В результате выехали только к полудню.
— Едем на восток, — отрезал Эйнор, взлетая в седло. Фередир уточнил:
— В Раздол?
— На восток, — повторил Эйнор. И пустил Фиона шагом, прочно о чём–то задумавшись.
Глава 6 -
в которой мы узнаём, чем всё обернулось для Пашки…
По мокрому поросшему необычно зелёной и сочной для этого времени года травой склону, хлюпая носом, скользя и то и дело падая, под дождём шлёпал мальчишка в насквозь мокрой и до лакировки грязной одежде.
Вообще, если бы он знал о том, где находится, то сообразил бы — в этих местах человек так же уместен, как белый в балахоне Ку–Клукс–Клана на тусовке «чёрных братьев». «Идёт человек по Эттенблату…» — такое начало рассказа обеспечило бы гомерический хохот и славу остряка рассказчику в любом трактире. Но Пашка — а это был именно он — знать не знал, что это Эттенблат (и очень хорошо!). Он даже не замечал, что навылет промок и вывозился в грязи, как поросёнок. Хотя бы потому, что ни промокнуть, ни вывозиться он не мог в принципе, потому что всего этого не могло быть.
Первые полчаса своего пребывания в этом мокром, холодном и неуютном мире Пашка занимался тем, что изо всех сил зажмуривал и широко распахивал глаза, заставляя себя проснуться. Он пребывал в полной и отчаянно–хладнокровной уверенности, что всё это сон. Даже интересный. Даже… МАМААААААА!!!
Потом какое–то время Пашка вопил и бился головой о землю, истерично требуя, чтобы его «впустили» — с чего–то решив, что вход… куда?.. расположен именно в земле. Потом раз десять туда и сюда форсировал проклятый ручей, выкрикивая разную чушь, от одного упоминания которой в обычное время просто рассмеялся бы. Потом долго орал «помогите!», «пожар!» и даже сакраментальное «мамочка!», пока сам не услышал, что его голос обрёл монотонность муэдзина.*
*Вообще–то такое поведение для прототипа главного героя не характерно. Но я же обещал мстить со страшной силой за поруганность творчества Профессора… И мстю!!!
После этого Пашка хлопнулся пятой точкой в траву и ещё долго сидел, глядя на свои кроссовки. Пока до него не дошла всё–таки вся реальность резкого ветра, сырого холода и дождя, который то переставал, то начинал моросить снова.
Тогда он встал и побрёл по склону.
Почему он шёл туда, куда шёл — Пашка не смог бы объяснить даже под пыткой.
Потом пошёл снег. Не пошёл — повалил, моментально скрыв всё вокруг, как будто белой плотной шалью закутало мир. Но шаль–то тёплая. А снег был реально холодный — и, когда таял, превращался в воду, которая, казалось, была ещё холоднее снега. Таял он в основном на Пашке, а на траве превращался в настоящий каток. На этом катке мальчишка в конце концов хлопнулся крепко и съехал по склону вниз метров на двадцать — прямо в болотце, покрытое снежной кашей. Встал, но с трудом, и понял, что руки почти ничего не чувствуют…
— Блин, — всхлипнул Пашка, — ну что ж это такое–е–е?!
Он сунул руки под промокшую рубашку. Тело обожгло холодом, мальчишка даже вскрикнул. Но руки постепенно начали шевелиться — сперва пальцы, потом все ладони. Пашка хотел выкарабкаться обратно, но потом плюнул и побрёл низинкой, чавкая кроссовками по жиже. Ноги постепенно переставали что–либо чувствовать, и их–то отогревать было негде…
Замерзать не хотелось. Но Пашка не знал, что можно сделать и как спастись. Поэтому он просто тупо тащился, переставляя ноги — и почти не поверил, когда увидел в склоне — между двумя скальными зубцами, ощерившимися из мокрой травы сквозь то слабнущую, то вновь набирающую силы метель — чёрную щель.
