Но Чуб ее не услышала:
– Все! Прощай навсегда! Я ухожу жить к Машиной маме!
* * *– …тысячи людей пишут в стихах черт знает что, и это не делает их ведьмами!
Уже оклемавшаяся от легких сомнений, Даша спрыгнула со своего мопеда, домчавшего их на Уманскую, 41, – и продолжила спор.
– Ну, назвал ее муж «колдуньей». В другом стихе «царицей» назвал. В третьем Гумилев во-още называл ее лесбиянкой. Ты мне лучше вот че скажи, что это за бред: «Можно я у вас поживу?»
Оказывается, Даша прекрасно все слышала!
– То есть не вопрос, живи сколько влезет, – гостеприимно предложила она. – Ты ж видела мою мать, она и не заметит, что в квартире еще кто-то живет. А заметит, обрадуется, – будет ей с кем о стихах пообщаться.
– Я в поэзии плохо разбираюсь, – выдавила студентка-историчка.
– Что? Правда? Вот уж не думала.
Удивление Чуб можно было понять: на вид Маша была типичным представителем вымирающей породы романтических барышень, которые все еще читают на ночь стихи.
– Ни-че, – сказала Землепотрясная. – Писателей мама тоже любит обсасывать. Булгакова твоего уважает. Он же считал своим учителем Гоголя, а Гоголь, по сути, покончил с собой – насмерть уморил себя голодом. А всех, кто покончил с собой, мама собирает в свой каталог. Я тебе на спор могу перечислить сто писателей и поэтов, покончивших с собой. Хочешь? Маяковский. Цветаева. Радищев. Хемингуэй. Цвейг. Гомер. Джек Лондон. Сафо… Говорили бы, – прервалась она, – о литературе во-още. Но с чего вдруг ты собралась у нас жить? Колись, наконец! Что за булыжник ты носишь? – сделала Чуб третью попытку докопаться до Машиной тайны.
Но Маша, молчавшая, смотрела на свой родной дом, к парадному которого принес их красный мопед.
Смотрела и боялась его.
И потому в третий раз ее Тайна осталась тайной.
– Если нас выгонят из Киевиц, – сказала она, – мы не сможем жить в Башне. А я… не знаю, смогу ли я вернуться домой. Мама не поймет… я не смогу объяснить… и… я не знаю, что делать.
– И все? – Землепотрясная подозрительно втянула ноздрями Машин ответ. – Матери боишься, и все? Хотя… Мать у тебя сама по себе натуральная ведьма!
Маша не стала спорить.
Не стала припоминать, что еще вчера Чуб уверяла: Машина мама – «ангел, ангел».
Дочь «ангела» была занята – пыталась заставить себя сдвинуться с места и войти в подъезд.
– Не дрейфь! Прорвемся! Победа будет за нами! – засмеялась Землепотрясная Даша, никогда не терявшая хорошего расположения духа дольше, чем на пятнадцать минут. – Нужно просто показать Суду твою мать, и они сразу признают нас чертовками, бесихами… А кроме того, это уже моя мать. Сейчас она узнает, что значит иметь нормальную дочь! Пойдем, – подтолкнула она Машу к парадному. – Вариантов нет. Хочешь – не хочешь, нужно узнавать, есть ли у тебя ведьмы в роду. Это я беру на себя. Напомни-ка, как мою маму зовут?
– Анна Николаевна.
Глава четвертая,
в которой мертвые воскресают
– Здравствуйте, я ваша тетя, я приехала из Киева и буду у вас жить!
– Здравствуйте, Анна Николаевна? Я Даша Чуб! Вы меня помните?
Грузная рыжая женщина, открывшая дверь, успела полоснуть блудную Машу глазами.
Но открыть рот не успела – Даша сделала это первой.
– Вы на Машу не обращайте внимания, она во-още пришла вещи забрать. А у вас теперь буду жить я!
– Что…
От внезапности их явления и сего заявления Анна Николаевна не смогла закричать. Не смогла даже поставить в конце «что» знак вопроса.
Удивление закупорило пробкой гортань.
– Понимаете, – умильно объяснила ей Даша, – мы с Машей решили поменяться нашими мамами. Поэтому Маша пойдет жить к моей, моя мама не против. А я буду жить у вас.
– Что? – Анна Николаевна вцепилась в Дашу глазами.
– Я буду жить в Машиной комнате. И вы будете теперь моей мамой! – громко растолковала ей Чуб.
– Не ори!
