Если не оборачиваться — казалось, что нет ни деревни, ни даже дороги. Может быть, сзади тоже лес?
Пашка обернулся. Солнце ещё даже не начинало всходить, но самый край неба на западе горел алым. Он как раз успеет подняться в рощу, чтобы увидеть восход.
Мальчишка сделал шесть — он считал — шагов — и вошёл в туман с головой. Ещё через семь шагов ноги погрузились в тёплую стоялую воду, и Пашка, нагнувшись, одной рукой подкатал джинсы до колен. Выпрямился.
Неподвижная белёсая муть окружала его со всех сторон. Пашка поднял руку, провёл ею по воздуху. Туман завихрился спиралями, которые не сразу рассосались — повисли, медленно раскручиваясь. Пашка написал в воздухе руну «Райдо» — и улыбнулся. Она тоже исчезла не сразу. Мальчишка толкнул её грудью, переходя заболоченную низинку, поболтал по очереди ногами в последней лужице… странно, вода в ней оказалась холодной, да и дно лужицы было не тинистым, а галечным. По очереди поджимая ноги (садиться в мокрую траву не хотелось), натянул, не зашнуровывая, кроссовки. И почему–то вспомнил одну песню группы «Тамлин» — тоже спасибо Олегу Николаевичу… Дикая, скачущая музыка… Пустой женский голос — как будто ветер дует в забытый на камне у заброшенной дороги рог (Пашка подумал и представил себе именно так…)
Где твое небо, Тэмлин?!
Сердце разрублено снами.
Воин, плененный свирелью,
Спит под чужими холмами.
А высоко над нами
След от турбин самолета
И на сияющем шраме
Солнце янтарным медом.
Спит под землей дорога,
Устлана мягкими мхами,
Только следов немного
И завтра совсем не станет.
Где твое небо, Тэмлин?
Сказ превратится в сказку,
Свет обернулся тенью,
С тобой не желает знаться.
Где твое небо, Тэмлин?
Где твой народ, о Тэмлин?!
В снах о прошедших веснах?
В вами забытом небе
След от турбин самолета.
И, теряя надежду,
Небо латает дыры,
Глядя на нас как прежде,
И тихо прося о мире.
Где твое небо, Тэмлин?
Сказ превратится в сказку,
Свет обернулся тенью,
С тобой не желает знаться.
Где твой народ, о Тэмлин?
Песенный текст группы «Тамлин».
Дунул ветер — резкий, холодный, пронизывающий. Туман пополз в сторону, обнажая лощину, поросшую высокой жёлтой травой, жёсткой на вид, которая гнулась под ударами ветра. Пашка расширил глаза.
Сознание выключилось.
Он стоял в этой лощине — рядом с ручейком, бегущим по галечному ложу. Наверху, на склонах, росли голые кусты можжевельника, за ними узкими языками кое–где лежал снег. Пашка долго смотрел на него — весенний, в чёрных крапинах. Потом медленно перевёл взгляд туда, где лощина открывалась на поросшую черным весенним лесом равнину и краешек какой–то горной цепи слева. Над лесом шли чередой несколько дождевых зарядов. Пахло сыростью и холодом. По серому небу тут и там ползли низкие тучи, и только на востоке — именно там, где оно и должно было быть, где Пашка и видел его! — в просвете между горизонтом и слоем туч, всходило алое яркое солнце.
— Что это? — вырвалось у Пашки. — Что?!
В ответ ветер свистнул сильнее, и один из дождевых зарядов оказался — выполз из–за края лощины — как раз над Пашкой.
Как во сне, мальчишка пошёл, скользя и заваливаясь на бок, на выставляемую руку — к выходу из лощины. Он продолжал бормотать, широко открыв глаза:
— Что это, что?..
—
Глава 2 -
в которой в лотэссэ идёт дождь.
Первый же день лотэссэ порадовал мир дождём.
С утра это просто был дождь — совершенно не весенний, настоящий осенний — холодый, нудный; от него, казалось, даже молодая листва на кустарнике и деревьях почернела и пожухла. Потом откуда–то из низин начал выползать туман, закачался на уровне колен человека и так и остался, лениво переползая с места на место, клубясь и шепча. Дождь не перестал.
