Тарра. Граница бури - Вера Камша 27 стр.

Среднего роста, благообразный, с хорошим, очень бледным лицом, он был одет как богатый горожанин, желающий казаться нобилем. На первый взгляд, обычный человек, но что-то с ним было не так. Заурядный мещанин не мог вызвать такого отвращения. В этом следовало разобраться. Роман сделал знак своим спутникам и крадущейся походкой, то вжимаясь в стены, то припадая к массивным колоннам, стал продвигаться к странной парочке. Та была занята своими делами, и либер успешно укрылся в нише на расстоянии вытянутой руки от впившегося взглядом в мерцающий куб кардинала.

– Я жду! – Скрежещущий шепот горожанина заставил клирика сначала вздрогнуть, а затем взвизгнуть.

– Нет! Нет! Я не могу!.. Оно меня сожжет!

– Глупости! Ты получил, что хотел. Если ты откажешься выполнить условия, завтра все узнают, что кардинал Амброзий – убийца и Преступивший.

– Но, господин Поррак… Я… я не уверен… Может быть, золото? Я отдам все… У Филиппа было… кое-что… Оно любого короля сделает вашим рабом…

– Они и так будут рабами. Нам нужно кольцо!

– А… а может быть… вы возьмете его сами?

– Я не могу, и ты это знаешь. Только глава Церкви Единой и Единственной может прикоснуться к реликвии. Не бойся, никто ничего не узнает. Мы не хотим пугать ваше стадо раньше времени. Кольцо, которое я тебе дал, неотличимо от настоящего, но если ты обманешь…

На лице будущего Архипастыря застыл ужас. Медленно-медленно, словно боясь обжечься, он коснулся сияющего хрусталя, и ничего не произошло. Господин Поррак, вытянув шею, внимательно наблюдал за сообщником, не выказывая более никаких попыток подхлестнуть местоблюстителя и будущего Архипастыря, а тот уже погружал руки в оказавшийся призрачным хрусталь. Вот он почти дотянулся до Эрасти, вот тронул кольцо. И вновь ничего. Амброзий ухмыльнулся – клирик принадлежал к многочисленной и трусливой породе, для которой нет ничего святого – ни красоты, ни клятв, ни веры.

Убедившись, что страх был ложным, местоблюститель утратил всякое почтение к святыне и повел себя именно так, как и полагается мерзавцу и трусу, выказавшему сообщнику свой страх. Выругавшись так, что нежные уши хоть стражников, хоть городского ворья немедленно бы увяли, слуга Триединого бросил кольцо господину Порраку, который тут же надел его на палец. Будущему Архипастырю этого было мало.

– Спасибо за подарочек, Эрасти, – Амброзий лихо хлопнул безмолвную фигуру по плечу, – я к тебе еще загляну, а пока поноси вот это.

Амброзий откуда-то вытащил кольцо, неотличимое от украденного, и надел на руку святого.

Три крика прозвучали одновременно. Кричал подошедший без спросу брат Парамон, не в силах и далее выносить надругательство над святыней. В ужасе выл схваченный мертвой рукой Амброзий. Страшным, нечеловеческим воем заходился господин Поррак, корчащийся в охватившем его иссиня-черном пламени.

Творилось нечто немыслимое. Стало так светло, что можно было собирать иголки или вышивать бисером, хотя за окнами по-прежнему чернела непроглядная облачная ночь. Странный свет словно бы сдернул полог наваждений: возле черного костра стоял настоящий Роман, Нэо Рамиэрль, золотоволосый эльф в синем дорожном плаще. Исчез и долговязый провинциал: у колонны, положив здоровую руку на эфес шпаги, застыл Феликс, вернее, рыцарь Флориан из воинственного рода Остергази. Поррак больше не кричал, его совсем заслонило пламя, все сильнее напоминавшее человеческую фигуру. Вот начали проявляться и черты лица… Теперь Роман видел Эрасти Церну, каким тот был в пришедшем на болотах видении. Нет, не совсем таким – старше и спокойней. Эрасти, снимающий кольцо, был готов ко всему, а больше всего – к смерти. Эрасти, умирающий в скалах, ни на что не надеялся, но боролся. Эрасти, явившийся из огня, прошел все муки преисподней. Или почти все.

Оскверненный храм, ночь, весь мир отступили и пропали. Их осталось двое во всей вселенной – эльф Рамиэрль из Дома Розы и великий маг – все равно, святой ли, проклятый ли.

