Келсон поджал губы.
— То есть, ты думаешь, что Джедаил — в заговоре?
— Не знаю. Хотя, кто-то, разумеется, мог действовать в его пользу. И Лорис…
— К черту Лориса, — пробормотал Келсон едва слышно. — И к черту все то, что помогло ему бежать. Здесь все одно за другое цепляется, Аларик, я уверен! Он замышляет нечто ужасное. У меня тяжесть на душе! Полдень в разгаре, а я трясусь, словно мальчишка в полночь, наслушавшись баек о призраках. Зря я его тогда не казнил!
Когда он осушил свой кубок и отставил прочь, выпрямившись и угрюмо глядя в огонь, беспокойно барабаня кончиками пальцев по твердому подлокотнику, Морган обменялся озабоченным взглядом с Дунканом. Его кузен непринужденно поднялся и, обойдя короля со спины, принялся разминать ему плечи. Келсон с признательностью вздохнул и закрыл глаза, пытаясь расслабиться.
— Просто чудесно, — произнес он миг спустя. — Я и не знал, насколько устал. Еще немножко.
— Мы все намаялись, — непринужденно сказал Дункан, слегка потянувшись к нему мыслью, в то время как умелые пальцы продолжали массировать твердые, точно сталь, мускулы. — Но не позволяй своему праведному гневу скручивать тебя узлом.
— Если бы я покончил с Лорисом, когда он был у меня в руках, меня бы это теперь так не тревожило, — полусонно пробормотал Келсон.
— Ну, так дай волю воображению, если тебе от этого легче. Согласен: покончи ты с ним тогда, теперь многое было бы проще.
Келсон зевнул во весь рот и еще основательней расслабился в ответ на прикосновение Дункана, как ментальное, так и физическое, откинув голову так, что та уперлась в грудь священника, и открыл глаза.
— Что-то ты слишком легко со мной соглашаешься, — пробурчал он. — Я сижу и помышляю об убийстве. У тебя, вообще, совесть есть? Если Лорис вроде тебя, неудивительно, что он сбился с пути. — Келсон обратил взгляд к Моргану. — Как ты думаешь, что сбило его с пути?
— Гордыня, — ответил Морган. — Убежденность, что истина ведома ему больше, нежели кому-то другому.
— И он продал свою честь, дабы утолить гордыню.
— Говорят, что у каждого человека есть своя цена, мой повелитель, — сказал Морган. — Просто у некоторых она слишком высока.
— И твоя настолько высока, что никому не доступна?
Руки Дункана дрогнули и замерли на миг над королевскими плечами, но Морган лишь улыбнулся.
— Достаточно высока, и недоступна никому, кроме тебя, мой повелитель, — ответил он без колебания. — Я принадлежу тебе, как прежде — твоему отцу. Ты купил меня любовью. И меня больше невозможно перепродать.
Радостно засмеявшись, Келсон зевнул и вновь закрыл глаза, понимая, что Дункан погружает его в сон, и не сопротивляясь.
— Ты всегда знаешь, что сказать, верно? Держи, — Келсон вручил Моргану пустой кубок. — И, Дункан, не нужно повторять; я все это время подумываю, что хорошо бы вздремнуть.
— Это самое толковое, что ты сказал сегодня за весь день, — отозвался Дункан. — Однако тебе надо лечь в постель. Ты растянешь себе шейные мышцы, если уснешь здесь.
— Не нужно, не нужно, — прошептал Келсон, снова зевнув. Но с улыбкой покорно поднялся. И уснул, едва только его голова коснулась подушки. Дункан более основательно укутал его меховым одеялом и задвинул полог, затем вернулся к только что освободившемуся креслу.
— Он здорово приуныл, — заметил Морган. — Нам есть о чем беспокоиться?
— Не думаю. Он просто переутомился. И потрясен куда больше, чем желает признать, бегством Лориса. А ты как думаешь, Аларик, что он вытворит?
— Лорис? — Морган покачал головой и поглядел в угасающее пламя. — А кто его знает. Впрочем, как недавно сказал Келсон, наверняка, нечто ужасное.
— А Джедаил?
— Боюсь, то же самое.