– Хорошо, мама, – покладисто согласилась Землепотрясная.
– Какая я тебе мама! – раскатисто закричала Машина мать. «Пробка» вылетела из горла. – Кто ты вообще такая? Приперлась… Хулиганка! Проститутка! Цацками увешалась, размалевалась…
Здесь Даша нашла, наконец, достойного слушателя, не спустившего новоявленной «дочери» ни обилия побрякушек, ни яркого грима, ни эпатажно-национальный наряд.
– Чтобы ноги твоей тут не было! – заорала Анна Николаевна в голос. – А ты!.. – добралась мама до Маши. – Я тебе сказала: уйдешь из дома, ты мне не дочь! Сказала или не сказала? А ты сбежала. Через окно, как воровка какая-то. Отца в гроб вогнала. Он в больнице.
«В больнице?»
Маша сжалась в комок.
«Правда или нет?»
Мать не врала – просто умножала правду на такое число, что докопаться до истины было уже невозможно. А атакуя, с ходу обстреливала противника пулеметной очередью упреков, каждый из которых безошибочно попадал в самое незащищенное место.
«Я – плохая, я ужасная дочь. Как я могла…»
– У меня инфаркт был. Мне «скорую» вызвали. Врач приехал, сказал: что у вас за дочка такая, что родителей без ножа убивает? Не дочь, а врагиня какая-то. А теперь объявилась. Посмела! Уходи! Ты не дочь мне больше!
– А я вам о чем? – сделав шаг к «маме», крикнула Чуб прямо ей в ухо. – Вы меня слышите? Она вам больше не дочь! – указала Даша на Машу, зажмурившуюся, дрожащую нервной дрожью, и, решительно загородив подругу собой, заявила: – Я теперь ваша дочь! Дашенька!
– Вали отсюда! – Анна Николаевна бесцеремонно толкнула «дочку» в плечо.
– А вот это, мама, уже рукоприкладство, – строго заметила Чуб.
– Вали, кому сказала!
– Я никуда не пойду. Это мой дом. Ваша квартира приватизирована?
– Что?
– Ведь приватизирована, – злорадно заткнула новую «нормально» орущую маму новая «нормальная дочь». – Я все знаю!
– Тебе-то чего? – опешила мама.
– А очень даже того! – приняла Чуб позу руки в бока. – Если она приватизирована, по закону Маше принадлежит ее четвертая часть. И если вы отказываетесь признавать меня дочерью, по закону Маша может сдать ее мне. Мы уже и с нотариусом договорились.
– Что-что?
– То-то! Сейчас едем и оформляем договор!
– На мою квартиру?
– На Машину четвертую часть квартиры, на которой теперь буду жить я, – победительно улыбнулась Землепотрясная. – Ясно?
– Только сунься сюда! – взвизгнула Анна Николаевна. – Я милицию вызову!
– Это я милицию вызову, – радостно откликнулась Чуб, – если вы откажетесь меня впускать. И покажу им бумаги.
– Хулиганка!
– Это вы хулиганка. А я – законопослушная гражданка, и по закону нашей страны Маша имеет право делать со своей частью все, что угодно. Сдать ее мне, продать ее мне… Кстати, хорошая идея. Я покупаю ее часть и поселяюсь здесь. У вас какой метраж? Метров пятьдесят? А ты, Маш, чего стоишь? Иди вещи собирай, бумаги там разные. Не мешай мне с мамулькой ругаться.
– Какая я тебе «мамулька»? – осатанела Машина мама.
Маша юркнула в «детскую».
И удивленно замерла – пол был покрыт пластиковыми мешками.
На них возлежала картошка, любовно разложенная по фасону, размеру и степени гниения. Анна Николаевна закупала картофель мешками, зимой и летом, и перебирать его пару раз в месяц было ее любимым успокоительным, заменявшим маме вязание, медитацию и прочие радости.
Блудная дочь вдохнула запах земли и подвала. Косолапо передвигаясь между шарами картофелин, добрела до окна, рванула створки и…
Вскрикнула, увидав внизу Красавицкого.
Мирослава.
Мертвого!
Он стоял под окном, запрокинув голову, – он смотрел на нее.
Он не должен был там стоять, он должен был лежать в земле на каком-нибудь кладбище.
…ее одногруппник, ее минувшая любовь – сатанист и убийца, спасший ей жизнь.
Лицо Маши замерло в той же гримасе, в какой застыла минуту назад ее мать, – с открытым ртом и остекленевшими глазами, не верящими своей способности видеть.