«Ты слышишь меня, живущий. – Негромкий усталый голос странно звучал под привыкшими к песнопениям церковными сводами. – Это значит одно: они покинули Корбут. Только их магия, столкнувшись с силой Воина, дает тебе возможность меня слышать. Уповаю на единственную милость, которую могут оказать Тарре те, кто от нее не отвернулся, – направить нить судьбы так, чтобы сюда пришел тот, кто способен понять язык Звезд. Человеческие наречия изменчивы; они умирают слишком быстро, чтобы им доверять.

Не буду говорить о себе, это не так уж важно, а времени у нас мало. Прошу тебя, неведомая надежда Тарры, поверить. Я хочу спасти всех живых с теплой кровью и разумом от опасности, самой отвратительной и неотвратимой из возможных. Даже в рабстве, даже в болезни можно надеяться, можно быть свободным хотя бы в мыслях и снах, можно ненавидеть, любить, чувствовать. Значит, жить. С ними же… Твое воображение не примет того, что вас ожидает и что будет длиться вечно, если ты проиграешь.

Поверь мне, незнакомец, прошу тебя, поверь мне. Доказать я ничего не могу, мое единственное доказательство – грядущий ужас, который накроет мир, если ты не сможешь пройти моей тропой, но дальше меня…»

Роман не слышал, как осторожно к нему подошел Феликс, как в немом благоговении рядом встали гвардейцы. Взгляд эльфа не мог оторваться от тонкого лица с золотистыми глазами. Роман понимал, что Эрасти здесь нет, что их разделяет больше тысячи лет, что тень ушедшего не может ждать ответа, и… ответил. На языке Звезд.

– Я верю тебе, Эрасти Церна, прозванный Проклятым. Я сделаю то, что от меня требуется. Что именно?

Странно, но Эрасти ждал, и ждал именно этих слов.

– Ты ответил, значит, я буду говорить дальше. Значит, моя жизнь не оказалась бессмысленной. Если бы ты не понял или промолчал, разговор был бы закончен, но мне повезло. Мне и Тарре. Не тебе.

– То, что я расскажу, покажется тебе безумием, как казалось когда-то мне. Не пытайся понять, не пытайся спорить, просто запомни, а потом обдумай, припомнив до последней мелочи все, что не поддается объяснению. Только так ты сможешь вступить на мою дорогу. На дорогу, у истоков которой стоят те, кого звали Воином и Девой.

Нет мира, за гранью которого не ждут своего часа посланцы могучих и чуждых нам сил. В разных мирах их называют по-разному. Они по-разному действуют, по-разному выглядят, но цель у них одна – получить то, что ими не создано, и изменить по-своему и для себя. Большего мы не знаем и не узнаем, как не узнает дерево, как поступит с его телом дровосек. Для дерева главное, что его больше нет и не будет; для вас – что больше не будет Тарры. Дерево не может защищаться. Вы можете.

Там, где ждущим противостоят равные, они отступают, но Тарру некому защищать. Но чтобы ждущие добились своего, им нужно войти, а сделать это без подручных внутри облюбованного ими мира невозможно. Они долго искали тех, кто откроет им Тарру, и нашли. Это зло, порожденное Таррой в годы ее юности. Когда сюда пришел Свет, оно уже было давно побеждено и сковано в горах Корбута. Не знаю, кто и когда его пробудил, а может, оно проснулось само, но оно жаждет освободиться.

Рано или поздно оно обретет способность принимать материальную форму и подчинять чужие души и тела. К счастью, всей его силы недостаточно, чтобы проторить путь ждущим, но есть способ обойти и этот запрет.

Должно родиться существо – ребенок женщины, в жилах которой течет кровь былых владык Тарры, и корбутского зла, овладевшего на краткий миг телом мужчины. Это создание соединит в себе тысячелетнюю злобу и великую силу и сможет с помощью ждущих стать повелителем преисподней, в которую превратится Тарра.

