Гаэлен повернул голову к горному склону, густо поросшему соснами. Сколько времени ему понадобится, чтобы добраться туда? Он попытался встать, но уши наполнил оглушительный гул, и он вновь потерял сознание.
Когда он очнулся второй раз, уже начинало смеркаться. Кровь из бока текла теперь не так сильно, но глаз пришлось протереть опять. Проморгавшись, Гаэлен обнаружил, что отполз от прежнего места шагов на двадцать. Он не помнил ничего, однако кровавый след на земле говорил сам за себя.
Позади пылал город. Аэниры того и гляди снова выедут на равнину. Если они его найдут, то оттащат к воротам и, как старейшинам, вскроют грудь.
Гаэлен пополз к горам, не глядя вперед: боялся, что лишится последних сил, увидев, как далеко еще до спасения.
Он терял сознание еще дважды. На второй раз обругал себя дураком, перевернулся на спину и оторвал от рубахи два лоскута. Постанывая, заткнул ими свои раны. Путь к спасению давался ценой жесточайших мук. В лихорадке Гаэлен вновь переживал ужас вражеского нашествия. Он стащил у Леона цыпленка и улепетывал с рынка, когда вокруг завопили женщины и загремели копыта. Сотни всадников пронзали людей копьями и рубили мечами.
Кругом царил хаос, и Гаэлен забился в амбар, но через некоторое время туда ворвались трое аэниров. Он побежал по переулкам и ушел от погони, однако на площади его заарканили и поволокли из города. Воины в рогатых шлемах, со зверскими лицами, кричали и пели повсюду.
– Поехали на охоту, отец! – крикнул воин с арканом, оказавшись за воротами.
– Уж не этот ли дохляк твоя дичь? – презрительно ответил другой. У этого на шлеме были бараньи рога, лицевой бронзовый щиток изображал скалящегося демона. Гаэлен увидел сквозь щели льдисто-голубые глаза, и его страх перешел в ужас.
– Я заприметил его, когда приходил сюда на разведку, – засмеялся первый. – Он вор и бегает быстро. Спорю, что догоню его раньше, чем ты.
– Тебе только рыбу по плошке гонять, – поддразнил третий, плечистый, с открытым забралом. Глаза сидели на его широком плоском лице, как две голубые бусины, в грязно-желтой бороде виднелись кривые зубы. – А вот я, клянусь Ватаном, его подколю.
– Хвастать ты горазд, а приходишь всюду последним, Тостиг, – не остался в долгу первый.
– Помолчи, Онгист, – проговорил воин в бараньем шлеме. – Ставлю десять золотых, что добыча будет за мной.
– Идет! – Первый нагнулся и перерезал кинжалом веревку. – Давай, парень, беги!
Гаэлен на бегу подобрал камень, швырнул, и желтобородый Тостиг кувыркнулся с коня.
Потом копье ударило его в спину, перед глазами сверкнула сталь меча.
– Знатно, отец! – успел услышать Гаэлен, прежде чем тьма поглотила его…
Он утратил всякое представление о времени и пространстве. Он был черепахой и тащился, медленно поджариваясь, по горячим углям; кружил, как паук, в наполненной болью лохани; погибал в кипятке, как рак, – но все-таки полз.
Все это время за Гаэленом неспешно шагал желтобородый воин, так ловко сброшенный им с коня.
Тостигу становилось скучно. Поначалу он любопытствовал, далеко ли уползет этот подранок. Как ужаснется мальчишка, в какое отчаяние придет, увидев, что мучился попусту! Но теперь тот, по всему видно, бредит, и незачем тратить на него время. Тостиг вытащил меч, собравшись прикончить парня ударом в затылок.
– Если убьешь его, красавчик, отправишься следом за ним.
Тостиг отскочил и направил меч на сумрачный лес. Оттуда выступил высокий горец в кожаном плаще – в руке посох с железным наконечником, на груди черная перевязь с двумя кинжалами, на бедре длинный охотничий нож. Темная борода в виде трезубца усиливала насмешливое выражение зеленых глаз.
Тостиг всматривался в полумрак леса, но этот воин был, похоже, один.
Горец, остановившись как раз за пределами досягаемости меча, оперся на посох и с улыбкой поведал:
– Ты находишься на земле Фарленов.
– Аэниры ходят где хотят, – заявил Тостиг.
– Не здесь, красавчик, и не всегда. Ну так что – уходим или умирать будем?
