Сейчас лужа ловила черной маслянистой поверхностью догорающее вечернее небо; на берегу ее, покачиваясь, стоял пьяный портняжка.
Что это именно портняжка, становилось ясно с первого же взгляда – тонкую шею удавкой захлестывал замусоленный сантиметр, а холщовый передник был вымазан мелом. Соломенные волосы двумя сосульками закладывались за уши; портняжка глядел в лужу и негромко икал.
Карвер захохотал; прочие дружно присоединились к нему, но смехом дело и кончилось. Подмастерье поднял мутные глаза и ничего не сказал, а гуарды, миновав его, направились к двери трактира.
Надо же было случиться, что именно в тот момент, когда Солль поравнялся с пьяницей, тот, потеряв равновесие, размашисто шагнул вперед. Тяжелый деревянный башмак угодил в самую середину лужи, подняв буйный фонтан вонючих брызг, большая часть которых досталась лейтенанту Эгерту.
Солля окатило чуть не с головы до ног; грязные брызги замарали мундир и рубашку, шею и лицо. Чувствуя, как по щекам скатываются крупные холодные капли, Эгерт застыл на месте, не сводя с пьяницы остекляневшего взгляда.
Гуарды окружили портняжку плотным кольцом; на Эгерта смотрели опасливо, на парня – с сочувствием и любопытством. Впрочем, подмастерье был еще более пьян, нежели лейтенант Солль, а значит, и более храбр; он не испугался господ гуардов, а может, попросту их не заметил. С чисто научным любопытством он разглядывал свой башмак, взволновавшуюся поверхность лужи и облитого грязью Солля.
– Рылом его туда, – беззлобно посоветовал Дрон. Юный Бонифор взвился, предчувствуя забаву:
– Можно, я?
– Это человек Солля, – бесстрастно заметил Карвер.
Лейтенант Солль свирепо оскалился, шагнул к портняжке – и враз протрезвел. Действительность обрушилась на него, придавив и весну, и свободу, и рожденную заново смелость; Эгерт ослабел от внезапной догадки, что сейчас испугается снова. И действительно – стоило подумать о страхе, как внутри живота его растеклась муторная слабость; надо было попросту протянуть руку и взять парня за шиворот – но рука взмокла и не желала подчиняться.
Великий Харс, помоги мне!
Весь дрожа от усилия, Солль потянулся-таки к загривку подмастерья. Схватил мокрой ладонью воротник куртки – и в ту же секунду парень, встряхнувшись, сбросил его руку.
Гуарды молчали. Солль чувствовал, как наперегонки струятся по спине ручейки холодного пота.
– Жалко, – выдавил он через силу, – дурак он, пьяный, случайно…
Гуарды переглянулись. Подмастерье между тем, желая не то опровергнуть слова Солля, не то попросту продолжить свои научные изыскания, неторопливо занес над лужей деревянный башмак…
Гуарды вовремя отскочили, один Солль, будто прикованный к месту, принял на себя очередную, еще более обильную порцию жирной грязи. Портняжка покачнулся, с трудом удержал равновесие, полюбовался результатом своего дела и, удовлетворенный, расплылся в улыбке.
– Убьет, – вполголоса заметил Дрон. – Проклятье…
Лицо Эгерта, уши его и шея пылали под слоем черной жижи. Бей! – надрывался разум, опыт, весь здравый смысл. Бей, проучи, пусть тебя оттащат потом от бесчувственного тела, ну что же ты, Эгерт, это невыносимо, это конец, это конец всему, бей же!
Гуарды молчали. Подмастерье пьяно улыбался.
Деревянной ладонью Эгерт взялся за эфес шпаги. Не то! – закричал здравый смысл. Куда ты тащишь шпагу на безоружного, на простолюдина?!
Шпага на безоружного, шпага на безоружного…
Подмастерье занес ногу в третий раз, глядя теперь уже Эгерту прямо в глаза. Видимо, он был настолько пьян, что из всего происходящего вокруг выделял только приятный для него процесс – путешествие брызг на лицо и одежду некоего господина.
Подмастерье занес ногу в третий раз, но в этот момент не выдержали нервы лейтенанта Дрона. С нечленораздельным рычанием он рванулся вперед, и кулак его врезался портняжке в подбородок. Без единого звука подмастерье, очень удивленный, опрокинулся назад – и так и остался лежать, посапывая.
Эгерт перевел дыхание. Он стоял, облитый грязью с головы до ног, и десять пар глаз потрясенно глядели, как эта грязь стекает по золотому галуну мундира.