По Восточному тракту, пустынному, насколько хватало взгляда, ехали двое. Огромные кони то отчётливо щёлкали подкованными копытами по камню, которым в незапамятные времена был выложен тракт, то глухо месили грязь там, где камни исчезли, стёрлись или ушли в землю.
Всадники ехали молча, надвинув на глаза капюшоны длинных чёрных плащей, насквозь промокших, из–под которых только и виднелись что руки в высоких кожаных перчатках, да вставленные в стремена поднятые носки сапог.
Плащи украшали скрещённые серебряные мечи — герб Кардолана. У сёдел, кроме двух парных больших сумок (выглядевших довольно тощими) были закреплены треугольные щиты в чехлах, поднимались длинные пики, украшенные обвисшими вымпелами. У того, который ехал справа, за седлом крепился большой лук в чехле и закрытый длинный тул.
Кони месили туман. Казалось, что они раздвигают его с трудом.
Всадники молчали.
Лес вокруг звучал шёпотом дождя.
Жителям Кардолана — страны, где зелёных лугов и весёлых рощ на речных и озёрных берегах гораздо больше, чем дремучих лесов — должно быть, было неуютно в дождливом лесу на самой границе Рудаура.
— Проклятое место, — сказал тот, что справа. У него оказался звонкий, хотя сейчас словно бы отсыревший мальчишеский голос. — Мне тяжело дышать, Эйнор. Кажется, что захлёбываюсь.
С этими словами он откинул капюшон.
Лицо мальчишки лет пятнадцати — узкое по–нуменорски, с упрямым подбородком, но чуть веснушчатое — было усталым и осунувшимся. Длинные светлые (как раз совсем не нуменорские) волосы потемнели под промокшим капюшоном. Серые большие глаза смотрели замучено.
— Как тут можно жить? — почти с отчаяньем спросил он спутника.
— Тут мало кто живёт, — отозвался тот. Голос второго всадника тоже был совсем молодым. — Враг и чума опустошили эти места, Фередир. А когда–то по этому тракту шли и шли путники и караваны из Линдона в Раздол и обратно, и даже дальше… В лесу стояли
деревни, лежали поля и даже цвели сады… За утро мы встретили бы множество гномов, эльфов и людей… *
* См. карту. Карта относится к концу Третьей Эпохи (знаменитая Война Кольца.) В указанный период — середина Третьей Эпохи — пространство между Мглистыми Горами, Эттенблатом, Северным Нагорьем, Голубыми горами и по линии устье Барандуина–Мория было на 70–80% занято лесами, подобными знаменитому Вековечному Лесу (который, собственно, и есть остаток тех, древних лесов!) В частности, лес полностью покрывал Хоббитанию — в те времена почти незаселённую территорию. (Древень в «Двух твердынях» говорит Мэрри и Пину: «В те давние времена отсюда (в смысле — от Фангорна) до Лунных гор тянулся сплошной лес, а это была всего лишь его восточная опушка…») То же можно сказать и о населении. Точных указаний нет, но мне думается — если исходить из обычных средневековых пропорций — что к 850 году Третьей Эпохи Арнор населяли примерно около миллиона человек. В описанный же мной период население Артедайна составляло примерно 200–250 тысяч, Кардолана — 100–150 тысяч и Рудаура 80–100 тысяч человек. Из общей численности населения земель бывшего Арнора чистокровных нуменорцев было в целом не более 50 тысяч человек. Связано это с тем, что в 865–1350 г.г. Третьей Эпохи (по свидетельству самого Дж.Р.Р.) между всеми тремя княжествами происходили постоянные стычки за право владения Буреломным Угорьем, Пригорьем и Эмон Сул. Вдобавок к этому примерно с 1100 г. в эти распри стали постоянно вмешиваться холмовики Эттенблата, а с 1275 г. — и чародейский Ангмар.
— «Множество людей»! — пробурчал светловолосый, поглаживая шею благодарно похрапывающего коня. — Пусть мой Азар покроет меня вместо кобылицы, если мы не рискуем встретить тут множество орков или холмовиков — но только не людей.
— Ты и вправду считаешь, что холмовики не люди? — старший, как видно, уже привычно пропустил мимо ушей обычную для уроженцев южного Эриадора грубость и тоже откинул капюшон. Он и вправду был старше — лет семнадцати–восемнадцати — и выше своего спутника, но при этом производил впечатление чего–то более хрупкого: длинные чёрные волосы, тонкие черты лица, тоже серые, но более пристальные глаза — в общем, это был чистокровный нуменорец, и хрупкость его была столь же кажущейся, как хрупкость стального клинка.