* * *В то самое время, когда Морган с Дунканом беседовали, Лорис оправдывал их подозрения в Ратаркине. Епископ Истелин, едва отслужив полуденную мессу, был схвачен вооруженными людьми в ливреях епископа Кулди и прямо в облачении препровожден в часовню, примыкающую к его покоям. У алтаря ждали Креода и Джедаил. Некто третий в таком же епископском пурпуре, что и Креода, преклонил колена у самых алтарных ступеней спиной к Истелину, так что лица его не было видно. В линии его плеч и склоненной голове угадывалось нечто давно знакомое и одновременно — опасное.
— Что это означает? — спросил Истелин, приближаясь к этим троим, после того, как стража отпустила его и удалилась.
Креода и Джедаил почтительно отступили, каждый — в свою сторону, а неизвестный поднялся и обернулся. И сказал:
— Здравствуй, Генри.
Истелин замер посреди нефа и побелел, как его стихарь.
— Лорис!
Низложенный архиепископ с удовлетворением скрестил руки на узкой груди и надменно улыбнулся.
— Похоже, ты удивлен, Генри, — мягко сказал он. — Но мне-то казалось, что после стольких лет церковного служения тебе надлежало бы знать, как приветствовать твоего примаса.
— Примаса? — У Истелина отвисла челюсть. — Да вы с ума сошли! Как вы сюда попали? Вы были в Святом Айвиге, как я слышал.
— Очевидно, я больше не там, — сказал Лорис, зловеще понизив голос. — И мне не понравилось, как меня там устроили. К чему, кстати, приложил руку и ты.
Тут Истелин до конца впервые понял, в какой он великой опасности. Звать стражу нет смысла: те самые люди, которых «одолжил» ему его предполагаемый благодетель Креода, его сюда и доставили. Мало радовало и присутствие Джедаила. Священник-меарец, искавший должности, которую получил Истелин, вряд ли станет поддерживать бывшего соперника.
Он был полностью в их власти и не имел возможности позвать на помощь или хотя бы понять, на чью сторону стоит положиться. Он рассчитывал, что люди, оставленные Браденом, все еще верны ему, но они, вероятно, тоже теперь под стражей. Он надеялся, что они не пострадали. А то, что Лорис называет себя примасом, указывало на государственную измену. Нет, дело не просто в бегстве из заточения бывшего архиепископа и его жажде мести тому, кто помог лишить его прежней славы…
— Чего ты от меня хочешь? — сдержанно спросил Истелин. — Твои слова отдают изменой, и само твое присутствие в Ратаркине незаконно. А Креода… — он переместил взгляд на епископа-предателя. — Вы с отцом Джедаилом ступили на весьма опасную почву, приняв этого человека. Или ваше предложение помочь было лишь притворством, дабы снискать мое доверие, пока этот беглец не сможет присоединиться к вам, изменившим Матери Церкви?
Джедаил ничего не сказал, лишь его челюсти напряглись в негодовании. Креода же блаженно улыбнулся и наклонил голову.
— Мы не считаем, что изменили Матери Церкви, — дружелюбно ответил он. — Скорее мы считаем действия консистории и короля предательством меарского народа. Епископом здесь должен был стать отец Джедаил, а не ты. Только и всего. И архиепископа Лориса не нужно было лишать должности и заточать, словно преступника. Мы чувствуем, что настало время исправить ошибку, Генри.
— Какую ошибку? — спросил Истелин. — Собратья-епископы осудили его, Креода. Ты там был. И я не припоминаю никаких взрывов праведного гнева с твоей стороны.
Креода невозмутимо приподнял бровь.
— Меня ввели в заблуждение.
— Ты хочешь сказать, что впоследствии тебя подкупили? Что он тебе предложил, Креода? Помилуй Боже, ты был епископом Кулди! Что лучшее мог предложить тебе этот низложенный архиепископ?
— Неплохо бы тебе вспомнить, кто ты и где ты, епископ, — подчеркнуто произнес Лорис. — И ты либо станешь нам содействовать, либо заплатишь цену, которую берут с отступников. Мы начнем с Меары: с возведения меарского священника на епископский престол Меары, с восстановления меарского царствующего дома и возвращения Меаре ее прежних границ. Меара опять станет независимым королевством со своей собственной церковной иерархией.
— Возглавляемой, несомненно, тобой, — добавил Истелин.
— Да, мной. А затем мы искореним ересь в землях Меары, а далее в Гвиннеде и в остальных из Одиннадцати Королевств. Деринийская ересь развратила даже власть имущих. С этим надлежит покончить. И на этот раз мы не промахнемся.