– Маша, – позвал Мир Красавицкий, дав почву для неверия Машиным ушам. – Это я. Не бойся. Все в порядке.
– Ты жив? – спросила она еле слышно и тут же истерично продублировала свой вопрос: – Ты жив?!!! Мир! Ты жив?!
Ссорящиеся за дверью не могли ее слышать.
– А вы знаете, что я – ведьма? Я могу вас сглазить! – гремел голос Чуб. – И вы ничего не сможете сделать, вы же – не ведьма. У вас даже в роду не было ведьм!
Даша явно решила взять Машину мать «на слабо».
– Это у нас-то не было ведьм! – закричала Анна Николаевна.
– У вас! У вас! – исхитрилась перекричать ее Чуб.
– Я жив! – крикнул Мир снизу. – Можно войти?
Маша активно закивала.
Однокурсник проворно забрался по пожарной лестнице, спустившись по которой три дня тому «как воровка», Маша ушла из дома «навсегда».
– Ты жив…
Он сидел на подоконнике.
Красивый. Серьезный. В костюме и галстуке.
– Там, в больнице, врач сказал нам неправду? – Маша коснулась его руки – рука была теплой.
Он был жив. Она и не видела его мертвым! Врач, сообщивший им в коридоре больницы страшную новость, наверняка перепутал имя больного.
– Врач сказал нам, что ты…
– Я знаю, – скучливо обрубил ее Мир.
И Маша расслышала: ему не интересно об этом говорить.
«Логично», – подумала она.
Наверное, все три разделивших их дня ему пришлось говорить только об этом.
– Я так рада, что ты жив, – сказала она и осознала сказанное.
Он не погиб, спасая ее.
Она – не убийца!
Невиновна!!!
Радость, огромная, заполнила тело.
– Ты цел? – взволнованно заворковала она. – Было столько крови. У тебя был перелом? Или нет?
– Бог с ним со всем, – сказал Красавицкий. – Все это ерунда, в сравнении…
– С чем?
– Я должен сказать тебе очень неприятную вещь. – Обещание пророкотало мрачно и глухо. – Я люблю тебя, Маша. Я не смог тебя разлюбить.
Виновна!!!
«Присуха! Приворотное зелье… Даша приворожила его ко мне».
Радость померкла.
– Поздно, – вынесла приговор она.
– Для любви нету «поздно».
То же самое Маша сказала и Врубелю.
«А если нету поздно?»
Но оказалось, что поздно – есть.
– Мир, прости меня, – попросила студентка. – Но я… не люблю тебя больше. Я любила тебя на первом курсе. И на втором… Ты не обращал на меня внимания. А я думала, что люблю тебя, но…
Мир Красавицкий – самый красивый парень их института – был невзаправдашней любовью.
Маша любила его как книжный идеал, любила тогда, когда еще не жила, а только мечтала о любви в стеклянном аквариуме своего одиночества.
Но даже ее книжные фантомы – мечты о сказочном, фантастическом булгаковском мире – оказались на поверку более реальными, чем ее надуманная любовь к реальному Миру.
– Я люблю другого. Прости.
– Я прощу тебе все, что угодно. Я же люблю тебя, – сказал он.
– Нет. Ты не знаешь, – возразила она. – Я жду ребенка! От другого мужчины. От Михаила Врубеля. Он умер…
Машина Страшная Тайна вырвалась наружу, облеклась в слова. Слова разрослись, наводнили комнату.
«Что делать?!»
Она ждала ребенка от мужчины, похороненного столетье назад. Она ждала ребенка, и кабы ее мать знала об этом, отвлечь ее от морального уничтожения дочери, «принесшей в подоле», не смогла бы и Землепотрясная Даша. Она, двадцатидвухлетняя, почти изгнанная из дома, почти разжалованная из Киевиц, ждала ребенка и отчаянно не знала: как жить?!
– Ну и что? – пожал плечами Мир Красавицкий. – Это ничего не меняет. Для меня – ничего. Я люблю тебя. Я усыновлю твоего ребенка.
Странно.
Его презрение к Машиной тайне прогнало из комнаты страх.
– А как ты узнал, где я живу? – спросила она.
– Это было не трудно.
– Логично. В институте. Я рада видеть тебя.
– Ты рада? – В словах не прозвучало вопроса – одна грусть. – Ты правда рада мне? Это возможно? Ты ж знаешь, кто я.