— Конечно нет, — убеждённо ответил младший. — Холмовики, лоссоты, дунландцы… Всё это не люди. Скажи ещё, что люди — вастаки и эти чёрные уроды с юга, которые размалёвывают себя, как… как… как… — он не нашёл сравнения и задрал нос: — Вастаки, фэ! Они пьют кобылье молоко прямо из сиськи.
— А холмовики живут в пещерах и сношают дырки в камне, — покивал темноволосый. Вздохнул и устало продолжил: — Ты говоришь глупости, Фередир. Тем более смешные, что в твоих жилах течёт кровь Людей Сумерек.
— Мой дед такой же нуменорец, как и твой, рыцарь! — огрызнулся, краснея, Фередир и толкнул обиженно вскинувшего голову коня каблуками.
— Рыцарь восьмого князя Кардолана Абатарика Изрэ взял в жёны Селди, родившуюся в Ирисной Низине. Их же сын Фаэл нашёл себе жену у народа матери и звали её Нахальд. Первенцем у них родился Фередир. Это ведь из вашей Книги Семьи?
В голосе Эйнора не прозвучало насмешки, и раздувший было ноздри Фередир смущённо пробормотал:
— Ну… Люди Сумерек — это почти Люди Запада…
— Даже Люди Тьмы — всё равно люди, — печально заключил Эйнор. — Когда мы бьёмся друг с другом — кому это на руку? И когда кто–то из нас говорит: «Не люди те, кто не такой, как я!» — кому?
— Прости… — в конец упавшим голосом сказал Фередир. — Но скажи… разве кровь ничего не значит?
— Многое, — обронил Эйнор. И ничего не стал объяснять.
Фередир вздохнул. Вот он всегда так. Прошло уже три года с того момента, когда крепящийся (очень хотелось плакать!) мальчишка, родившийся там, где в море впадает Сероструй, уехал из родного села за молодым, только–только посвящённым рыцарем Эйнором — служить одиннадцатому князю Кардолана Нараку. Уехал, не оглянувшись, чтобы никто потом не сказал, что он девчонка, которая плачет, покидая родной дом. Плакал он потом, ночью, вцепившись зубами в плащ. Плакал, пока чья–то ладонь не коснулась волос…
— Не плачь, когда поют свирели,
В дворце с закрытыми дверями,
За облаками, за горами,
Куда ведет тропа пустая.
Не плачь, когда поют свирели,
В осколках сердца отражаясь,
Пусть плачут тучи над домами,
Дождем холодным проливаясь.
Заштопай сломанной иголкой
Прорехи в небе с облаками.
Тебе сегодня нужно только
Немного поиграть со снами…
Песенный текст группы «Тэмлин».
А утром почти невозможно было поверить, что это Эйнор сидел ночью рядом с плачущим младшим мальчишкой и напевал в точности ту песню, какую пела мальчишке мама всего за день до этого. И через неделю, когда они уже третий день ехали через безводную степь, и вся вода была в бурдюках — тёплая, пахнущая кожей — а на привале Фередир присосался было к костяному горлышку, Эйнор съездил его по уху. Подождал, пока мальчишка поднимается — со звоном в голове и слезами на глазах — и спокойно объяснил, что в таких местах сперва поят коней.
Тот удар (не последний, кстати) Фередир простил давным–давно. За три года он, казалось, научился понимать Эйнора. Но временами рыцарь ставил оруженосца в тупик. Просто в тупик. Или словом. Или жестом. Или просто взглядом… Кто–то из старших воинов сказал как–то: «Чему ты удивляешься, парень? Он — ЧИСТОКРОВНЫЙ…» И тоже ничего не объяснил.
Впрочем, эти мысли сейчас недолго занимали оруженосца. Он посмотрел на вершины дубов, облизнул губы от дождевых капель и спросил:
— Эйнор, как ты думаешь — а кто такой Ангма…
Рыцарь, не глядя, прихлопнул его губы ладонью:
— Не называй его. Тем более — так близко от границ. Говори просто — Он или Чёрный Повелитель.
— А что, Он… — Фередир огляделся. — Он может тут появиться?!
