Он подошёл к мальчику и взял его на руки.
— Светлые мысли иногда тебя посещают, Кай, — добавил он. — Почему бы и впрямь не подарить Мэй маленького приятеля?
— Видишь, какой я сообразительный… бываю! — расплылся я в гордой улыбке. Старику лишний заработок не повредит, это точно.
— А раз мысль твоя, то и платить — тебе, так я считаю, — продолжал тот. — Чего застыл? Мысли денег стоят, а подарки девушкам — больших денег. Доставай монеты!
Не надо, не надо было пускать этого наглеца в лавку! Ну всё, мое терпение истощилось! Домой возвращаемся быстро, без остановок и заходов в сомнительные местечки!
А всё-таки любых расходов будет заслуживать обомлевшее личико Мэй-Мэй, получившей такой подарок!
"Кто знает", — размышлял я, шагая по направлению к дому в обществе таинственно улыбающегося южанина и задумчивого Ясу, — "кто знает, может, и встреча с правителем ничем пагубным не обернётся? Ведь иногда события нежелательные и внушающие опасения являются ступенями к большему счастью, чем самые заветные, взлелеянные сердцем мечты!"
Но как много времени и сколько мудрости требуется, чтобы в череде этих событий мы распознали струящийся шёлк нашей судьбы!
Глава 15
Дружба
(Первый День Воды месяца Светлого Древа, 499-ый год Алой Нити)
Повозка раскачивалась и тряслась, подпрыгивала на ухабах и… какое знакомое чувство! До боли. Выражение столь же избито, как моё тело, страдающее от соприкосновения то с локтями Ясу, возлежащего бок о бок с Ю, то с бамбуковыми стенками, обитыми тонкой тканью. Я бы и сам присоединился к попутчикам — в положении лёжа трясёт не так сильно и меньше возможностей удариться затылком. Однако и на окрестности не поглазеешь, а спать… нет уж, благодарю покорно!
Я подоткнул под голову одну из подушек, наряду с футонами смягчающих наше пребывание в повозке, и ещё немного раздвинул нижние перегородки, устроенные по образу и подобию обычных сёдзи. Уж лучше слепни, чем скука, духота и укачивание! Ощущаешь себя рыбой в засмолённом бочонке, которую везут с Рыбачьего побережья[47] на продажу в Центральную Столицу.
Перегородки можно раздвинуть лишь на длину локтя, но этого достаточно, чтобы высунуть голову и с облегчением… вдохнуть облако дорожной пылищи, сопровождающей повозку. Вот ведь проклятье! Накануне Первого Дня Металла, когда мы отправились в путь, прошёл сильный дождь и прибил её к земле. Начиналось лето, с его смертельной жарой и бесконечными ливнями. "Дважды глупец тот, кто повторяет свои глупости", — вспомнил я народную мудрость и на сей раз вытребовал повозку из тщательно пригнанных друг к другу бамбуковых досок. Так что непогоды мы отныне могли не опасаться, а до изнуряющего зноя ещё далеко. Хотя, кто знает, сколь долгий срок отмерен нашему путешествию и куда дуют ветра перемен, овеявшие мою жизнь своими крылами?
Природа сменила гнев на милость в тот же миг, как Жёлтые Ворота скрылись из глаз; она радовала ласковым солнышком, незабудковым небом без единого облачка и лёгким ветерком вот уже три дня. Но теперь к этому списку благ прибавилась ещё и пыль, которая была вовсе не благом! А ведь только вчера на дороге плескались лужи. Стоило им просохнуть, как тряска стала доставлять ещё больше неудобств, чем раньше.
Хорошо хоть, императорский путь считается самым коротким из тех, что соединяют Центральную Столицу с бывшей Северной, которая является столицей лишь по названию. Впрочем, оказалось, что «бывшая» — понятие, применимое не только к месту назначения, но и к самой дороге. Зачем только мы её избрали? Не иначе, как по привычке. То ли дело набитый торговцами да крестьянами тракт, что виднеется на противоположном, левом, берегу Мидорикавы. Сами проложили — сами и порядок поддерживают. Хорошо жить простому люду: положение не обязывает их передвигаться какими-то дурацкими, никому не нужными дорогами, на которых не всякий дзю заметишь встречную повозку. К тому же, пыльными, как!..
С другой стороны, наше положение теперь столь сомнительно, что тоже накладывает не слишком много обязательств.
