– Так, – сказала Лиса, останавливаясь. – Мы на месте. Собрались! Алекс, проснись, сукин сын! Ты держишь электронный забор и всю их связь. Пика, ты открываешь коридор, я веду Алекса и прикрываю всю группу мороком, а ты, Черт, наш авангард. Если, что, гаси всех!
Глава 5
Тварь (29 сентября – 1 октября 1999)
1
Ночью в баре Густава Блока нежданно-негаданно появилась Нора. Чел ее увидел, узнал, хотя прошло уже много лет, как она сюда не приходила, и послал к ней Михеля. Тот доиграл, не торопясь, партию, сбросил карты, и пошел к стойке бара. На Нору он внимания не обращал и наткнулся, разумеется, совершенно "случайно", когда возвращался за карточный стол со стаканом виски в одной руке и подносом с бутербродами – в другой.
– Вау! – сказал Михель, явно обрадовавшись встрече. – Нора, сладкая моя! Сто лет, сто зим!
– Привет, Михель, – Чел обратил внимание, что Нора держится несколько напряженно, что впрочем, ни о чем не говорило. Как он слышал, в Энгельсе, ей то ли ноги оторвало по самое "не могу", то ли еще как искалечило, но факт тот, что, как ни крути, девушка уже давно была не девушка, а бабушка-инвалид. – Как жизнь?
– Твоими молитвами, милая, – заулыбался Михель. – Солнце, океан, золотой песок. Ну ты понимаешь.
– А то! – усмехнулась Нора. – И как они тебе?
– Кто? – Михель был, конечно, профи, но иногда удивительно тупил в таких вот быстрых диалогах с подколами.
– Не знаю, – развела руками Нора, если и ставшая с их последней встречи на вид чуть старше, то все равно выглядевшая сногсшибательно. – Кто у тебя там, креолки или метиски?
– Ах, это! – заулыбался Михель, уже полторы недели прятавшийся в старом, еще при Гитлере построенном, канализационном коллекторе Мюнхена. – И те, и другие. Приходилось пробовать?
– Не, – плавно протянула Нора, упорно изображавшая в Городе лесбиянку, что, впрочем, могло соответствовать истине, а могло, конечно, и не соответствовать. – Я люблю белое на белом.
– Ты, что расистка, что ли? – без злобы спросил Михель, который на своем еще не слишком длинном веку успел побывать и буддистом, и коммунистом, и анархистом, но вот нацистом не был ни разу.
– Нет, Михель, – снова усмехнулась Нора. – Я эстетка. Ты Карла не видел?
Упоминание о Карле сразу испортило Михелю настроение, но Нора, судя по всему, ничего об этом еще не знала.
– Карл, – холодно произнес Михель. – Ушел к бундесам. Сдал всех кого знал и пошел служить в "гестапо".
– Мне очень жаль, – сказала Нора сдавленным голосом. – Очень. Я просто давно здесь не была.
– Проехали, – пожал плечами Михель.
– А Рысь? – уже гораздо осторожнее спросила Нора.
– Убили в девяносто седьмом, в Клайпеде.
– Черт! – значит, и об этом, что, впрочем, не мудрено, она не знала тоже.
– Да, – кивнул Михель. – Мне ее тоже жаль, она была хорошая девушка.
– Вильма? – было очевидно, Нора перебирает тех, кто заправлял в Цитадели в ее время. Во всяком случае тех, кого она, по-видимому, знала лично.
В ответ Михель только головой покачал.
– Дэн?
– Он редко теперь заходит, – объяснил он.
А она только взглянула Михелю в глаза, но ничего не спросила. По-видимому, и сама обо всем догадалась.
– Ирма?
– Не знаю, – снова пожал плечами Михель. – Люди разное говорят, но она больше не приходит. У тебя дело какое-то?
– Дело, – кивнула Нора.
– Тогда пошли за наш стол, – предложил он ей. – Там все свои.
– А пустят?
– Тебя пустят, – улыбнулся Михель. – Пошли!
Они вместе подошли к столику, и Михель, поставив поднос и, быстро взглянув Челу в глаза, кивнул на Нору:
– Знакомьтесь, ребята, это Нора. Лишнего сказать не могу, но она из наших, только…
Он замялся, подыскивая подходящее слово, но Нора и сама умела говорить.