Фередир засмеялся:
— Ну конечно… С крыльями, как у Турингвэтиль из древних времён… Нет, конечно, Фередир. Ему наши с тобой дела слишком мелки. Но вот щёлкнуть в нашу сторону пальцами он и впрямь может озаботиться. И налетим мы и правда на шайку орков. Или ещё что случится.
— То есть, докричаться до Него напрямую невозможно? — уточнил Фередир. Эйнор странновато посмотрел на младшего:
— Да нет. Можно. Почему нельзя. Он ведь был когда–то человеком. Нуменорцем, как я. Но стоит ли его звать?
— А что же Валары? — Фередир опять посмотрел в небо. — Наши предки ничем не провинились перед ними. Разве они не видят, как пустеют наши земли, как нас теснят враги? Когда ты обращаешься к Эру, о чём ты его просишь, Эйнор?
— Я ни о чём его не прошу, — пожал плечами под плащом юный рыцарь. — Я просто говорю с ним, чтобы Эру знал: я верю в его благость и мудрость, я приму то, что он пошлёт. А просить… Просить у Эру — всё равно что торговаться с собственной совестью.
— Значит, Эру не может нам помочь… — задумчиво протянул Фередир. И увидел построжавшие глаза Эйнора. Рыцарь раздельно проговорил:
— Эру — Творец. Он создал нас и дал нам волю, разум и совесть. Чего ты хочешь ещё, Фередир сын Фаэла? И что ещё нужно человеку? — подумав. Он добавил: — Среди нас, Людей Запада, было немало тех, кто продавал себя Злу. И зло им помогало, наделяло страшным могуществом. Ты и сам знаешь историю нашего народа. Но, когда против таких «могущественных» со всей решимостью и верой выступали отважные люди — зло всегда бросало своих. Всегда. Властелин зла — лжец и предатель, а те, кто служит ему в надежде на его силу — лишь его орудия. И я не знаю ни одного из них, чью смерть можно было бы назвать достойной.
— Достойная смерть… — пробормотал Фередир. Эйнор кивнул:
— Умереть в старости в постели, среди скорбящих родичей и слуг, поняв в последний миг, что тебе нечего стыдиться в прожитом — достойно. Умереть в бою, среди сверкания клинков и боевых кличей, сжимая в руке меч и видя, как вьются в небе наши стяги — достойно. Никто из продавшихся злу не умер так. Для них смерть была бесконечным ужасом и бездной страдания. Как для наших несчастных предков в последние годы Нуменора…
— Мы победим, Эйнор? — требовательно спросил Фередир. — Ответь. Я не говорю — сейчас. Может быть, через сто лет. Через тысячу лет. Мы ведь победим?
— Конечно, — кивнул Эйнор. — Чёрный Повелитель падёт. Падёт и его господин. А будем ли при этом мы — да так ли важно, дружище?
Он стукнул оруженосца по плечу перчаткой и понукнул коня.
Дальше ехали молча.
Он не знает, как я его люблю, думал Фередир. Больше своих братьев, больше своего отца. Он самый храбрый и самый умный среди всех рыцарей Кардолана. Пусть он прикажет — и я брошусь на меч. На тысячу врагов. Поеду в Ангмар один и вызову на поединок Чёрного Повелителя. И ничего не испугаюсь…
— Впереди и чуть справа — человек. За кустами, — негромко сказал Эйнор. Фередир почувствовал, что багровеет от стыда — правая сторона была его стороной, и он, замечтавшись, не уследил за ней! Но стыд тут же сменился напряжением. Засада?! Доспехи в мешках… От орочьего лука доспех защитит, а от большого можжевелового — нет… Взять щит на правую руку?.. Сразу догадаются, что их раскрыли… Уже не важно… Коня — вперёд, закрыть им и собой Эйнора… Откуда будут стрелять?.. Откуда нападут?..
Внутренности, как всегда перед боем, скручивало в тугой, болезненный ком. Да где же этот лежащий, чего не вскакивает?!. Где засада?..
— По–моему, он один, — по–прежнему спокойно сказал Эйнор, останавливая своего Фиона. — Пойди посмотри.
Фередир соскочил на размокшую обочину. Отодвинул плащ, вытянул меч — не арнорский, а такой, какими пользуются к востоку от Мглистых Гор, доставшийся от деда. И, раздвигая настороженным клинком кусты, пошёл туда, где теперь уже и сам различал лежащее в густой траве тело.