Тостиг медлил. Асбидаг, его отец, всегда говорил, что с горцами связываться не следует. Во всяком случае, не теперь. Похлебку едят ложка за ложкой, говорил Асбидаг.
Но этот горец позарился на добычу Тостига.
– Ты кто? – спросил аэнир.
– В твоем сердце, варвар, осталось жизни еще ударов на пять, – предупредил Касваллон.
Тостиг посмотрел в зеленые, словно море, глаза. Будь он уверен, что горец и в самом деле один, он рискнул бы ввязаться в бой, но тот держался уж слишком спокойно. Ни один горец не мог так вести себя в присутствии вооруженного аэнира, не будь перевеса на его стороне. В лесу, без сомнения, затаились лучники.
– Мы с тобой еще встретимся, – посулил, отступая, Тостиг.
Касваллон, не удостоив его ответом, осторожно перевернул на спину раненого подростка. Убедившись, что раны заткнуты тканью, он вскинул мальчика на плечо, подхватил посох и скрылся в лесу.
Гаэлен ворочался и стонал – наложенные недавно швы больно стягивали воспаленные раны. Открыв глаза, он увидел перед собой каменную стену пещеры. Запах горящего бука щекотал ноздри. Мальчик перевернулся на здоровый бок и увидел, что лежит на широком сосновом топчане, укрытый двумя шерстяными одеялами и медвежьей шкурой. Пещера насчитывала шагов двадцать в ширину и тридцать в глубину, но в дальнем ее конце виднелся какой-то ход. Занавес, сшитый из шкур, закрывал устье. Гаэлен осторожно сел. Кто-то перевязал ему бок и раненый глаз. Он пощупал обе повязки. Боль еще не совсем прошла, но не могла даже сравниться с той мукой, которую он испытывал, когда полз.
Наискосок от кровати, позади грубо вытесанного стола, помещался очаг, искусно вделанный в основание природного дымохода. В нем пылал огонь. Рядом лежали буковые поленья, кочерга и медный совок.
По краям занавеса ярко светило солнце. Гаэлен, постанывая, доковылял до входа, поднял завесу. Внизу расстилалась долина, зеленая с золотом, с каменными домами и деревянными житницами. Ленты ручьев пересекали возделанные поля. Слева паслось стадо лохматых длиннорогих коров, в других местах – овцы и козы, даже лошади стояли в загоне.
У Гаэлена задрожали коленки, и он вернулся назад. На столе лежал овсяный хлеб, стоял кувшин с ключевой водой. В животе заурчало от голода. Мальчик отломил краюху, налил в глиняную чашу воды.
Никогда еще он не бывал так высоко в горах. Ни один житель равнины не поднимался сюда, на эти запретные земли. Горцы дружелюбием не отличались. Иногда они приходили на рынок в Атерис, но никто из горожан не решился бы нанести им ответный визит.
Он попытался вспомнить, как очутился здесь. Ползя к лесу, он вроде бы слышал какие-то голоса, но действительность в его воспоминаниях путалась с бредом.
Человек по имени Оракул улыбался в глубине пещеры, глядя, как парень ест. Крепкий мальчонка, живучий, как волк. Пять дней он боролся с горячкой и не заплакал ни разу – даже когда переживал в бреду самые страшные мгновения своей молодой жизни. За это время он лишь дважды приходил в чувство и жадно пил теплый бульон, который давал ему Оракул.
– Вижу, тебе полегчало, – сказал старик, выйдя на свет.
Гаэлен подскочил и сморщился. Перед ним стоял высокий, худой старый горец в серой хламиде, подпоясанный веревкой из козьей шерсти.
– Да, намного. Спасибо.
– Как тебя звать?
– Гаэлен, а вас?
– Фарлены называют меня Оракулом. Если ты голоден, я подогрею суп: он сварен из свиной требухи и придаст тебе сил. – Оракул поставил на огонь закрытый горшок. – Сейчас согреется. Как твои раны?
– Гораздо лучше.
– Больше всего хлопот было с глазом, – кивнул старик, – но он, думаю, еще послужит тебе. Кривым не останешься. Что до раны в боку, она не тяжелая: копье просто проткнуло тебе бедро, не задев ничего важного.
– Это вы меня сюда принесли?
– Нет. – Оракул поддел кочергой крышку, помешал в горшке деревянной ложкой. В молодости этот человек был, должно быть, могуч, решил Гаэлен. Теперь его руки стали костлявыми, но плечи и запястья все еще широки. Светло-голубые глаза под густыми бровями блестят, как вода на льду. Он усмехнулся, поймав взгляд Гаэлена. – Раньше, в бытность мою лордом-ловчим Фарлена, я и впрямь был силен. Пронес большой валун Ворл на сорок два шага – за тридцать лет этого никто не смог повторить.