Запомни еще одно. Носящая под сердцем чудовищный плод обретет собственную силу. Она будет не подвластна магии своего супруга, ибо станет плотью от плоти этой магии. Она сможет противостоять любым заклятьям и творить то, что нам кажется невозможным. Мне удалось узнать, что у корбутского узника может быть лишь одна супруга. Если порожденное ею дитя погибнет, новое, пока жива мать, может выйти лишь из ее чрева. Пока женщина бесплодна и недоступна, ее супруг не обретет устойчивого тела и не исполнит договор со ждущими. Его адепты начнут охоту за избранницей. Они будут порабощать страну за страной, волю за волей, принуждая служить своей цели, но, пока дитя не существует, туман останется туманом.

Может случиться и так, что избранница восстанет против своего супруга. Тогда вы, те, кто не сдастся и не опустит рук, обретете могучего союзника. Если женщина окажется послушным орудием корбутского зла, вам придется тяжело, но надежда останется все равно.

Это все, что знаю я. Теперь судьба Тарры зависит от тебя. Сегодня, в третий день Влюбленных 1315 года по завершении Великого Исхода, я, Эрасти Церна, ученик Ларрэна Лунного, отправляюсь туда, где надеюсь найти ответ на многие вопросы. За Большим Корбутом есть место, в котором сходятся пути Силы, Судьбы и Воли. Наш разговор означает, что я не вернулся, но не то, что туда нельзя дойти. Мое кольцо – благословение и талисман, прошедший несколько рук, но создано оно Воином. Я не беру его с собой, ибо слишком ценно оно, а у меня есть иной ключ.

Если посланец беды посмел войти в храм, значит, они готовы. У тебя остается не так много времени, чтобы отыскать избранницу до рождения монстра, уничтожить его и надежно укрыть мать. Еще лучше, если она станет твоей союзницей. Вместе вы пройдете тот путь, на котором погиб я. Да сопутствует тебе удача. Возьми!

Эрасти протянул руку. Роман, сам не понимая того, что творит, шагнул навстречу, вновь ощутив пожатие живых, горячих пальцев и тяжесть какого-то предмета. И опять, как в давешнем сне, умоляющие слова, слышные только ему: «Верь мне. Прошу тебя, верь!» Затем ослепительная вспышка – и все. Наваждение исчезло. Вот он, храм, тускло озаренный несколькими догорающими свечами. Черное выгоревшее пятно на полу, где упал господин Поррак, и скорчившаяся фигура Амброзия, все еще стиснутого мертвыми руками.

Эльф медленно приходил в себя. Рядом молчали соратники. Мелькнула мысль: как-то он будет объясняться? Объяснения не потребовалось. Добори, Парамон, Генрих с Ксавье, даже Феликс молча преклонили перед ним колени.

– Мы не поняли, что говорил святой, – обрадовал Добори, – но мы видели, как он надел тебе на палец свое кольцо. Мы повинуемся тебе. Мы видели, как сгорел один святотатец, а другой, – кивок в сторону Амброзия, – попался. Ты получил приказ. Приказывай нам.

– Хорошо, – медленно произнес Роман, – но сперва я попрошу прощения. Я обманывал вас.

– Ну и что? Феликс не мог убить Архипастыря, это знала вся Кантиска. – Добори усмехнулся. – Вот во что я не верил – это в то, что и святые могут за себя постоять. Доказательство налицо. Что будем делать?

– Кто что может. – Роман невесело усмехнулся. – Я должен выполнить поручение Эрасти, вы – готовиться к войне. Не получив все и сразу, собратья этого Поррака возьмутся за дело по частям.

– Ты едешь? – спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, спросил Феликс. – Куда?

– Еду, но не сразу. Церковь не должна стать орудием врагов. Амброзиев много, а Филипп был один. Кто должен был стать его преемником?

– По традиции это кардинал Кантисский, – Феликс бросил полный ненависти взгляд на скрюченного Амброзия, – но на этот раз выйдет по-другому. Его святейшество… не хотел возвышения этой твари. Он колебался между Иоахиммиусом Дарнийским и Максимилианом. Первый слишком мало думает о земном, второй – кардинал без территории и слишком молод… Я боюсь, что изберут арцийского Трефилия.

– Архипастырем станешь ты. Именем святого Эрасти.

– Нет!

– Да. Ты, и только ты можешь и должен довести до конца задуманное Филиппом. Нас ждет… А, чего нас только не ждет! И надеждой, единственной, между прочим, надеждой этого мира станут Церковь и герцог Рене.

– Когда ждать войны?

