Дорминда вздохнула.
– Он страшный человек, доченька! Все про то знают. У них целая банда изгоев, и они много чем заправляют здесь, в Олгене. А он там не последний человек.
– Дорминда, это неправда, я не верю!
– Уж поверь! Ты помнишь Какона?
– Какого? У которого Таш меня купил?
– Да, его. Ты знаешь, что с ним случилось?
Лика пожала плечами.
– Таш сказал, что он умер. Но, ты знаешь, после всего, что он со мной сделал, мне как-то все равно, как именно это произошло!
– А зря. Могла бы и поинтересоваться. Ему в тот же день свернули шею.
– Ну и что! Мало ли кто мог это сделать. Не обязательно же Таш!
– Вот глупая! Да об этом всем давно известно! Наши местные это сами видели.
– Что, видели, как убивал?
– Да. Этот Какон не из наших был, так, приезжий какой-то. Они после торговли с рынка уходить не стали, прямо там шатры поставили, чтобы заночевать. Кое-кто из наших с ними вместе там пил. А после обеда к ним пожаловал Таш. Отозвал Какона в сторонку, о чем-то с ним поговорил, а потом раз – и свернул ему шею. Тот даже не пикнул.
– О богиня! А те, кто там был? Они не погнались за ним?
– Погнались? Ты что, смеешься? Да они все обделались от страха! Твой Таш ведь не из тех, кто убегает. Он подошел к ним, спросил, не хочет ли ему кто отомстить за Какона, желающих не нашлось, и он ушел.
– А потом пришел домой и всю ночь просидел у моей кровати, – с некоторым вызовом напомнила Лика. Потом немного подумала и добавила: – Нет, Дорминда, ты как хочешь, а я не могу его осуждать. Раз он этого поганца Какона убил, значит, так было нужно. А вот ты скажи мне, только честно, кто еще отнесся бы ко мне так, как он? Когда я была у Какона, я готова была пойти на что угодно, даже на смерть, лишь бы получить свободу. А рядом с Ташем я даже рабыней себя не чувствую! Он относится ко мне как... как... как к сестре, вот!
– Как к сестре, говоришь? – с непонятным выражением переспросила Дорминда. – Ну что ж, тогда одевайся, я покажу тебе, какая жизнь тебя ждет рядом с таким... братом. В храме вчера как раз объявляли, что сегодня будут клеймить. Вот и посмотришь.
Бросив на плите наполовину приготовленный обед, они торопливо оделись, причем Дорминда все время подгоняла Лику, и поспешили на храмовую площадь. Действо еще не началось, но народу столпилось уже немало. Несколько небольших групп, в которых преобладали плачущие женщины, держались ближе к помосту.
– Родственники! – неодобрительно поджала губы Дорминда. – Попрощаться пришли! Можно подумать, после суда не напрощались!
– Попрощаться? – машинально переспросила Лика, наблюдая за выплескивающимся из глаз родственников горем. – Разве кого-то будут казнить?
– Ну что ты, глупая, казнь – дело серьезное! Нет, этих только заклеймят, но они для всех все равно что умрут.
– Почему?
– Потому что это грех, общаться с клеймеными!
Глаза у Лики чуть не выпрыгнули из орбит.
– Но ведь ты же общаешься с Ташем! Даже работаешь на него! Значит, ты тоже грешишь!
Дорминда нехотя повернулась к ней.
– Ты знаешь грех, худший, чем неблагодарность?
Не понимая, что она от нее хочет, Лика неуверенно покачала головой.
– Нет.
– Вот и я не знаю. Когда Таш купил в Закорючке дом, многие не хотели, чтобы среди нас жил изгой, все грозились поджечь. Тогда он пообещал, что нас никто не будет трогать. И правда, за все время нас ограбили всего один раз, да и то не местные. На следующий день этих воров нашли мертвыми прямо у ворот дома, который они ограбили. Они лежали там вместе с награбленным. На другой день после этого я пришла к Ташу и предложила помощь по хозяйству, потому что в ограбленном доме жила моя дочь. Да, я грешу, когда общаюсь с ним, но согрешила бы еще больше, если бы не попыталась отблагодарить. Теперь понимаешь?
– Теперь понимаю.
– Ничего ты не понимаешь, глупая! Изгой может заставить согрешить, даже если сделает тебе добро! От них вообще лучше держаться подальше!