— Пещера! — выдохнул он. И полез — наискось по откосу, падая, скатываясь обратно и карабкаясь вновь. Пашка не думал о том, что у него нет огня, что в пещере, в конце концов, может кто–то жить — кто–то типа медведя… Главным было уйти из–под снега.
Вблизи щель входа оказалась не такой уж щелью — два крепких мужика пройдут плечо в плечо. Пашка ввалился внутрь… и тут же остановился. Его собственное дыхание вернулось к мальчишке эхом откуда–то из чёрной непроницаемой глубины. Пашка вгляделся — и немедленно показалось, что там что–то шевелится.
Он подался назад. Но снаружи валил снег…
Сказать по правде — он расплакался. От страха и беспомощности. Мальчишка стоял на «пороге» и всхлипывал, не в силах войти глубже или выйти наружу… а холод между тем жадно высасывал из него капельки жизни.
Тогда он сел на месте, сжался в комок и обнял коленки руками…
…К счастью для Пашки, снаружи всё–таки была не настоящая зима. Не настолько холодно, чтобы можно было замёрзнуть насмерть, потому что в ближайшие несколько часов Пашка не двигался. Более того — он задремал, как это ни странно. Задремал от усталости, призрачного ощущения хоть какого–то тепла и непонимания происходящего, порядком истрепавшего нервы. А проснулся от того, что дрожал — непрестанно и неостановимо.
Снаружи вышло солнце — светило резко и тревожно, снег дымился, исчезая, лежали чёткие тени. По–прежнему дул ветер.
Мир больше не оставлял сомнений в своей реальности. Как бы дико это не выглядело.
Пашка со стоном поднялся на ноги и вскрикнул. В неподвижности он кое–как прогрел своим телом прилегавшую одежду. Теперь же к телу прилипли мокрые, почти ледяные участки.
Пашка медленными движениями обшарил карманы. И сам удивился. В левом кармане он наткнулся на бандану — чёрную, с белой головой волка. А справа внутри брючины висел в самодельном чехле туристский нож со сменными лезвиями — собственно нож, пилка, уширенное лезвие, отвёртка… Набор был там всегда, Пашка про него и не помнил толком. А в монетном кармане оказалась зажигалка!!! С галогеновым фонариком!!!
Включив его, мальчишка повёл лучом и убедился, что пещера довольно большая, а главное — обжитая. Синеватый призрачный луч наткнулся на кострище. И — чёрт! — сложенные рядом дрова, сушняк и полешки. Ну что стоило — осмотреться сразу, как вошёл сюда! Что стоило?! Барррран!!! А теперь будет воспаление лёгких, угрюмо подумал мальчишка, уже поспешно складывая костёр — привычными заученными движениями.
Дрова оказались сухими. Пашка, сидя на корточках, подкладывал, сдерживая нетерпение, веточки побольше — и вскоре с длинным громким выдохом протянул ладони почти в огонь. Посидел с полминуты и стал выбирать ветки, на которые можно повесить одежду. А потом раскочегарил второй костёр — в двух метрах от первого вглубь пещеры…
…Через пять минут Пашка сидел на корточках в окружении сушащихся вещей между двумя кострами и приходил в себя.
Не оставалось сомнений — каким–то чу… вывертом природы, чудом это называть не хотелось — он оказался перенесён… куда? Какие–то горы, предгорья… и главное — погода не летняя. Не то весна, не то осень… То есть… то есть такого в принципе нигде на Земле быть не может, если на Тамбовщине — июль!!!
Не, может. Какое–нибудь плато Путоран. Или Исландия. Правда, неясно, как же всё–таки… Пашка помотал головой. Поёжился и несколько раз ткнул себя кулаком в висок, чтобы выколотить из головы мысли о том, что творится дома. Хотя… может, ещё ничего и не творится. Решили, что спозаранку умотал гулять. И до вечера не хватятся — не Москва, мало ли, где может ошиваться четырнадцатилетний парень? Но потооооооом…
— Да нет, не надо! — Пашка снова сунул себя кулаком в висок. Поймал себя на том, что это какой–то нехороший жест и заставил себя опустить руку. А то ещё чокнешься…
Но всё–таки — куда выбираться? Мальчишка рассеянно пощупал висящую одежду — она активно сохла, и простуды, кажется, не наблюдалось. Повезло. Хоть в этом. Захотелось смеяться, но Пашка кое–как справился с этим смехом… и тут же понял, что опять пихает себя кулаком в висок.