— Но король отчасти Дерини, — пробормотал Истелин.
— Корона никого не защитит и не спасет от священного гнева, если оскорблен Бог! — прогремел Лорис, упиваясь своей праведностью. — Король согрешил. Короля надлежит покарать. Если бы это изменило прошлое, я бы отсек свою руку — ту, что возлила священный елей на его голову! Его грех следует выжечь, а если потребуется — пусть умрет и он сам ради спасения его бессмертной души! Предано доверие Господне. И Господь отплатит!
— Он обезумел, — еле слышно проговорил Истелин и покачал головой, наполовину отвернувшись. — Все они вконец помешались.
Он услышал все приближающийся шелест епископских шелков и, оглянувшись, увидел Лориса почти на расстоянии вытянутой руки, а по обеим сторонам от него — Креоду и Джедаила.
— Я даю тебе шанс, и только из милосердия, — сказал Лорис, подняв палец, дабы подчеркнуть важность момента. — Если ты согласен вместе со мной и отцом Креодой возвести отца Джедаила в епископы, ты будешь удостоен такой же почетной отставки, которую великодушно предложил для меня на минувшие два года. Это куда больше, чем ты заслуживаешь.
— И все, что от меня требуется, дабы снискать твою великую милость — предать моего архиепископа и моего короля, поставив изменника на мое место, — сказал Истелин. — Я отклоняю предложение.
— Я бы не слишком спешил на твоем месте, — предупредил Лорис. — неправильное толкование понятия «верность» может привести к твоей смерти.
— Не угрожай мне! — рявкнул Истелин. — Я не стану изменником ради должностей, богатства и даже ради спасения своей жизни. Я и пальцем не шевельну для соучастия в незаконном возведении в епископы этого человека.
— Умоляю тебя, Генри, будь разумен, — сказал Креода.
— О, я разумен. Совершенно разумен. И, чудится мне, это единственная причина, по которой вы добиваетесь моего содействия в вашей противозаконной затее. Вам нужен еще один епископ, чтобы посвящение стало действительным, не так ли?
Угрожающе прищурившись, Лорис покачал головой.
— Вы мне совершенно не нужны, Истелин. Джедаил получит епископство, хотите вы того или нет.
— Не при моем содействии.
— Если для вас в этом есть утешение, да будет так, — парировал Лорис. — Но ошибочно было бы думать, будто ваш отказ сделает невозможным посвящение Джедаила. Ведь вы, конечно, не думаете, что я пустился бы в мой священный поход, если бы не имел поддержки среди епископов будущей воссоединенной Меары? Епископ Кашиенский и два странствующих епископа — сейчас в стенах Ратаркина, Лэхленский и Колдерский прибудут с другими сторонниками госпожи Кэйтрин в считанные дни, так что нас будет вдвое больше, чем нужно, чтобы посвящение Джедаила стало действительным.
— Вдвое больше изменников, — подхватил Истелин.
Лорис вновь сощурился.
— Вы все такой же упрямец, Истелин. Боюсь, мне наскучила болтовня. Джедаил, будьте добры пригласить стражу. Отец Истелин перебирается в новое обиталище.
— В темницу? — спросил Истелин, как только Джедаил поклонился и прошел мимо него, чтобы выполнить приказ.
Лорис ответил чопорной улыбкой.
— Я не из тех, у кого полностью отсутствует представление о приличиях, Генри. Из уважения к посту, который ты пока еще формально занимаешь, тебя будут содержать в неплохих условиях до посвящения Джедаила в епископы. — Он сделал знак явившейся страже подождать у дверей. — Однако из чувства приличия я требую, чтобы ты снял свое облачение, прежде чем последуешь в новое жилище. Не хотелось бы пачкать священное одеяние в случае, если ты вздумаешь сопротивляться.
Само предположение, что стражи могут прикоснуться к нему, пока он все еще облачен для торжественной службы, вызвало у него холодную дрожь, но он знал, что это не пустая угроза. Суровый взгляд Лориса ясно говорил, что пощады не будет, даже если он согласится на их условия. Он медленно снял лиловую ризу с грозными символами Пришествия и передал ее в руки ожидавшего Джедаил, за ней последовали паллий, пояс, епитрахиль, орарь и стихарь. Наконец, он остался лишь в лиловом подряснике, туфлях и маленькой шапочке и стоял, прижимая к груди крест, усыпанный драгоценными камнями, по-прежнему бросая им безмолвный вызов. Страж подошел к нему сзади и набросил ему на плечи подбитый мехом плащ. Истелин не без изумления кивнул в знак благодарности, поплотнее закутываясь от холода.