– Неужели мои мысли так легко прочитать? – спросил Гаэлен.
– Да. Ну вот, суп готов.
Они молча похлебали густого варева, макая в деревянные миски хлеб. Гаэлен не смог доесть и извинился.
– Ты пять дней почти ничего в рот не брал, желудок у тебя ссохся, – ответил старик. – Погоди немного и попробуй опять.
– Спасибо.
– Мало ты что-то вопросов задаешь, молодой Гаэлен. Или не любопытен?
– Любопытен, и очень, – впервые за все время улыбнулся мальчик, – просто не готов пока услышать ответы.
– Здесь тебе ничего не грозит, – заверил его Оракул. – Никто не отправит тебя назад к аэнирам. Ты не пленник и волен делать, что пожелаешь. Ну что, есть вопросы?
– Как я сюда попал?
– Тебя принес Касваллон. Он Фарлен, мастер-ловчий.
– Зачем ему было меня спасать?
– Не знаю, право. Сам он тоже не знает. Что ему взбредет в голову, то и делает. Хороший друг, страшный враг, истый Фарлен, но разгадать его трудно. Однажды, еще юношей, он охотился на молодую оленуху, а она возьми и попади в паллидский силок. Фарлены Паллидов не любят, поэтому он ее вызволил. Глядь, а у нее нога сломана. Он притащил ее на спине домой, выходил и отпустил в лес. Вот и пойми его. Не повреди она ногу, тут бы ей и конец.
– Выходит, я вроде той оленухи. Добеги я до леса целым и невредимым, Касваллон мог бы меня убить.
– Ты быстро соображаешь, люблю таких. Сколько тебе годов?
– Четырнадцать или пятнадцать…
– Ближе к четырнадцати, я бы сказал, но это не важно. Здесь о человеке не по годам судят, а по делам.
– Значит, мне позволят остаться? Я слышал, в горах Друина живут одни только кланы.
– Позволят, потому что ты теперь тоже состоишь в клане.
– Как так? Не понимаю.
– Теперь ты Фарлен. Касваллон объявил на тебя кормак – усыновил тебя.
– Это еще зачем?
– А что ему оставалось? В горах, как ты сам сказал, могут жить только кланы, и Касваллон, как и любой другой горец, не может привести в Фарлен чужака. Спасши тебя, он тем самым стал твоим опекуном и отныне отвечает за тебя головой.
– Отца мне не нужно. Сам как-нибудь проживу.
– Тогда тебе придется уйти. Касваллон даст тебе на дорогу плащ, кинжал и два золотых.
– А если я останусь, тогда что?
– Ты переберешься в дом Касваллона.
Гаэлен, которому требовалось подумать, отломил еще кусок хлеба и обмакнул в порядком остывший суп.
Вступить в клан? Стать диким воином-горцем? Неизвестно еще, каково это, когда у тебя есть отец. Касваллон его любить не обязан. Раненый олененок, принесенный домой, – это еще не сын.
– Когда я должен принять решение?
– Когда твои раны окончательно заживут.
– Долго ли еще ждать?
– Ты сам скажешь, когда время придет.
– Я не знаю, хочу ли быть горцем.
– Узнай сначала, к чему это тебя обязывает, а потом уж решай.
* * *Ночью Гаэлен проснулся с криком, в холодном поту.
– Что, что такое? – Оракул прибежал к нему со своего топчана и ласково гладил его лоб, откинув назад влажные волосы.
– Аэниры. Мне снилось, что они явились за мной.
– Не бойся, Гаэлен. Они завоевали нижние земли, но сюда не придут – пока. Поверь мне, тебе ничего не грозит.
– Они взяли город, смяли ополчение. За каких-то полдня.
– Тебе еще многое предстоит узнать, мальчик, о войне и о воинах. Да, твой город пал, как другие города до него. Но мы здесь в городах не нуждаемся. Наша крепость – горы, стены ее уходят за облака. Горцы не носят блестящих панцирей, не устраивают парадов. Поставив горца рядом с низинником, ты увидишь двух человек – и будешь неправ. Один как хорошо натасканный, хорошо кормленый пес. Он гладок и громко лает. Другой – как волк, поджарый и смертельно опасный. Он не лает, он убивает молча. Аэниры еще долго сюда не сунутся, ты уж поверь.