Вопрос появился:
«Можешь ли ты простить меня?»
– Я рада, поверь. Я так рада, что ты жив! – едва не заплакала Маша. – Я знаю, из-за тебя погибли двое. Но ты не совсем виноват… Кылына обманула тебя, использовала. А потом… Ты готов был пожертвовать жизнью ради меня. Но какое счастье, что тебе не пришлось жертвовать жизнью!
– Дай мне еще один шанс, – сказал Мир Красавицкий.
– Бери. – Маша мягко положила руку ему на плечо.
– Нам нужно поговорить. Мы можем поговорить с тобой здесь? – Он прислушался к ушераздирающим крикам.
А Маша смутилась – трусовато отдернула руку.
«Поговорить?»
В таких костюмах и галстуках мужчины обычно делают предложение.
– Нет. То есть да, – зачастила она. – Но не здесь. Нам лучше тихо уйти. И побыстрей. Иначе… – указала она рукой в сторону крика.
Миру не стоило попадаться на глаза ее матери!
На глаза Даше – тем паче!
Ковалева сильно подозревала: при виде воскресшего сатаниста Землепотрясная Чуб заорет в унисон с ее мамой, и не могла даже заподозрить, что будет, если два таких тайфуна сольются в один.
– Мне нужно собрать вещи, – заторопилась она. – Я сюда вряд ли вернусь. – Спотыкаясь на картошке, Ковалева поспешила к старому шкафу, в котором вековал век допотопный фанерный чемодан.
– А это твой отец? – Мир склонился над письменным столом, где под стеклом лежали открытки и вырезки, фотографии, картинки. – Вы с ним похожи.
Машу кольнуло. Больно!
Она подскочила к столу.
Старое-престарое фото: папа, мама, она, старший брат. Маша в растянутых детских трусах стояла на плечах у отца.
Стояла и не боялась – папа крепко держал ее за руки.
Приподняв пыльное стекло, дочь сгребла из-под него все, что там было, и бросила семейный архив в пасть чемодана.
– Это тоже брать? – Мир взял с кровати игрушечного Винни-Пуха.
– Бери.
Мишку папа подарил ей в шесть лет!
– И значки забирай.
Значки с эмблемами киевских фестивалей и олимпиад ей покупал папа – по ним Маша изучала историю Города!
Мир послушно снял со стены исколотый значками платок.
– И эту картинку, – наказала Маша. – И глобус. И тапочки… Это все он.
Папочка,
– быстро нашкрябала она записку взамен,
у меня все хорошо. Я тебя очень люблю. Я очень волнуюсь за тебя. Прости меня, пожалуйста.
Маша.
Она застыла с бумажкой в руках.
– Ее нельзя оставлять. Мама найдет ее первой и не отдаст папе. Она такая… Она не плохая. Просто очень упрямая.
– Я всю квартиру освящу! – несся из кухни голос Анны Николаевны. – Все солью посыплю. Ты сюда и зайти не сможешь, нечисть проклятая!
Из чего следовал безрадостный вывод: ведьм в Машином роду тоже не наблюдалось.
– Хочешь, я подкараулю твоего отца у подъезда и передам ему письмо? – сказал Мирослав.
– Ты, правда, можешь вечером подъехать сюда? Специально?
– Я сделаю все, что ты хочешь. Я же люблю тебя.
– Спасибо, – смяла опасную тему она.
Мир спрятал записку в карман.
– Что еще? – Она огляделась. – Ах да… Одежда. Конспекты.
В чемоданную пасть полетели нехитрые пожитки: свитера, футболки, колготки, тетради, книги, трусы.
– Ты поможешь мне спустить сумку через окно?
– Конечно. Я всегда буду тебе помогать. Я же люблю тебя. Можно я поеду с тобой?
– Куда?
– Туда, куда едешь ты. Я не буду тебе мешать.
Маша исторгла тягостный вздох.
* * *Конечно же, Маша Ковалева заранее знала: влюбленный Мир Красавицкий будет мешать ей. На то и существует любовь, чтобы мешать людям жить! Но отказать влюбленному в нее насильственным образом она оказалась не в силах.
К тому же ее одногруппник бывал в круглой Башне, слыхал разговоры кошек и был готов к любым мистическим па.
К тому же никаких мистических па в планах Киевицы не намечалось.
– Я должна подготовиться к экзамену. Можем готовиться вместе. Даже лучше вдвоем! Мы друг другу поможем, – оптимистично солгала Ковалева.