулся. Хорошо, что Деянира его сейчас не видела. Впрочем, Моран об этом побеспокоился заранее и погасил в комнате свет. Он знал, что улыбка получится зловещая, если не сказать — дьявольская.
Глава четвертая
И вот пусть кто-нибудь возьмется утверждать, что Джурич Моран не готовится к операциям, и притом самым тщательным образом! Что он действует по наитию, мало сообразуясь с долгосрочными обстоятельствами и принимая во внимание лишь обстоятельства мимолетные, несущественные! Пусть кто-нибудь брякнет такое — и Джурич Моран моментально ему наваляет. И в ухо, и в глаз, и по башке, а можно и под дых.
Потому что к некоторым операциям Джурич Моран готовится с чрезвычайным тщанием. Комар носа не подточит. Вот так-то.
И даже у Ирины Сергеевны Ковалевой не возникло никаких возражений, когда респектабельный господин, позвонивший в ее дверь, попросил дозволения войти для короткой, но важной беседы.
Ирина Сергеевна была немного сконфужена тем, что ее застали в домашнем халатике. Впрочем, халатик был чрезвычайно хорошенький, элегантный, насколько это возможно.
— Прошу прощения, я сразу объясню, — сказал Моран с порога. — Дело в том, что я — преподаватель из университета экономики и финансов…
Ирина Сергеевна кивнула с понимающим видом. Даже в халатике она оставалась преуспевающей, деловой, с цепким и острым умом. Этого у нее не отнимешь.
Квартира ухоженная, хотя большая часть мебели — из семидесятых годов. Но мебель хорошая, немецкая, кажется. Одно время Моран тщательно изучал вопрос. То был период его скитаний между помойками и магазинами антиквариата. Тогда он многое постиг, и не только насчет мебели.
Присутствие мужчины в доме почти не ощущается. Это Моран тоже мгновенно ухватил натренированным оком. И дело не в идеальном порядке, который царил в квартире Ковалевых. Все эти разговоры о том, что мужчины-де порядка поддерживать не умеют, — чушь и женский шовинизм. Феминизм называется. Мужчины очень даже поддерживают порядок, только выглядит этот порядок более аскетическим.
«Более скупым?» — переспросил сам себя Моран, подыскивая правильное слово.
И сам себе ответил:
«Более суровым. Менее телесным».
«Порядок всегда имеет отношение к телесности», — заметил Моран-1.
А Моран-2 ему ответил:
«Тело без души есть труп, а порядок… в общем, ты меня понял. В некоторых случаях труп, а в некоторых — мужчина или женщина».
Моран-1 попытался открыть дискуссию на тему «бывает ли труп мужчина или женщина», но тут Ирина Сергеевна сказала:
— Вы не будете против, если я приглашу вас на кухню? В комнате отдыхает мой муж, и мне не хотелось бы его тревожить.
— Ира, кто пришел? — донесся из комнаты голос мужа (очевидно, телепата).
Ирина Сергеевна вытянула девичью стройную шею и нежным голоском прокричала:
— Это ко мне, по делу.
Муж отозвался невнятным бурчанием и включил телевизор.
Проходя вслед за Ириной Сергеевной на кухоньку, Моран не удержался и оглядел себя в ростовое зеркало, висевшее в прихожей.
Да. Несомненно хорош. Стройный и высокий. Несколько извилист, надо бы последить за осанкой. Хотя — кто их знает, преподавателей из финансово-экономического университета? Может, они все там двусмысленные и извилистые. Этого никто не проверял.
Продолжим, однако. Костюм. Костюм — это три четверти мужчины, если не семь восьмых. Об этом Моран прочитал в глянцевом журнале. Решил вот опробовать. Не все же пресса лжет.
Итак, костюм — безупречная диагональ, безупречный пошив, вообще все безупречно. Стрелочки на брюках, все такое. Галстук элегантный. Куплено сегодня утром. Эту операцию Моран продумывал дня два, пока наконец не сообразил, как поступить. Он прихватил пачку денег, зашел в дорогой магазин, незаметно ткнул шприцом со снотворным в охранника, который пытался не впустить субъекта в рваных трениках, и, размахивая деньгами, устремился к первой же продавщице.
Он нарочно выбрал немолодую. Эта не с клиентом кокетничать будет, а займется делом. Сразу.
— Вы должны меня одеть, — сказал ей Моран, шлепая деньги ей в ладонь. — Я должен выглядеть идеально.
Она посмотрела на деньги, потом на Морана. Толстая пачка пятисотрублевых купюр не произвела на нее, казалось, никакого впечатления, лицо продавщицы сделалось еще более кислым.
— Вы ведь продавщица? — уточнил Моран на всякий случай. — Вот и продайте.
— Я консультант, — поведала она уксусно. — Идемте.
Она запихала его в кабинку, заставила раздеться, причем ее нимало не смутило отсутствие у Морана нижнего белья (а тролли, даже из высших, никаких трусов не носят, считая это эльфячьим предрассудком). Она просто принесла ему костюм, велела надеть, затем снять, принесла другой, третий, потом вернулась к первому, потом заменила пиджак, и так мучила Морана полтора часа кряду.