Проснувшись, Гаэлен нашел на столе выпеченную на меду и солоде булку и кувшин козьего молока, а в миске овес, сушеные яблоки и дробленые орехи. Оракул куда-то исчез.
Сквозь повязку на боку проступило немного крови, но Гаэлен не стал обращать на это внимание и поел. Сухой овес не шел в горло, тогда он накрошил в смесь булку, и дело пошло веселей.
После сытного завтрака он вышел из пещеры к текущему вниз ручейку и умылся на белых камнях, стараясь не намочить бинты на глазу. Хотелось бы прогуляться немного, но где там – он и до ручья-то еле дошел. Он сел на плоский камень и стал смотреть на долину.
Рядом с ее безмятежным покоем события в Атерисе представлялись еще более ужасными. Гаэлен вспомнил, как дрались за пищу вороны, сидя на толстом Леоне.
Свирепость аэниров не удивляла его. Они такие же люди, как все, а Гаэлен за свою жизнь убедился, что от людей ничего хорошего ждать не приходится. По большей части они жестоки, черствы или равнодушны. Их основные черты – жадность и злоба. Жить – значит страдать: мерзнуть зимой, жариться летом, мокнуть и трястись в дождь. Тебя бьют за то, что ты голоден, ругают за то, что одинок, дразнят за то, что родился вне брака, презирают за то, что сирота.
Жизнь дана не на радость – это враг, с которым надо биться без передышки.
Старик тоже, вероятно, с ним не просто так нянчится: этот Касваллон наверняка платит ему.
«Как поправлюсь, сбегу на север, – решил Гаэлен. – Найду город, который аэниры еще не разграбили, и снова примусь воровать». А когда вырастет и возмужает, он возьмет жизнь за горло и вытрясет из нее все, что захочет.
Он так и заснул на солнышке, мечтая о будущем. Оракул нашел его там, отнес обратно в пещеру, уложил и накрыл медвежьей шкурой. Мех не утратил еще густоты и блеска, хотя с тех пор, как Оракул убил этого зверя, минуло уже тридцать лет. Они сразились весной, в такой же вот ясный день…
…Старик усмехнулся. Тогда он звался Каразисом, лордом-ловчим Фарлена, и силой превосходил многих. Он убил медведя коротким мечом и кинжалом, а зверь чуть насмерть его не задрал. Каразис так и не узнал, с чего медведь напал на него. Горные медведи обычно сторонятся человека. Быть может, Каразис подошел слишком близко к его берлоге, а может, зверь захворал и обезумел от боли.
Так или иначе, он вдруг выскочил из кустов и стал на дыбы. Каразис в тот же миг метнул ему в грудь охотничий нож, а следом пришла очередь меча и кинжала. Бой был кровавый и длился недолго. Медведь обхватил врага лапами, запустил ему в спину когти. Человек двумя руками налег на кинжал, ища сердце в мохнатой туше, и вскоре нашел.
Теперь повелитель горных лесов согревает своей шкурой детей, а величайший из фарленских воинов постарел и зовется Оракулом.
– Время одурачивает нас, – тихо молвил старик, глядя на спящего мальчика. Красивый парнишка. Крепкий костяк, сильный подбородок. Огненно-рыжая грива отливает золотом, и такие же золотые искорки таятся в темных глазах. – Ты разобьешь немало сердец в свое время, сынок.
– Сердец? – пробормотал Гаэлен, зевнул и сел. – Прости, я не расслышал.
– Ничего. Старики вечно говорят сами с собой. Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
– Сон от многого лечит, особенно когда ты потерял много крови.
– Здесь так спокойно. Обычно я столько не сплю, даже когда заболеть случится. Помочь тебе чем-нибудь? Я не хочу быть обузой.
– Ты не обуза, молодой человек. Ты гость. Понимаешь, что это значит?
– Нет.
– Это значит, что ты друг, который остановился под моим кровом. – Старик положил руку на плечо мальчику. – И ничего мне не должен.
– Касваллон тебе платит, чтоб ты ходил за мной, – отстранился Гаэлен.
– Нет, не платит. И не заплатит, разве что оленью ногу принесет или мешок овощей. – Оракул подбавил поленьев в огонь. – Топить весной – лишний расход, но в пещере холодно, а кровь меня больше не греет.
– Славно, когда тепло. Люблю смотреть на огонь.
– А рубка дров от ломоты хорошо помогает. Ну, что ты хотел бы узнать?
– О чем узнать?
– Обо всем.
– Расскажи мне про кланы. Откуда они взялись?