Первым нарушил молчание Дрон:
– Ты бы его убил, Эгерт, – сказал он виновато. – Как тебя скрутило… Его, может быть, и стоило бы убить, но не здесь же, не сейчас… Надрался, дубина такая, что возьмешь – простолюдин… Эгерт, ты слышишь?
Солль стоял, глядя в лужу – как до этого подмастерье. Светлое небо, Дрон решил, что Эгерта парализовал приступ ярости!
Его тронули за мокрый рукав:
– Эгерт… Ну что тебя заклинило?! Не убивать же, Дрон прав… Если всех убивать, так и мастеровых не останется… Пойдем, Эгерт, а?
Оль и Бонифор уже переминались у дверей трактира, нетерпеливо оглядываясь на остальных; кто-то взял Солля под руку.
– Минутку, – уронил Карвер. На него удивленно оглянулись.
– Минутку, – повторил тот громче. – Дрон, и вы, господа… По-вашему, лейтенант Солль поступил правильно?
Кто-то фыркнул:
– Что за ерунда, что за речь перед строем, правильно-неправильно… Никак не поступил, и ладно, что дубина эта жива осталась…
– Неправильно, что озверел, – заметил Дрон примирительно. – Хватит, Карвер, пойдем…
Тут случилось странное. Проскользнув между гуардами, Карвер оказался вдруг прямо на том месте, где стоял до того поверженный портняжка. Несильно размахнувшись, Карвер ударил в лужу ботфортом.
Стало тихо, как в давно забытой могиле. По телу Солля прошла судорога; свежая грязь налипла на мундир, потеками заструилась по щеке со шрамом, сосульками склеила светлые волосы.
– А? – глупо спросил кто-то. – Аг…а?
– Эгерт, – сказал Карвер тихо. – Ты так и будешь стоять?
Голос его то приближался, то отдалялся – уши Солля будто заложило ватой.
– Он так и будет стоять, господа, – так же тихо пообещал Карвер и снова окатил Солля зловонной жижей.
В ту же минуту Карвера схватили с двух сторон Лаган и Дрон; тот не сопротивлялся и дал оттащить себя от лужи:
– Да не волнуйтесь так, господа… Посмотрите на Солля, он же не от ярости трясется… Он болен-таки, и болезнь его знаете как называется?
Эгерт с трудом разлепил губы, чтобы выдавить жалкое:
– Замолчи…
Карвер воодушевился:
– Вот-вот… Вы слепы, господа, прошу прощения, но вы слепы как компания кротов…
И, пользуясь тем, что Лаган и Дрон растерянно выпустили его руки, Карвер поспешил к луже и, почти опорожняя ее, снова окатил Солля.
Из окон и дверей «Верного меча» торчали, как грибы из лукошка, головы любопытных.
– Да он пьян! – панически выкрикнул Бонифор. – Гуард на гуарда…
– Солль больше не гуард! – рявкнул Карвер. – Его честь замарана, как его мундир…
Тогда Эгерт поднял глаза и встретился с Карвером взглядом.
Он был невиданно наблюдателен, этот друг-вассал. Долгие годы вторых ролей научили его смотреть и выжидать. Теперь, примерявшись, он угодил прямо в яблочко, он выиграл, он победил, и в уставленных на Солля жестких глазах Эгерт прочитал всю длинную историю их верной дружбы.
Ты всегда был храбрее меня, говорили глаза Карвера. Ты всегда был сильнее и удачливее, и разве я не расплачивался за это верностью и терпением? Вспомни, я сносил бестрепетно самые злые шутки; я сносил их по справедливости, я чуть ли не радовался твоим насмешкам! Жизнь переменчива; теперь я храбрее тебя, Эгерт, и справедливо будет, если ты…
– Да ты рехнулся, Карвер! – выкрикнуло сразу несколько голосов.
…Справедливо будет, если ты, Солль, займешь то положение, к которому обязывает тебя твоя трусость…
– Это дуэль, Солль! – хрипло произнес Дрон. – Ты должен вызвать…
Эгерт увидел, как друг его мигнул; где-то по дну сознания Карвера пронеслась шальная мысль: что, если все-таки просчитался? Если вызовет? Если дуэль?
– Это дуэль, Солль… – носилось в воздухе вокруг Эгертовой головы. – Вызывай… Сейчас или завтра, как хочешь… На рассвете, у моста… Дуэль… Дуэль… Поединок…
И тогда Эгерт ощутил тот самый симптом страха, о котором умолчала в разговоре Фета; от каждого слова «дуэль» ему становилось все труднее и труднее.