— Епископ Истелин будет временно помещен вместе с юным владетелем Транши, — сказал Лорис начальнику стражи. — Прошу препроводить его туда с тем уважением, которое позволит его поведение. Посетителей не допускать. Мы дозволяем ему служить мессу и ухаживать за мальчиком, пусть он получает все, что понадобится для того и другого. Теперь ступайте.
Стражи двинулись к нему, но Истелин, не замечая их, прошел мимо Лориса и Креоды, дабы почтительно склониться перед алтарем. Достоинство облекло его, словно мантия, когда он поднялся и направился к воинам, хотя он при этом умирал от страха, но те в ответ на благородство его осанки тут же приняли вид скорее почетного эскорта, нежели тюремных конвоиров. Ему удалось не задрожать до тех пор, пока они не заперли за ним дверь тюремной камеры. Он не помнил, как долго стоял, привалившись спиной к двери, дрожа и борясь с дурнотой и стыдом поражения, пока постепенно не осознал, что чьи-то глаза смотрят на него из тени с покрытого мехами ложа у теплого огня.
— Кто здесь? — негромко спросил он.
— Простите меня, что не встаю перед вами, ваше преосвященство, — ответил юношеский голос, — но мои ребра болят, едва я шевельнусь. Вы, должно быть, епископ Истелин.
— Я самый.
Истелин осторожно подошел поближе. Мальчишечье лицо, возникшее перед ним в свете пламени, было куда моложе, нежели он ожидал увидеть.
Ореховые глаза из-под сероватой повязки на лбу взирали на него с обескураживающей прямотой, рыжеватый пушок над верхней губой свидетельствовал, что мальчик все же немного старше, чем решил сперва Истелин — лет четырнадцати-пятнадцати. Темные круги, прорезавшие нежную кожу под глазами, указывали на страдания, которые в последнее время переносил этот юноша.
— Вы, должно быть, юный владетель Транши, — сказал Истелин, присев у его постели.
— Едва не ставший покойным владетель Транши, благодаря эскорту Лориса, — ответил мальчик, протягивая руку из-под мехового покрова и пытаясь улыбнуться. — Друзья называют меня Дугал. Едва ли здесь место для лишних церемоний.
Истелин наспех пожал протянутую руку и ответил на улыбку.
— Тогда я так и буду звать тебя, юный лорд, раз уж мы с тобой стали товарищами по несчастью. Тебе здорово от них досталось?
— От лошадей не меньше, чем от людей, как я полагаю, — признал Дугал, опираясь о гору подушек с едва уловимой болезненной гримасой. — После того, как меня сбили с моего пони, их скакуны лягнули меня разок-другой и едва не затоптали. А люди только огрели по голове. У меня кое-где сломаны ребра, но, похоже, хотя бы головная боль отступает. Какой сегодня день?
— Пятое декабря, — ответил Истелин. — Сейчас Рождественский пост. Можно я осмотрю твои раны? Не больно-то я в этом искусен, но, пожалуй, кое-что сделать смогу.
Дугал на миг прикрыл глаза и легонько кивнул.
— Спасибо. Я могу сказать, что надо делать, Я учился полевой хирургии, но не больно-то могу здесь и сейчас применить свои навыки. Взгляните. Самое скверное — это ребра.
Он лежал нагой под меховым одеялом, его изящный торс и конечности украшали старые шрамы, которых и должно ожидать у мальчика, обучавшегося воинским искусствам. Но Истелин лишь процедил что-то сквозь зубы при виде здоровенного синяка на грудной клетке слева. Еще один синяк багровел у правого бедра, он имел точные очертания подковы. Истелин разглядел даже отпечатки гвоздей на положенных местах.
— Это выглядит страшнее, чем на самом деле, — пояснил Дугал, осторожно погладив синяк правой ладонью. — Не то чтобы он не болел. И не то чтобы я не хромал из-за него. Но я хотя бы ногу не сломал. Если дадут, чем перевязать, или вы сами что-то подберете, надо наложить повязку на грудь. Без поддержки даже дыхание мучительно, стоит мне не так двинуться. И кашель…