Когда его взгляд на секунду остановился на ней, Сара ощутила сильнейшую тревогу, словно стигиец способен был прочитать, о чем она думает в эту минуту. Но затем он вновь отвернулся к окну и оставшуюся часть пути не смотрел в ее сторону, даже, когда заговорил. А за все время пути он открыл рот всего один раз. Стигиец вел себя как человек, умудренный годами: его тон не был мстительным, как в напыщенных проповедях иных высокопоставленных стигийцев, к которым привыкла Сара. Казалось, он взвешивает каждое слово, словно подбирая одно к другому прежде, чем выпустить их из тонких губ:
— У нас не так уж мало общего, Сара.
Сара резко повернула голову к стигийцу. Ее заворожила сеточка глубоких морщин в уголках его глаз, порой округлявшихся, словно он собирался улыбнуться — но стигиец ни разу не растянул рот в улыбке.
— Если мы в чем и ошибаемся, так это в том, что не признаем, что тут, внизу, есть несколько человек — их очень-очень мало, которые не так уж отличаются от нас, стигийцев.
Он медленно моргнул: они проезжали мимо особенного большого фонаря, так ярко осветившего карету, что на секунду стали видны все ее уголки. Сара заметила, что никто из двух других стигийцев не смотрит на старика, да и на нее тоже, а тот продолжил говорить:
— Мы стоим особняком, и время от времени вдруг появляется кто-то вроде вас. В вас есть сила, которой нет у других; вы противостоите нам с таким пылом, с такой страстью, какие мы ожидаем лишь от тех, в ком течет наша кровь. А ведь вы всего лишь боретесь за признание, отдаете все силы тому, во что верите — неважно, чему именно, а мы вас не слышим. — Он остановился, медленно вздохнув. — Почему? Нам так много лет приходилось главенствовать, держать в узде народ Колонии — ради общего блага, что мы привыкли ко всем вам относиться одинаково. Но не все вы из одного теста. Сара, хоть вы и колонистка, вы пылкая и целеустремленная и совсем… совсем не такая, как остальные. Возможно, нам следовало бы быть к вам терпимее — хотя бы ради огня, горящего в вашей душе.
Сара еще долго смотрела на стигийца во все глаза, когда тот закончил говорить, и спрашивала себя, ждет ли он от нее ответа. Она не могла понять, что он хотел сказать. Пытался проявить к ней сострадание? Или это такой стигийский метод: комплиментами ввести противника в заблуждение?
Или же он сделал ей некое странное, беспрецедентное предложение — присоединиться к стигийцам? Этого не может быть. О таком и подумать нельзя. Подобного не случалось ни разу: стигийцы и колонисты — две разные расы, угнетатели и угнетенные, как дал понять и старик-стигиец. И вместе им не сойтись… так оно всегда было и всегда будет во веки веков.
Сара не могла отделаться от этой мысли, пытаясь понять, на что намекал стигиец, и вдруг перед ней предстала еще одна возможность. Быть может, его слова означали лишь признание ошибки стигийцев, вроде запоздалых извинений за то, как обошлись с ее умирающим малышом? Она все еще раздумывала над этим, когда экипаж остановился перед Черепными воротами.
За всю свою жизнь Сара проходила через них десяток раз или около того, сопровождая мужа по тем или иным служебным делам в Квартал, где она ждала его на улице или, когда ее пускали на встречу, должна была сидеть молча. Так было принято в Колонии: женщины не считались равными мужчинам и никогда не имели права занимать какие-либо ответственные посты.
До Сары доходили слухи, что у стигийцев все по-другому. Живое тому доказательство сейчас сидело напротив нее — Ребекка. Саре трудно было поверить, что эта девочка, совсем еще ребенок, обладает такой властью. Она также слышала, в основном от Тэма, что существует особый внутренний круг, нечто вроде королевской семьи на высшей ступени стигийской иерархии, — но то было его личное, ничем не доказанное предположение. Стигийцы жили отдельно от народа Колонии, и потому никто точно не знал, что у них происходит, хотя слухи об их странных религиозных ритуалах передавались из уст в уста в тавернах, тихим шепотом, с каждым пересказом становясь все более преувеличенными.