В этот момент два монаха у дверей храма затрубили в длинные трубы, и из боковых ворот вышла целая процессия. Небольшую цепочку прикованных друг к другу одной длинной цепью преступников сопровождала охрана, одетый в красное палач и жрец в черных просторных одеяниях.
Толпа зашумела, задвигалась и приготовилась к зрелищу. Скованных цепью будущих изгоев заставили подняться на небольшое возвышение, где храмовые служки уже развели костерок в большой железной чашке. Жрец торжественно прочитал над огнем молитву, и действие началось. Достав из папки первую бумагу, он назвал имя и навстречу ему вышел один преступников. Жрец громко зачитал, в чем заключалось его вина (украл курицу), взял поднесенную служкой печать и шлепнул ему на внутреннюю сторону предплечья, посередине между локтем и запястьем. Охранники сняли с него цепи и отпустили.
– И все? – почему-то шепотом спросила Лика. – Теперь он – изгой? Всего лишь за курицу?
– Да нет же, глупая! – зашипела на нее Дорминда. – Это временное клеймо за мелкое преступление!
– А он тоже умрет для своих родственников?
– Да всего лишь на год! Он отработает свою вину в храме! Смотри дальше!
Дальше было еще несколько временных клейм за мелкие проступки. А потом голос жреца изменился, и толпа снова зашевелилась в предвкушении. Прозвучало женское имя, и вперед вытолкнули совсем молоденькую девчонку с ребенком на руках. Ее грех жрец зачитывал чуть ли не завывая, а она стояла перед ним, не поднимая глаз. Наконец палач взял длинную, докрасна раскаленную с одного конца железяку, схватил за руку преступницу и прелюбодейку и прижег ей то же место, что и у остальных. Она не закричала, только закусила губу. Жрец посыпал ее клеймо розовым порошком и приказал развернуть ребенка. Она послушно выпростала из пеленки ручку младенца, к которой палач тоже прикоснулся раскаленным железом. Ребенок закричал так, что Лике стало плохо. Она едва не упала, не поддержи ее довольная произведенным эффектом Дорминда. Хотя сердце от плача ребенка сжималось и у нее.
– Хорошо, что у нее девочка! – решив утешить свою подопечную, сказала она. – Хоть дадут вырасти. Правда, потом все равно...
– А если бы мальчик? – как сквозь пелену спросила Лика, подумав о своем хозяине.
– Мальчикам тяжело приходится, – не пожелала вдаваться в подробности Дорминда. – Из них мало кто выживает.
Молодую мать расковали и отпустили, но ребенок на ее руках продолжал заходиться криком. К ней сразу подошли две вульгарного вида женщины в ярких платьях.
– О, налетели уже, вороны! – в сердцах плюнула Дорминда. – Хотя куда ей еще деваться? С ребенком-то на руках?
Далее перед жрецом встал невысокий тощий мужик. Его вину жрец зачитывал с особой торжественностью, потому что это был убийца. Его руку тоже прижгли, посыпали красным порошком, после чего расковали и столкнули с помоста. На беднягу тут же набросились несколько человек (родственники убитого – пояснила Дорминда) и несколько раз пырнули ножом. Толпа на это отреагировала весьма одобрительно.
– Они в своем праве, – нехотя сказала Дорминда. – Хотя могли бы и подождать, пока народ разойдется.
Лика уже ничего не спрашивала и не уточняла. Молча смотрела на молодую мать, которую уводила с собой одна из хозяек публичного дома, на распростертое у подножия тело, которое служки уже крюками затаскивали на низкую раздолбанную телегу. Но представление еще не закончилось. К жрецу принесли еще двоих младенцев, на этот раз без матерей.
– Подкидыши, – брезгливо сказала Дорминда.
Их прижгли, не обращая внимания на плач, посыпали ранки синим порошком и унесли в храм.
– Что с ними будет? – чужим голосом спросила Лика.
– Ничего! – резко ответила не желающая вдаваться в подробности Дорминда. О судьбе таких детей ходили страшные слухи, и, учитывая то, что она ни разу не встречала взрослого изгоя, выросшего при храме, пожилая женщина склонна была им верить. Но говорить об этом впечатлительной Лике ей не хотелось. – Там о них позаботятся!