Закашлявшись и окончательно убедившись в том, что лучше быть солёной рыбой в бочке, чем живой, но перенесённой тайфуном в засушливые степи Каваки, где, говорят, от малейшего дуновения ветерка до самых небес поднимаются цунами пыли, я со злостью вернул перегородку на прежнее место. На привале надо будет затянуть оконце полупрозрачной тканью, если я, конечно, не забыл её дома. Хорошо рассмотреть окружающий мир уже не получится, но хоть не в темноте ехать. Тех скудных лучей, которые просачиваются через приотворённые заслонки в крыше повозки, явно недостаточно. А ведь только вчера, высунув голову наружу и оборотившись назад, я мог любоваться на гору Рику в священном уборе из ещё не растаявших снегов, голубовато-белую и чарующе-прекрасную. Дорога слабо забирала вверх, вскарабкиваясь на лоснящиеся от свежей зелени холмы. С нескольких её участков моему взору открывалась Овара, подобная оттиску печати на шёлковой глади равнины, и серебристая петля излучины. Самая полноводная река острова прозвана Мидорикавой, то есть, Изумрудной, из-за того, как окрашивается её вода после Месяца Света. От дивной красоты окрестностей, от запаха вешних лугов и тяжесть на душе уменьшалась.
Сегодня же… что ж, оставалось сидеть в полумраке и тешить свою неуверенность в завтрашнем дне, предаваясь гнетущим размышлениям о смутной цели нашего путешествия. И о многом другом.
Разговор с императором в Первый День Земли не хотелось даже вспоминать. Тени были едва заметны в лучах полуденного солнца, когда мы с юмеми вступили под прохладную сень беседки дворцового сада и обнаружили правителя в присутствии изрядно встревоженного Татибаны-но Ясумасы. Последний бросил на меня столь красноречивый взгляд, что страх перед Сыном Пламени охотно уступил место боязни разговора с другом. Разговора, который обязательно воспоследует, как только мы останемся наедине. Впрочем, ощущение было сильным, но кратким.
С каким удовольствием я бы предал эту беседу забвению! Все те уловки, на которые мы шли, чтобы не сболтнуть лишнего о тайных возможностях Ю как Повелителя Сновидений. Все попытки лавировать между губительными порогами слов-ловушек. Все жалкие потуги нашей злополучной троицы отвертеться от выполнения недвусмысленно изложенного приказа — весьма жёстко изложенного, твёрдо и рассудительно. Если бы только его содержание не заставляло усомниться в здравомыслии того, кто его отдал…
Прав был юмеми, тысячекратно прав, если правота нуждается более чем в одном подтверждении! Втуне пропали наши уверения в бесцельности поисков, в том, что три верных сердца могут оказаться нужнее здесь, в Оваре, нежели вдалеке, скитающиеся по миру в погоне за тем, чего и на свете-то быть не может. Или это новая разновидность пожизненного изгнания? Но за что? Чем мы провинились? История с Левым Министром лишь доказала нашу преданность, так за что же?! Впервые мне пришло в голову: а почему дядя направил за сновидцем именно меня? Доверял? Прежде я так полагал, но теперь… как это смешно, как наивно! Если бы я задумался раньше!..
Может статься, истины я никогда и не узнаю.
Сын Пламени, ещё более постаревший за те несколько дней, что прошли с последней нашей встречи, смотрел на Ю так, будто тот уже сейчас обладал вожделенным зельем бессмертия, но скрывал его по каким-то личным причинам. Недоверие, будто гной, сочилось из сузившихся глаз, таких усталых и потухших, что вид их обладателя вызывал бы жалость, кабы не… А впрочем, и вызывал — к чему лукавить? Да, я знаю, что дядя хитёр и коварен, изворотлив и умело управляет людьми, словно кукловод — своими подопечными, но кто поддержит его, если не мы? Другое дело, что сердцем чую: надо было оставаться с ним. С сыновьями его обречёнными. Огнём души его заклинал! А взамен был отослан прочь, в неведомые дали, откуда рукой не дотянуться и глазами не узреть. И не один…
Всё, хватит! Что толку рис толочь, когда он уже в муку превратился!