И переведя взгляд с девочки на старого стигийца и обратно, Сара поймала себя на мысли о том, что они, возможно, родственники. Если верить молве, у стигийцев не было семей в привычном понимании этого слова; маленьких детей отдавали на воспитание специальным няням или воспитателям в частных школах.
Но глядя на этих двоих, сидевших рядом в темноте, Сара чувствовала, что их определенно связывает нечто особое. Она чувствовала между стариком и девочкой некую связь, сильнее обычной лояльности стигийцев друг к другу. Несмотря на солидный возраст и непроницаемое выражение лица, в обращении старика-стигийца с девочкой чувствовались почти неуловимые отцовские, чуть фамильярные нотки.
Мысли Сары прервал стук в дверцу экипажа, которая тут же открылась. Внутрь грубо ворвался ослепительно яркий свет фонаря, от блеска которого Саре пришлось прикрыть глаза. Затем последовал диалог: стигиец помоложе, рядом с Сарой, и тот, в чьей руке горел фонарь, обменялись пронзительными, щелкающими звуками. Свет исчез почти мгновенно, и Сара услышала звяканье опускной решетки — Черепные ворота поднимались. Она не стала наклоняться к окну, чтобы на них взглянуть, вместо этого представила себе, как решетка уходит внутрь огромного черепа, вырезанного из камня наверху.
Ворота предназначались для того, чтобы удерживать обитателей огромных пещер. Разумеется, Тэм нашел тысячу способов обойти этот, основной барьер. Он словно играл в веселую игру: всякий раз, когда один из его контрабандистских маршрутов обнаруживали, Тэм всегда умудрялся найти новый путь, по которому мог попасть в Верхоземье.
Более того, для своего побега Сара сама воспользовалась маршрутом, о котором он ей рассказал — через вентиляционный туннель. Вновь ощутив боль потери, Сара улыбнулась, вспомнив эту сцену: огромный Тэм, с медвежьими ручищами, как можно тщательнее нарисовал для нее сложную карту коричневыми чернилами на кусочке материи размером с маленький носовой платок. Она знала, что теперь этот маршрут бесполезен — стигийцы действовали неизменно быстро и его наверняка запечатали уже через несколько часов после ее побега на поверхность.
Повозка устремилась вперед с невероятной скоростью, спускаясь все глубже и глубже. Затем воздух вдруг изменился, и ноздри Сары наполнились запахом гари, а все вокруг завибрировало с низким, всепроникающим грохотом. Экипаж проезжал мимо главных вентиляторных станций. Высоко над Колонией, в огромном, специально вырытом котловане, были скрыты массивные вентиляторы, крутившиеся день и ночь, чтобы выводить из пещер смог и застоявшийся воздух.
Сара принюхалась и глубоко вдохнула. Здесь, наверху, запахи были сконцентрированы еще сильнее: дым костров, ароматы готовящейся пищи, вонь плесени, гнили и распада и общий смрад, исходивший от огромного числа людей, заключенных в несколько связанных между собой, пусть и довольно больших, подземных зонах. Дистиллированный экстракт всей жизни Колонии.
Повозка резко повернула. Сара схватилась за край деревянного сиденья, чтобы не соскользнуть с его потертой поверхности прямо на молодого стигийца рядом с ней.
Ближе.
Она все ближе к дому.
Экипаж продолжал двигаться вниз, а Сара в предвкушении наклонилась к окну.
Она выглянула наружу, не в состоянии заставить себя не смотреть на сумеречный мир, который некогда был единственно знакомым ей местом.
С такого расстояния каменные домики, мастерские, магазины, приземистые часовни и массивные правительственные здания, из которых состояла Южная Пещера, казались почти такими же, какими она видела их в последний раз. Сара ничуть не удивилась. Здесь внизу жизнь была столь же неизменна и постоянна, как бледные лучи светосфер, горевших двадцать четыре часа в день, семь дней в неделю на протяжении последних трехсот лет.
Наконец двухколесный экипаж промчался по спуску и на головокружительной скорости пронесся по улицам, причем люди отступали с его пути или быстро откатывали свои тележки на обочину, чтобы он их не сбил.
Сара видела, с каким озадаченным видом колонисты провожали взглядом летящую повозку. Дети указывали на него пальцами, но родители за руки тянули их назад, сообразив, что в экипаже едут стигийцы. Не стоит лишний раз попадаться на глаза представителям правящего класса.