– Не знаю, но не начаться она не может. «Век сытного лета» подходит к концу, хотя это мало кто замечает. Люди не верят, что на свете есть что-то хуже удачливого соседа, затмившего тебя числом золотых побрякушек и красивых любовниц. Твое дело – объяснить пастве, что пора готовиться к испытаниям и великому труду. Мы должны стать охотниками, пока нас не превратили в дичь.

– Значит, станем.

Епископ Гжижецкий Тиверий со вздохом украсил объемистый живот наперсным Знаком и водрузил на голову осыпанную богомольниками[50] и белыми карнеолами митру. Настроение у его преосвященства было мерзким донельзя. Кто бы ни был назначен новым кардиналом, он наверняка затаит злобу на него, Тиверия, обвенчавшего короля в обход его будущего высокопреосвященства. Попробуй докажи, что Марко не пожелал слушать никаких уговоров и настоял на немедленной свадьбе.

Не успев похоронить младшего сына, отец решил соединиться с невестой среднего и, как поговаривали, возлюбленной старшего. Такого Тиверий не одобрял. Не потому, что считал грехом, – во дворцах и церквях епископ насмотрелся всякого и пришел к выводу: если ты умен и силен, можешь делать все. Высший гнев, равно как и милосердие, его преосвященство считал выдумкой, впрочем, весьма полезной.

Брак Марко волновал епископа, потому что был непонятен, а путаница из дел любовных и дел государственных никогда ни к чему хорошему не приводила. Тиверий дорого дал бы за то, чтобы «молодых» соединил кто-то другой. Но, увы!

– Ваше преосвященство, пора. – Служка с поклоном подал серебряный Посох, и святой отец, тяжело ступая, отправился в храм.

Королевская свадьба должна быть роскошной. За полгода рассылаются гонцы ко всем потомкам великого Воля. Со всех Благодатных земель свозятся вина, ткани, драгоценности и добытые маринерами редкости. Венчает супругов в присутствии множества гостей сам кардинал, которому прислуживают девять епископов, и происходит сие в главном храме. Празднества длятся от полнолуния до полнолуния. А тут…

Тиверий осмотрел небольшую домовую церковь. Хоть и освещенная восковыми факелами и украшенная цветами шиповника, она производила гнетущее впечатление. Маленькая, с низкими тяжелыми сводами, церковь эта была одним из первых каменных зданий, построенных на Замковой горе, и никак не годилась для роскошного обряда. Народу внутри помещалось всего ничего, а Возвышение[51] было столь близко от амвона, что, пока хор пел Хвалу Триединому, епископ успел рассмотреть всех членов королевского дома.

Марко, затянутый в темно-красный бархат, с золотой короной на седых волосах и в пышной королевской мантии, казался маленьким и старым. Друзьями жениха были усохший и бледный наследник, угрюмо изучающий даже не мозаичный пол, и эландец, сменивший ради такого случая черный колет на темно-синий, расшитый серебром. Рядом с зятем и племянником Аррой, несмотря на седину, казался молодым. Тиверий встретил взгляд адмирала и немного успокоился: хоть один человек в этом королевстве сохранил голову на плечах.

Молитва закончилась, и епископ спустился к жениху. Ритуальная фраза: «Где та женщина, с которой ты хочешь пройти земною дорогой, о сын мой?» – гулко отозвалась под прохладными сводами.

«Она здесь, о слуга Триединого!» – запел хор, и из боковой двери вышли три женщины, за которыми следовали двенадцать детей с увитыми лентами свечами в руках.

Невесту вели под руки принцесса Илана, в первый раз в жизни накрасившая лицо, как советовала «Книга Прелести»[52], и невыносимо прекрасная Марита с сапфировыми атриолами в распущенных иссиня-черных волосах.

Герика шла медленно, словно боясь наступить на подол роскошного, но совершенно не идущего ей платья. Тяжелые тройные юбки, широкие рукава, обилие цветов и кружев на груди превращают любую женщину в копну, но обычай требовал от будущей королевы, чтобы она была одета именно так. Даже роскошные светлые волосы, единственное, что в тарскийке было королевским, исчезли под многослойной вуалью, украшенной жемчугом и серебряными цветами. На лице невесты читалась тупая покорность, никоим образом ее не красившая. Тиверию даже показалось, что тарскийку чем-то опоили, однако на вопрос клирика: «Не раскаешься ли ты, дочь моя, что отдаешь себя этому человеку?» – она отчетливо произнесла: «Не раскаюсь, отец мой!»