– Я на пенсии, – закончила она за него. – По состоянию здоровья.
"Спросить ее? – с неожиданной для самого себя тоской подумал Чел. – Только что это изменит?"
– Садись, Нора, – сказал он вслух. – Я Чел. Если ты помнишь Моцарта, то я кто-то вроде него.
Ну что ж, он сказал достаточно, чтобы женщина поняла, с кем имеет дело. Она и поняла.
– Это хорошо, – улыбнулась Нора. – Если ты, конечно, не врешь.
И она вопросительно взглянула на Михеля, единственного, кого, как она полагала, здесь знает.
– Все верно, – кивнул тот.
– Здесь можно говорить? – Нора обвела взглядом сидевших за столом людей.
– Можно, – кивнул Чел. – Но не все.
– Ладно, – она достала из воздуха незажженную сигарету и прикурила от свечи. – Меня просили выяснить, возможно ли встретиться с кем-нибудь из командиров Цитадели.
– Так у нас вроде не военный режим, – удивленно протянул Михель.
– Человек хочет избежать политических дискуссий, – объяснила Нора. – Человеку надо откровенно, – она подчеркнула это слово голосом. – Поговорить о деле.
– Откровенно, – повторил за ней Чел. – И человек этот, – он вдруг понял о ком они говорят и даже испугался такому совпадению. – И человек этот не уверен, что его примут с распростертыми объятиями?
– Ты прав, Чел, – кивнула Нора. – Там старая история, ты еще маленький был, когда все это случилось, но слухи, я думаю, живы до сих пор.
– Кто? – спросила Птица, до этого, как и все остальные, хранившая молчание.
– Цапля, – спокойно, не драматизируя понапрасну, ответила Нора.
– Ноги ее в цитадели не будет! – гаркнул Михель, выразивший, судя по всему, общее мнение собравшихся.
"И они правы, – признал Чел. – Кто не с нами, тот против нас".
– Цапля выбрала свою дорогу, – сказал он вслух. – Я уважаю ее выбор, но мне не о чем с ней говорить.
– Где ты был, герой, – сказала Нора, глядя на Михеля, но Челу показалось, и, вероятно, не зря, что говорит она сейчас именно с ним. – Когда Цапля с Десятником и Камилом грохнула весь штаб ГСВГ[26] в Вюнсдорфе? А? В пеленки писал?
"А где был тогда я? – спросил себя Чел. – Тоже писал в пеленки?"
– Ну мало ли что?! – окрысился Михель. – У Петена, между прочим, тоже заслуги перед Францией имелись, и не малые!
– Так, ты, сученок, Цаплю в коллаборационизме обвиняешь? – подняла брови Нора. – Я тебе, мальчик, вот что скажу. Домохозяек жечь куда как проще, чем одного Вальдхайма[27] завалить!
– Ты хочешь сказать, что Цапля имела отношение к Брюсселю? – Птица от удивления забыла даже, насколько она крутая. – Ты это хочешь сказать?
– Ну, учитывая, что физиономия Цапли уже красуется на всех углах, большой тайны из этого делать смысла нет, – пожала плечами Нора. – В семьдесят девятом, мы были там вместе.
– Снимаю шляпу, – сказала Птица, откидываясь на спинку стула.
– Это что-то меняет? – равнодушно спросил Витовт.
– Ничего это не меняет! – заявил Михель. – Карл вон тоже…
– Цапля никого никому не сдавала, – осадила его Нора.
– Согласен, – кивнул Годзилла. – Она всего лишь дезертировала, впрочем, как и многие другие.
– А ты чего бы хотел? – вкрадчиво спросила Нора, стряхивая пепел с сигареты. – Чтобы все собрались в колоны Und vorwДrts mit den Liedern?[28] Айне колонне марширен, цвайте колонне марширен…
– Ты знаешь, сколько народу в Городе? – спросил Витовт. – Если бы все собрались…
– Мы никогда не соберемся вместе, – тихо и печально ответила Нора. – Это фантазии, парень, опасные, беспочвенные фантазии.
– Кто бы говорил!
– Я, – чувствовалось, что Нора находится на пределе выдержки. – Я! Я, которая… Впрочем, неважно. Я тоже сначала не хотела с ней говорить, и она, я думаю, не от хорошей жизни ко мне пришла. Но у нее есть дело, и я за нее прошу.