В тот день, проговорив едва ли не до заката, мы уныло отправились по домам собирать вещи. Ясумаса знаться со мной не желал, из-за Химико. Мы впутали его, ни о чём не подозревающего, в дело о предательстве и этим разбили его надежды найти возлюбленную, оставшуюся в Оваре. Человек она или нет, какая разница? Только бы отыскать. А когда он теперь вернётся, и вернётся ли?
Посему с самого начала пути наш убитый горем друг либо спал, отвернувшись от меня в сторону юмеми, либо мрачно бодрствовал, крутя в руках каменный ключ, висящий на шее — единственный предмет, напоминающий ему о любимой. И не отвечал на мои попытки заговорить, попросить прощения, развеселить, утешить… Это было хуже всего: сознавать свою вину и понимать, что, пропусти мы имя Татибаны в докладе правителю, приказ коснулся бы только нас с ханьцем. Но кто же знал? Не захотели лишать его заслуженных почестей, болваны! Я не мог смотреть Ясумасе в глаза, когда дядя с недоброй усмешкой пообещал, что испытывать нашу дружбу разлукой слишком жестоко. А теперь… неужели вот так она и закончится?
И о чём я думаю? Не себя жалеть надо, а человека, который по твоему недомыслию утратил любовь всей жизни! Где уж тебе его понять, Хитэёми-но Кайдомару!
Хорошо хоть, Дзиро с нами не потащился. Уговоры не помогли, пришлось действовать коварно, через отца. Старик обиделся безмерно, но так даже лучше — не будет тосковать. Хотя глупая это надежда…
В таком вот напряжении и продолжался наш путь. Куда? А никуда! В поисках того, что не существует, можно направляться в любую сторону — так, по крайней мере, заявил Ю, и я ему поверил. Надо же кому-то верить? Правда, юмеми добавил, что несуществующую вещь можно с тем же успехом искать и в бутылочке из-под саке, а потому есть предложение вернуться в Кёо и осесть там, но это была скорее горькая шутка, нежели совет. Даже для ханьца возврата к прошлому уже не было. Не это ли он подразумевал, когда говорил о завершении своей прежней жизни как о смерти? Если так, то мертвы все трое. Три блуждающих неприкаянных духа…
А как всё хорошо начиналось! Первые весенние деньки, Синие Врата прекрасной Южной Столицы, поиск квартала Ранних Хризантем… Я уже и забыл о своём мимолётном недоумении по поводу этого странного названия, да дядя напомнил. Не впустую он потратил дни перед нашей последней (действительно, последней?) встречей. Должно быть, поседел ещё не пожилой Верховный Судья, Исаи-но Нобору, после задушевных бесед с разгневанным повелителем. Дядя, когда захочет — и душу вытрясет, не то, что какие-то записи о приказах Судебной Управы. Тут и выявился подлог, а может быть, случайная ошибка загнанного начальством писца, кто теперь разберёт? Интересно, расплывчатое определение моих полномочий — чем оно объясняется? Кто-то и впрямь хотел усложнить мою задачу, насколько это возможно? Жаль, не поинтересовался, слишком много всего навалилось. Так или иначе, но приказ Сына Пламени, переданный через Управу, направлял меня в правильное место, а мандат — в несуществующее. И вот, словно по кругу двигаюсь — опять ищу то, чего нет. Или это было своего рода знамение? Ещё бы угадывать, что именно в нашей жизни является указанием свыше…
Что касается засады по пути в Центральную Столицу, то на сей счёт ничего нового не выяснилось. Судья признал, что его покойный старший брат мог нанять людей, дабы похитить юмеми ещё на подъезде к Оваре. "Этих разбойников следует разыскать и предать справедливому суду, как и злосчастное семейство Тасига", — провозглашал он и клялся, что готов взять это на себя, дабы восстановить честь своего рода. Разумеется, сам он и представления не имел о творящемся беззаконии…
Не знаю даже, верить в искренность Исаи-но Нобору или нет. Хочется, но не получается. По-видимому, император тоже колебался. Но кара, которую Судья назначил своему старшему брату — кара, прямо скажем, весьма своевременная — лишила и правителя, и двор надежды на выяснение доподлинных обстоятельств интриги. Что-то напоминает мне такая поспешная очистка семейной чести. Смутно брезжит сходство этой истории с какой-то другой, но какой? Ладно. Может, ещё вспомнится.