Карвер увидел и понял, и глаза его, устремленные на Солля, полыхнули сознанием полной и окончательной безопасности.
Дуэль… Дуэль… Поединок…
Где-то в глубине Эгертовой души метался прежний Солль, исходя бессильной яростью, приказывая немедленно выхватить шпагу и провести в грязи у ног Карвера черту… Но страх уже полностью подчинил себе бывшего лейтенанта, сломил его, парализовал и толкнул на самое постыдное для мужчины преступление: отказ от поединка.
Эгерт отступил на шаг; темное небо крутилось над его головой, как сумасшедшая карусель. Кто-то ахнул, кто-то предостерегающе закричал; и тогда лейтенант Эгерт Солль повернулся и побежал.
В тот же вечер, оставив в отчем доме облепленный грязью мундир и прихватив с собой только дорожный саквояж, гонимый невыносимым страхом и еще более тягостным стыдом, Эгерт покинул город.
3За мутным окошком быстро вечерело. Дилижанс жалобно постанывал на ухабах; Эгерт сидел, забившись в угол, и безучастно смотрел на серую, однообразную, без устали бегущую назад обочину.
Со дня, а вернее, с ночи его бегства из Каваррена прошло недели три; чувство окончания света и окончания жизни, овладевшее тогда Эгертом и бросившее его прочь из дому, из города, из мундира и собственной шкуры – это ужасное, мучительное чувство теперь притупилось, и Солль просто сидел в пыльном углу дилижанса, подмостив руку под подбородок, глядя в окно и стараясь ни о чем не думать.
Саквояж его не поместился на багажной полке, и теперь путался в ногах, мешая спрятать их под сиденье; все багажное отделение заполнено было узлами и корзинами, принадлежавшими странствующему торговцу. Сам торговец, желчный и жилистый старик, сидел теперь напротив; Эгерт прекрасно понимал, что имеет полное право потеснить его вещи ради собственного саквояжа – но не решился сказать и слова в свою защиту.
Место рядом со стариком занимала хорошенькая, юная, несколько робкая особа – по-видимому, девица преждевременно вылетела из отчего гнезда, чтобы отправиться на поиски работы, мужа и приключений. Заинтересовавшись было Эгертом и не получив с его стороны ни малейшего ответа, бедняжка теперь обиженно водила пальчиком по стеклу.
Бок о бок с Соллем сидел унылый, неопределенных лет субъект с висящим, как капля, сизым носом и короткими, сплошь в чернилах пальцами. Эгерт про себя определил его, как бродячего писца.
Плавно покачивалась туша дилижанса; купец прикорнул, навалившись лицом на раму, девица безуспешно ловила назойливую муху, писец, не отрываясь, глядел в пространство, а Эгерт, у которого от неудобной позы ныла спина и затекали ноги, думал о прошлом и будущем.
Прожив двадцать лет в Каваррене и никогда не удаляясь от него на сколько-нибудь значительное расстояние, он получил теперь возможность увидеть мир – и эта возможность более пугала, нежели радовала. Мир оказался неуютным, бесформенным средоточением городишек, селений, постоялых дворов, дорог, по которым бродили люди – угрюмые, иногда опасные, чаще равнодушные, но неизменно неприятные Эгерту незнакомые люди. Солль чувствовал себя неухоженным, измученным, затравленным; сейчас, прикрыв глаза в мерно покачивающемся дилижансе, он в который раз отчаянно пожелал, чтобы все происходящее с ним оказалось дурацким сном. На какое-то мгновение он искренне поверил, что сейчас проснется в своей постели и, разлепив глаза, увидит кабанов на гобеленах, и позовет слугу, и умоется чистой водой над серебряным тазом, и будет прежним Эгертом Соллем, а не жалким трусливым бродягой; он так искренне в это поверил, что потрескавшиеся губы сами собой улыбнулись, а рука провела по щеке, будто прогоняя дремоту.
Пальцы его наткнулись на длинный рубец шрама. Эгерт вздрогнул и открыл глаза.
Торговец глухо похрапывал; девица поймала наконец муху и, зажав насекомое в кулаке, с интересом прислушивалась к звукам, издаваемым несчастной пленницей.
Светлое небо! Вся жизнь Солля, вся счастливая и достойная жизнь его тысячей осколков летела в невообразимую пропасть, позади него оставались позор и боль, которые страшно было вспоминать; впереди его ждала серая, мутная, тошнотворная неизвестность, о которой страшно было помыслить. За что?!