– Ты это ты, – начала было Птица, но Чел ее перебил, он уже все решил, хотя и не был уверен, что поступает правильно.
– Пусть приходит, – сказал он и посмотрел Норе в глаза. – Передай ей, что ворота ей откроют. И шепни мне, пожалуйста, ее псевдо.
– Спасибо, – Нора ответила ему твердым взглядом, в котором не было благодарности, но зато появилось уважение. – Кто-нибудь сможет поговорить с нею в двенадцать по Гринвичу?
– У нее форс-мажор?
– Я не знаю подробностей, – покачала головой Нора. – Но думаю, что да.
– Хорошо, – согласился Чел. – В двенадцать по Гринвичу в Цитадели. Пусть спросит меня или Людвига. Один из нас будет с ней говорить. Спасибо, Нора, приходи к нам еще. Приходи просто так. Придешь?
– Приду, – кивнула Нора, вставая из-за стола. – Спасибо.
Она нагнулась к его уху и быстро, но отчетливо произнесла имя.
– Рапоза, – сказала она, выпрямилась, и пошла прочь.
"Рапоза, – повторил мысленно Чел. – Рапоза, мать твою так!"
2
– Проснулся? – спросила Викки, когда он открыл глаза. – Как было?
– Никак, – ответил он, нехотя, и сел в постели. Как ни странно, чувствовал он себя не просто не отдохнувшим, что было бы, в принципе, естественно, но напрочь разбитым. Разобранным на части, как любит выражаться Поль. И вот это было совсем неожиданно.
– Покатай меня на коленках! – шепотом попросила Викки и придвинулась ближе. Она была красивая, Викки Шин, и чертовски соблазнительная, и она уже давно, почти два года, была его женщиной.
"За все надо платить, – сказал он себе обреченно. – За привязанность тоже. Кто сказал?"
– Иди ко мне, – он легко, как ребенка, поднял женщину и перенес ее на себя. – Если тебе нравится лежать на камнях, то так тому и быть.
– Ха! – только и успела сказать Викки, но продолжить он ей не дал, закрыв рот поцелуем.
"Сент-Экзюпери, – неожиданно вспомнил он. – Бог ты мой! Это же было в Маленьком Принце!"
А между тем, руки его привычно действовали, как если бы были наделены собственным отдельным разумом.
"Вот именно, – подумал он, лаская кончиками пальцев ее затылок, и проводя другой рукой вдоль позвоночника. – В этом-то и суть. Из моего лексикона напрочь исчезли слова, обозначающие чувства. Разум, интеллект, а где же, помилуй мя боже, душа?"
Душа… Если, конечно, ее не придумали попы, то его душа давно уже выгорел дотла, уничтоженная ненавистью и отчаянием. О, да! На этих кострах можно было жечь не только книги.
"Но что, тогда, осталось?" – кожа у Викки была шелковистая, нежная, скрывающая под собой упругую податливую на ласки плоть, и сейчас, всего лишь секунды спустя, после того, как он коснулся губами ее губ, трудно было уже сказать, что происходит между ними на самом деле: для нее он старается или для себя?
"Я чудовище", – сказал он себе, но не почувствовал ни раскаяния, ни обиды. Такие слова давно уже ничего для него не значили. По-видимому, человек, сознательно назвавшийся Тварью, заслуживал самого пристального внимания психиатров, которым, впрочем, дорога к нему была заказана. Другое дело, что он все это прекрасно понимал и сам, знал, что с ним происходит, но не имел сил остановиться и что-либо изменить. Это, как летишь под уклон и знаешь, что впереди обрыв и полет в один конец, но падение имеет и свою собственную ценность. Оно завораживает, увлекает, и тебе уже просто все равно, что там, в конце.
3
Два года вместе, много это или мало? Если говорить о какой-то форме семейной жизни, наверное, немного. А если о любви?
"А что, кто-нибудь говорит о любви?"
Кайданов вышел из душевой кабинки, быстро вытерся, взглянул озабоченно в зеркало, и решил, что сегодня может еще не бриться. Как ни странно, ему это даже шло, во всяком случае, так утверждала Викки и журналы для мужчин. Он пожал плечами и, как был, то есть в чем мать родила, вышел из ванной и пошел в спальню одеваться. Викки чем-то гремела на кухне, но вряд ли готовила, во-первых, потому что делать этого не умела и не любила, а во-вторых, потому что ни он, ни она все равно никогда не завтракали. Однако одежду она ему все-таки приготовила, проявив обычную для нее заботливость.