Когда мы, потратив на спешные сборы весь следующий день, уезжали на рассвете Первого Дня Металла, в столице трудно было найти человека, не потрясённого последним известием из дворца. Правитель, наконец, обнародовал имя нового Министра Левой Руки, которым оказался старший принц, Тоомаро. Такого хода не ожидал никто, ведь принц был основным наследником престола по праву старшинства. Даже открытая неприязнь отца не могла воспрепятствовать закону. И всё же… Так открыто дать сыну понять, что его дело — знать своё место по левую руку будущего Сына Пламени, и только! Левый Министр не может претендовать на трон, как и Правый. Как Верховный Судья и Верховный Военачальник. Порядок, установленный предками, дабы сделать невозможным участие могущественных сановников в борьбе за престол.
Но достойным ли министром станет Тоомаро, несправедливо обойдённый собственным отцом в пользу младшего брата? Сможет ли служить тому верно и чистосердечно? Не слишком хорошо я его знаю, чтоб делать предположения, но что-то подсказывает: затея не из лучших…
— Столь мрачная задумчивость не к лицу тебе, Кай, — голос юмеми звучал мягко, но оказалось, что даже это выводит меня из себя. — Впотьмах и испугаться недолго.
— Так зачем было пялиться, любитель острых ощущений? — буркнул я, не ожидая ответа на вопрос.
Лежащий пошевелился и занял излюбленное положение: наполовину сидя, опираясь спиной на груду покрывал, служившую до этого изголовьем, и с руками, скрещёнными на груди. Провёл по мне долгим, изучающим взглядом, будто кистью по холсту.
— Может быть, хватит хандрить?
— А я и не хандрю!
— Да неужели?
— Не хандрю! Просто радоваться нечему.
— Да неужели?
— И язвить бесполезно!
— Да неужели?
— Вот заладил! Ю, хоть ты не изводи меня, умоляю!
— Да неу… Ладно, не буду. Ты сам себя изведёшь, без посторонней помощи.
Я фыркнул. Хмуриться при таком разговоре было решительно невозможно.
— Тебе легко говорить. А я, может быть, родителей никогда не увижу. И Дзиро. А Ясу — тот вообще… — я понизил голос, вспомнив, что предмет моих слов лучше без надобности не будить, и недостойная слабость тотчас же этим воспользовалась, схватив меня за горло. Вот ведь напасть! Ещё решит, что я тут слезами исхожу.
— Ка-ай, — юмеми стремительно перебрался через тело моего друга и заглянул мне в лицо. — Ты это брось, любезный! Ишь, чего надумал, по несбывшемуся убиваться. Только вообрази, весь мир откроется твоим глазам! Сколько приключений тебе предстоит испытать! Да разве не завидна судьба путешествующего по сравнению со скучным уделом закоренелого домоседа? Разве…
— Да причем здесь моя судьба!! Плевал я на свою судьбу!
— Тише!
Я помолчал, вслушиваясь в биение крови в ушах. Ханец ни капельки меня не понимал, ни капельки! Его не волнуют простые человеческие горести, наши с Ясумасой, ведь это по его вине мы… Откуда-то из глубин души поднялась тёмная волна ненависти, едва не захлестнув мой разум. Победила спасительная мысль о том, что повозка со спящим рядом попутчиком — не лучшее место для выяснения отношений.
— Вот так-то лучше. А то я едва не усомнился в твоей принадлежности к клану Пламени, — насмешливо заявил Ю. — Три дня сидеть, равнодушно уставившись в одну точку и изредка выглядывая наружу, когда совсем невмоготу — я уже стал переживать!
— Будто тебе не безразлично, — бросил я, всё-таки не сдержавшись.
— С чего ты взял? — удивился он. — С того, что я спокойно отнёсся к тому повороту, который приняло дело? Так вынужден напомнить, что спокойствие далось нелегко и мне. Вспомни то утро, когда ты впервые сопровождал меня к императору.
Такое забудешь, как же…
— Хотим мы этого или нет, опасаемся или предвкушаем, — продолжал тем временем юмеми, — нити судьбы изменчивы и вьются, пока кровь течёт в наших жилах, и даже после. Что странного в том, что иногда возникают узелки и петли, нить сплетается с чужой, стираясь и натягиваясь, меняя толщину и цвет — и обе от этого перестают быть прежними? Пока путь не завершится, сложно предсказать, беду или благо принесли перемены. Но, когда нити вьются вместе, они становятся прочнее многократно…