Лика вдруг повернула к ней резко повзрослевшее лицо и спросила:
– Дорминда, почему их просто не убивают? Зачем заставляют переживать такое, если потом все равно убьют?
– Наша всемилостивейшая богиня не хочет просто так отнимать подаренную жизнь! – заученно ответила та. – Она хочет, чтобы ее дети через унижение других научились бояться и избегать греха, где бы он их не подстерегал! А жизнь изгоя ей не нужна, она навсегда изгоняет его из своего сердца, потому что он есть воплощенное зло! Лика покачала головой и отвернулась. Нет, ей никогда этого не понять.
Домой они возвращались молча. Даже на Дорминду церемония произвела тяжелое впечатление, хоть она ни за что не призналась бы в этом. Дома они опять же молча доделали все дела, и Дорминда, уже уходя, все-таки заговорила с мрачной и потерянной Ликой.
– Лика, доченька, нравятся тебе наши порядки или нет – тут уж ничего не поделаешь! Такова жизнь! Таш – хороший человек, это я могу сказать открыто. Он изгой и преступник, но он хороший человек! За два года, что я к нему прихожу, я не слышала от него ни одного дурного слова! Но ты, Лика, девочка моя, беги от него, как от огня, пока еще не поздно. Он пожалел тебя, так воспользуйся этим! Устрой свою жизнь, выйди замуж, нарожай деток. Что еще нужно женщине для счастья?
После этих слов пожилая служанка прослезилась, и Лика, тоже расплакавшись, обняла ее, не зная, что сказать. Она видела, что Дорминда и в самом деле переживает за нее, но не могла ей ничего пообещать, кроме того, что хорошо обо всем подумает.
Она ушла, а Лика без сил свернулась калачиком на кровати, стала думать. Правда, думалось ей совсем не о том, о чем советовала Дорминда. У нее перед глазами, как наяву, стоял помост, на котором клеймили грешников. Она вспоминала, как они протягивали палачу руки, и ей становилось не по себе от беспомощности этого жеста. Она вдруг поняла, почему клеймо не ставят на более заметном для окружающих месте – оно в первую очередь было предназначено для самих изгоев. Чтобы они каждый день смотрели на него и знали, что они – отверженные. Что они никому не нужны, даже давшим им жизнь богам. Чтобы они чувствовали себя грязными и стыдились этого. Чтобы они не сопротивлялись, когда их будут убивать. Чтобы сами не хотели жить.
А еще Лика поняла, почему Таш никогда в жизни не позволит ей остаться с ним. Потому что не захочет, чтобы его ребенку досталось такое же клеймо, как у него. Дорминда как-то упомянула, что он – изгой с рождения, и Лика уткнулась в подушку, давясь рыданиями, от представившейся ей картины его клеймения.
Потом взяла себя в руки и успокоилась, решительно вытерев слезы. Таш хочет, чтобы она вышла замуж? Хорошо, чтобы доставить ему удовольствие, она попытается.
Хотя мысль о замужестве вызывала в ней отвращение, и она даже знала почему. Если она свяжет судьбу с кем-нибудь из местных, ей придется с головой окунуться в эту жизнь, и спасения уже не будет. Она окажется связанной по рукам и ногам обязательствами перед мужем, детьми и родственниками, сверху ее придавит груз многочисленных обязанностей жены и матери семейства. И храм, со своими порядками, будет стоять надо всем этим, придавливая ее своим могуществом. Лика уже сейчас задыхалась, и на секунду ее посетила крамольная мысль, что проще было бы умереть, чем добровольно ввязываться во все это.
Глава 3
Таш и Самконг уже битый час ломали друг друга на тренировочной площадке. После вчерашней попойки на Самконга было жалко смотреть, но именно в такие дни на него обычно накатывало желание начать вести здоровый образ жизни и поддерживать свое тело в должном состоянии. Силушкой его богиня не обидела, но гибкость с возрастом стала не та, и он пыхтел, как забытый на плите горшок каши, пытаясь вывернуться из очередного захвата Таша, который, проявляя редкостную жестокость, даже не думал поддаваться. Напротив, сделал еще пару неуловимых движений – и безжалостно ткнул старого друга мордой в песок, которым был щедро посыпан поединочный круг. Отпустил же его только тогда, когда побежденный друг энергично заскреб землю свободной пятерней.