Как ни посмотри, времени, чтобы узнать друг друга, вполне должно было хватить, однако Кайданов не был уверен, что знает Викки достаточно хорошо, а прочесть ее мысли, хотя это было бы весьма любопытно, он просто не мог. И не кантовский моральный императив был тому виной, а тот простой факт, что Викки "не сканировалась". Абсолютное мертвое пятно, причем в прямом, а не в переносном смысле. Ее и детекторы-то в обычном случае с трудом брали, но если она хотела, то становилась и вовсе невидимой для любых средств инструментальной разведки, включая фото- и видеокамеры, ну, а колдуны, не исключая Кайданова, ее присутствия не ощущали вообще.
"Человек-невидимка, – он надел трусы и стал натягивать джинсы. – Фантом… А она, она меня любит?"
Очень может быть, что и нет. Ведь вот только что стонала так, что стены, и те должны были покраснеть, а потом – без перехода и видимого напряжения – встает и идет заниматься совершенно другими делами, как если бы ничего существенного и не случилось. Такое может быть? Физиология позволяет? В принципе, да. Может. Позволяет. Но он даже не знал, если по совести, для чего она занимается с ним сексом. Потому что хочет этого сама, или потому что считает это правильным. Но правильных вещей в мире, как известно, пруд пруди: зубы, например, чистить, или чиновников убивать. Однако секс это все-таки что-то другое, не правда ли? Даже Кайданову иногда хотелось знать, что кто-то его любит по-настоящему, а не имитирует страсть. Но о Викки ничего определенного, кроме того, что они вместе уже почти два года, он сказать не мог.
Темно-синие джинсы, светло-синяя в белую полоску рубашка, серые носки и туфли, коротко стриженые темно-русые волосы, волевое "нордическое" лицо, чуть смягченное легкой небритостью… Кайданов своей внешностью остался вполне доволен, такого мужчину ни в чем предосудительном заподозрить было невозможно. Его выдавали только глаза.
"Но глаза можно прикрыть очками…"
Он поправил на носу очки в тонкой серебряной оправе и, сделав усилие, заставил свои глаза приспособиться к тем трем диоптриям, которые сам себе назначил. Покрытые светозащитной пленкой стекла на свету сразу же потемнели и его "мертвый" взгляд стал совершенно незаметен.
– Какие новости? – спросил он, входя на кухню и кивая на включенный телевизор.
– Они грохнули Скорцени, – сказала Викки, оборачиваясь к нему. – Но это ночная новость. Кофе?
– Спасибо, с удовольствием, – ему совершенно не было жаль этого мудака. – Мне следует всплакнуть?
– Не знаю, – Викки налила кофе в чашку и поставила ее перед Кайдановым. – Но он был одним из нас.
– Еще он был одним из тех животных, которых почему-то называют людьми, – Кайданов закурил сигарету и отхлебнул горячего горького кофе из чашки. – И, соответственно, относился к животному миру планеты Земля… Что там произошло?
– БКА[29] разгромило штаб-квартиру НДП1 в Мекленбурге, – Викки тоже закурила и села напротив. – Скорцени был там и устроил образцово-показательный Армагеддон, вернее попробовал устроить. Но за спиной полицейских, по-видимому, находились люди из БФВ1… В новостях этого не сказали, но я так думаю.
– И среди них был кто-нибудь из ссучившихся, типа Карла, – закончил за нее Кайданов.
– Похоже на то, – кивнула она. – Погибло всего трое полицейских, а теперь по всем программам показывают лицо Скорцени и предлагают "всем, знавшим этого человека, срочно обратиться в БФВ1 или ЛФБ1", кому что удобнее.
– Тенденция, однако, – Кайданов и сам не знал, зачем он это сказал, потому что, если и существовала во всем этом какая-то тенденция, то она была известна всем и каждому, и уже не первый год. Правительства делали вид, что борются с фашистами, коммунистами, диссидентами, исламистами и прочими возмутителями спокойствия, а народ делал вид, что верит всему этому бреду, и голосовал за все более и более жестких политиков, надеясь, что когда-нибудь все это кончится.