— Мы на месте, — объявила Ребекка, открыв дверь еще до того, как экипаж успел остановиться.
Сара вздрогнула, узнав знакомую улицу. Она вернулась домой. Она еще не привела в порядок свои мысли, не была готова к этому. Дрожа, женщина встала, чтобы последовать за Ребеккой, когда та ловко спрыгнула со ступеньки экипажа на тротуар.
Саре не хотелось покидать повозку, и она задержалась на краю.
— Пойдем, — мягко произнесла Ребекка. — Пойдем со мной.
Она взяла Сару за руку и провела дрожащую женщину в полутьму пещеры. Позволяя Ребекке вести себя, Сара подняла голову, чтобы взглянуть на колоссальный каменный свод, нависший над подземным городом. Дым лениво поднимался из труб, вертикально вверх, словно с каменного полога наверху свисали ленты узкого серпантина, которые чуть подрагивали под напором свежего воздуха, проникавшего в пещеру через огромные вентиляционные отверстия.
Ребекка сжимала Сарину руку в своей и продолжала тянуть ее вперед. Послышался стук копыт, и рядом с двухколесным экипажем, откуда они только что вышли, остановился еще один. Сара остановилась, сопротивляясь Ребекке, и обернулась, чтобы взглянуть на него. Она с трудом различила за оконцем кареты Джо Уэйтса. Затем женщина вновь повернулась к ровному ряду домов, протянувшихся вдоль улицы. Она была совершенно пуста — что необычно в это время дня, и Сара тут же почувствовала, как внутри нарастает тревога.
— Я подумала, тебе не понравится, если все примутся на тебя глазеть, — пояснила Ребекка, словно читая мысли Сары. — Поэтому велела, чтобы эту часть на время отгородили.
— А! — тихо произнесла Сара. — И его тут нет, так ведь?
— Мы все сделали так, как ты просила.
Еще стоя в подземелье в Хайфилде, Сара настаивала лишь на одном условии: она не в состоянии снова увидеть мужа, даже после стольких лет. Сара не знала, почему именно: то ли потому, что с ним вернулись бы воспоминания о погибшем малыше, то ли потому, что сама не могла простить себе предательства, то, как она его бросила.
Сара по-прежнему и ненавидела и, когда у нее хватало духу быть честной с самой собой, любила его — в одинаковой степени.
Сара двигалась словно во сне — они подошли к ее дому. Он совершенно не изменился, будто она покинула его только вчера и не было этих двенадцати лет. Сара вернулась домой, столько времени проведя в бегах и отказывая себе в самом необходимом, скрываясь, словно загнанный зверь.
Она коснулась глубокого пореза на шее.
— Все в порядке, на вид ничего страшного, — проговорила Ребекка, сжав Сарину руку.
Вот, опять: девочка-стигийка, порождение самой отвратительной мерзости, пытается ее утешать! Держит ее за руку и ведет себя, будто она ей… друг! Быть может, мир сошел с ума?
— Ты готова? — спросила Ребекка, и Сара повернулась к дому.
В последний раз, когда она его видела, мертвого малыша положили на стол… Вон там, в этой самой комнате, — Сара бросила быстрый взгляд на спальню на втором этаже, — в ее с мужем комнатушке, где в ту жуткую ночь она сидела у колыбели. А тут, внизу — теперь она смотрела на окно гостиной — к ней вернулись воспоминания о прошлой жизни с двумя сыновьями: как она чинила их одежду, по утрам опустошала сливной колодец, приносила чай мужу, читавшему газету, и о голосе ее брата, Тэма, словно донесшегося из соседней комнаты, о его громком смехе под звон стаканов. Боже, если бы только он был жив! Милый, милый, милый Тэм.
— Готова? — снова спросила ее Ребекка.
— Да, — решительно произнесла Сара. — Я готова.
Они медленно прошли по дорожке к главному входу, но у двери Сара попятилась назад.
— Все в порядке, — успокаивающе проворковала Ребекка. — Тебя ждет мама. — Девочка толкнула дверь, и Сара последовала за ней в прихожую. — Она там, дальше. Пойди, поговори с ней. Я буду на улице.