Солль снова и снова задавал себе этот вопрос. В корне всех обрушившихся на него бед лежала трусость, внезапно проснувшаяся в душе храбреца; но как, почему, каким образом стало возможным такое перерождение? Откуда пришла болезнь?
Дуэль с незнакомцем. Эгерт то и дело возвращался к ней мысленно и всякий раз удивлялся: неужели одно поражение способно было так сломить его? Одно нелепое, случайное поражение, произошедшее без свидетелей…
Он изо всех сил сжал зубы и уставился в окно, за которым уже бесконечно долго тянулся сырой, темный лес.
Копыта лошадей выбивали ровный дорожный ритм; торговец проснулся и развернул узелок с ломтем хлеба и копченой куриной ногой. Эгерт отвернулся – он был голоден. Девица уморила наконец муху и тоже потянулась за узелком, в котором оказались булочка и кусочек сыра.
Писец, по-видимому, раздумывал, не пора ли и ему поужинать – когда в размеренном ритме лошадиных копыт появились вдруг лишние, фальшивые ноты.
Дилижанс дернуло – сначала вперед, потом как-то неуклюже вбок; неразборчиво, испуганно закричал возница на передке. Топот копыт послышался сзади и сбоку; торговец вдруг побледнел как мел, и рука его, сжимающая лоснящуюся от жира куриную ногу, крупно затряслась.
Девица удивленно завертела головой; на губах у нее белели приставшие крошки. Писец икнул; Эгерт, ничего не понимая, но чуя недоброе, вжался лопатками в потертую обивку.
Впереди что-то грузно ударилось о дорогу; дилижанс резко сбавил ход, Эгерт едва не полетел вперед, на торговца.
– Осади! – зло выкрикнул мужской голос откуда-то сзади. – Осади, стой!
Истерически заржали сразу несколько лошадей.
– Светлое небо… – простонал торговец. – Нет… Нет!
– Что это? – тонко спросила девица.
– Разбойники, – объяснил писец спокойно, как у себя в конторе.
Сердце Эгерта, несчастное боязливое сердце, одним судорожным движением прыгнуло вверх, к горлу, чтобы тут же провалиться вниз, к желудку. Он скорчился на сидении и плотно зажмурил глаза.
Дилижанс качнулся и стал. Быстро и умоляюще забормотал возница, потом вскрикнул и замолчал. Дверцу дилижанса рванули снаружи:
– Открывай!
Эгерта тряхнули за плечи:
– Молодой человек…
Он через силу открыл глаза и увидел над собой бледное лицо с огромными, часто моргающими глазами.
– Молодой человек… – прошептала девушка. – Скажите, что вы мой муж… Пожалуйста… Может быть…
И, повинуясь инстинкту слабого, который ищет защиты у сильного, она схватила Эгерта за руку – так утопающий хватается за трухлявое бревно. Взгляд ее полон был такой мольбы, такой истовой просьбы о помощи, что Эгерту стало горячо, как на раскаленной сковородке. Пальцы его зашарили на боку в поисках шпаги – но едва коснувшись эфеса, отдернулись, будто обжегшись.
– Молодой человек…
Эгерт отвел глаза.
Дверцу дернули снова, кто-то снаружи выругался, свет в тусклом окошке закрыла чья-то тень:
– А ну, открывай!
От звука этого голоса Солля затрясло. Ужас накатывал волнами, и каждая новая волна перехлестывала другую; холодный пот струился по спине и по бокам.
– Надо открыть, – флегматично заметил писец.
Торговец по-прежнему сжимал в кулаке куриную ногу; глаза его выкатились на самый лоб.
Писец потянулся к дверной защелке; в этот самый момент девушка, отчаявшись найти помощи у молодого человека Эгерта, увидела вдруг темную пустоту под противоположным сидением.
– Минуточку, – примирительно говорил писец тем, кто ожидал снаружи, – защелку заело, минуточку…
Одним ловким движением девушка вкатилась под скамью, и облезлая ткань, покрывающая сиденье, полностью спрятала ее от взглядов снаружи.
Солль плохо помнил, что случилось потом.
Одурманенное страхом, его сознание увидело вдруг лазейку, слабую надежду на спасение. Надежда эта была на самом деле мнимой – но затуманенный мозг Эгерта не понял этого, им овладело одно-единственное, огромное, на грани безумия желание: спрятаться!