– Ну, что, хватит на сегодня? – спросил он, протягивая Самконгу руку.
Тот, отплевываясь, схватился за нее и тяжело поднялся с колен.
– Хватит, – недовольно проворчал он. – Ну ты и...
– Кто? – спокойно поинтересовался Таш.
– Гусь! – огрызнулся Самконг. – Только кости ломать горазд! Никакого душевного понимания в тебе нету.
– Понимания? – удивился Таш. – Какого свигра я тебя понимать должен? Это что, я тебя с бодуна сюда притащил?
– Ну, тащить, может и не тащил, – нехотя согласился Самконг, – но что песок заставил жрать, это да!
– Знаешь, что? – разозлился Таш. – В следующий раз, когда на тебя накатит, я буду тебя на скотном дворе тренировать, чтобы ты вместо песка навоз жрал!
– Я же говорю, никакого душевного понимания и сострадания к чужой головной боли! У самого-то, небось, ничего не болит!
– Ну вот, я еще виноват в том, что не нажрался вчера, как некоторые!
– Да ты мало того, что не нажрался, так еще и слинял в самом разгаре праздника. Все наши, помню, удивлялись, куда это ты подевался?
– А они еще способны были заметить, что меня нет?
– Конечно, способны, за кого ты нас принимаешь? Все заметили, что тебя нет, даже Лайра глазки продрала и поинтересовалась: а что это Таш ее девочек так невежливо проигнорировал? Не понравились, что ли? Всего-то одну и помял.
– Какого змея? – опять вскипел Таш. – Я вам что, петух, что ли, на каждую курицу кидаться?
– Не горячись, Таш, они же не со зла! Вон Валдей сразу за тебя заступился! Так прямо и сказал: Таш вам что, жеребец, что ли? У него дома такая краля живет, что на других даже и смотреть не захочется.
Таш мгновенно остыл. Так вот к чему весь этот разговор.
– Допустим. Только она не краля, и если кто к ней свои лапки потянет, может и огрести, ясно?
– Да это всем уже давно ясно. Неясно только то, зачем ты ее до сих пор прячешь. Ты ж ее вроде как замуж собрался отдавать?
– Может, и собрался. Вам-то что?
– Да нам-то ничего. Только как она себе жениха найдет, если ты ее из дома не выпускаешь?
– Как вы меня достали все! Болела она, ясно? Болела! Вам что, Заген не натрепал, в каком состоянии она ко мне попала?
– Да ладно, ладно, Таш, не злись! – примиряюще сказал Самконг. – Это я так, к слову. Но сейчас-то, я надеюсь, она выздоровела? Может, позволишь посмотреть, а?
Таш вдруг расхохотался.
– Самконг, друг мой! Ты полчаса выводил меня из себя только для того, чтобы попросить показать тебе мою рабыню?
Друг пожал плечами и тоже рассмеялся.
– Ну, а зачем же еще?
– А нормально попросить не мог?
Самконг делано вздохнул.
– Таш, друг мой! Я знаю тебя уже столько лет, что с большой долей уверенности могу сказать, что если бы я попросил тебя, как ты выражаешься, нормально, то ты послал бы меня так далеко и надолго, что у меня не было бы никаких шансов вернуться. – Баронское воспитание иногда начинало лезть из Самконга, как шерсть с шелудивого кобеля.
Таш хмыкнул.
– Как пить дать, послал бы! Нечего ей с изгоями клеймеными якшаться! Ей, как ты правильно заметил, еще замуж выходить!
– А я не клейменый, Таш! Я, если что, и жениться могу!
Оба засмеялись, но Таш при этом все-таки наградил своего друга увесистым подзатыльником. По-дружески, разумеется. А клейма у Самконга действительно не было, и оба знали, почему.
* * *Таш и Самконг познакомились во время драки в одном из портовых кабаков Вангена, столицы Вандеи. Обычная свалка, наступившая после пьяного вопля «Бей клейменых!» Лучшее развлечение для одуревших от морского однообразия матросов. Изгоев в кабаке обнаружилось всего человек пять, включая Таша, но к ним неожиданно присоединился высокий черноволосый красавец, явно благородных кровей. Высокомерно заявив, что он тоже изгой, он вытащил меч и вскочил на стол, первым открывая всеобщее веселье.