Сара взглянула на знакомые обои в зеленую полоску, на которых висели строгие изображения предков ее мужа, целые поколения мужчин и женщин, ни разу не видевших того, что видела она, — солнца. Потом женщина коснулась дымчато-голубого абажура над лампой на столе в прихожей, словно проверяя, настоящий ли он, не снится ли ей какой-то странный сон.
— Не торопись, время у тебя есть. — После этих слов Ребекка развернулась и уверенными шагами покинула дом, оставив Сару в одиночестве.
Глубоко вздохнув, на негнущихся ногах, словно робот, женщина прошла в гостиную.
В камине горел огонь, и комната выглядела такой же, как и всегда, разве что чуть обветшавшей, слегка утратившей краски от дыма, но все равно теплой и уютной. Осторожно ступая, Сара подошла к персидскому ковру и кожаным креслам с изящными подлокотниками, чтобы рассмотреть, кто там сидит. Ей все еще казалось, что она может проснуться в любую минуту и все будет кончено, тут же потускнев в памяти, как это всегда случается со снами.
— Мам?
Старушка слабо подняла голову, словно очнувшись от дремоты, но Сара сразу поняла, что мама не спала — на сморщенных щеках у нее застыли слезы. Мать забрала седые волосы в неаккуратный узел и надела черное платье с простым кружевным воротником, спереди застегнув его скромной брошью. Сара вдруг почувствовала, как от наплыва чувств ее охватывает слабость.
— Мам… — Голос ей не повиновался, раздался лишь слабый хрип.
— Сара, — произнесла старушка и с трудом привстала.
Она подняла руки, чтобы обнять дочь, и Сара, увидев, что мать все еще плачет, тоже не смогла сдержать слезы.
— Они сказали мне, что ты придешь, но я боялась даже надеяться.
Руки матери обхватили Сару — но ее объятия стали такими слабыми, совсем непохожими на те, какие она помнила. Так они и стояли, держась друг за друга, пока мать Сары не заговорила.
— Мне надо присесть, — выдохнула она.
Когда она села, Сара встала на колени возле маминого кресла, все еще держа ее руки в своих.
— Девочка моя, ты неплохо выглядишь, — произнесла ее мать.
Повисла тишина, и Сара попыталась промямлить что-то в ответ, но в таком нервном состоянии попросту не могла говорить.
— Жизнь там, наверху, должно быть, тебе подходит, — продолжала старушка. — Так ли там все порочны, как нам обычно рассказывают?
Сара начала отвечать, но тут же закрыла рот. Она не могла сейчас пускаться в объяснения, да и слова теперь ничего для них обеих не значили. Главное, они были вместе, снова вдвоем.
— Сара, столько всего случилось… — Старушка чуть помедлила. — Стигийцы были ко мне добры.
Они присылают ко мне человека каждый день, чтобы он помог мне добраться до церкви, где я молюсь о душе Тэма. — Она подняла глаза к окну, словно ей было слишком больно смотреть на Сару. — Они сказали мне, что ты вернешься, но я боялась поверить им. Просто не могла и надеяться на то, что снова увижу тебя… в последний раз… прежде, чем умру.
— Мам, не говори так, тебе еще жить и жить, — как можно мягче произнесла Сара, чуть встряхнув ее за руку, словно делая шутливый выговор.
Когда мать вновь повернулась к ней, Сара заглянула ей в глаза. Как тяжело было видеть эту перемену: внутренний свет покинул их. Раньше, казалось, там всегда мерцала яркая искорка — но теперь глаза матери сделались тусклыми и пустыми. Сара знала, что причиной тому не только прошедшие годы. Знала, что отчасти виновата сама, и чувствовала, что пришло время отвечать за свои поступки.
— Я так много всего натворила, да? Я разрушила семью. Из-за меня сыновья оказались в опасности… — заговорила Сара, ее голос задрожал и начал ей изменять. Она быстро сделала несколько глубоких вдохов. — И я даже не знаю, как мой муж… Джон… себя чувствует.
— Теперь он за мной присматривает, — быстро проговорила ее мать. — Ведь больше никого не осталось.
— О, мама, — прохрипела Сара, чья речь стала бессвязной. — Я… Я же не хотела… чтобы ты осталась одна… когда ушла я… Прости меня…