А что если это не Земля?
В смысле — не его время… или не его пространство?
Что если сбылась–таки его мечта?
— Ну к чёрту, — пробормотал Пашка. Этого просто не могло быть. Фантастические книжки — они и есть фантастические книжки. Их не бывает в реальности, их авторы выдумывают. Но теперь он просто не мог отвязаться от этой мысли, хотя, морщась, продолжал нажимать на висок снова и снова. В голову лезли самые неприятные моменты, связанные с попаданием в чужие миры земных подростков. — Не может этого быть! — вскрикнул Пашка. И снова дико уставился наружу, где по солнечной траве неслись резкие тени облаков. — Не, я так с ума сойду, — подвёл он итог.
Вообще Пашка был не так уж далёк от истины. Человеческий разум вполне может выкинуть такую штуку, попав в непривычные или страшные условия. Мальчишка понял, что понимает это — и немного успокоился.
Бесконечно сидеть в пещере было совершенно бессмысленно хотя бы потому, что запас дров невелик, а еды нет вообще. Обсохнув и согревшись, Пашка, кстати, ощутил жуткую жажду. Настолько нестерпимую, что даже хныкнул — ему показалось, что в горло заснули до желудка длиннющий ёршик для мытья посуды и при каждом глотке неспешно, вдумчиво поворачивают.
Мальчишка оделся и, подумав, перевязал волосы банданой, а нож вывесил открыто. От прикосновения горячей одежды к телу на секунду даже подумалось, что и снаружи тепло…
Но нет. Не было снаружи тепло, дул по–прежнему холодный ветер, хотя тучи–облака почти снесло. И вообще Пашка каким–то шестым чувством понял: нет, это всё–таки весна. Только ранняя или холодная.
Стоя у пещеры, он опять огляделся, но уже внимательно. Нигде — ни единого признака человеческого жилья или просто следа человека (но в пещере–то было кострище…) Кругом были горы, холмы, блестящие известняковые выходы, тундра какая–то. И только на юге — далеко–далеко — синела призрачная полоска. Скорей всего, это был лес. И Пашка решил, что пойдёт туда и только туда. Он и сам не мог бы объяснить, почему его туда тянет. Скорей всего, это был генетический зов русского человека: в лесу — безопасность, на открытом месте — беда, в горах — зло…
— Может, я сошёл с ума? — даже с некоторой надеждой спросил Пашка. Ему не хотелось никуда идти. Ясно было, что кроссовки промокнут опять с первых же шагов, а редкие летящие по солнечному небу редкие клочья в каждую секунду могут смениться прежними тучами.
Правда, делать всё равно было нечего. Пашка несколько раз выругался погаже и зашагал на юг — к лесу…
…Спустя три часа, когда солнце перевалило зенит и тихо ползло на закат, мальчишка всё ещё шагал — ни разу за это время не остановившись — по мокрой равнине, где под жухлой травой тут и там прятались лужи, лужицы, а то и целые озерца. Плюс у всего этого был один — в первой же луже Пашка напился от души. Вода была ледяной, но зато растворила ёршик в горле.
Пустошь не была безжизненной. Тут оказалось полным–полно всякой разной птицы… и мысли мальчишки стали обращаться в сторону голода. Не сказать, что он хотел есть так же, как недавно пить… но всё–таки ел он последний раз вчера вечером. В довершение всего — Пашка нет–нет, да и оглядывался — на севере появилась и неуклонно ползла следом во всё небо чёрная туча. Краёв у которой — кроме переднего, движущегося с медленной угрозой — не наблюдалось… Что там тащила эта туча в себе — чёрт его знает, но явно ничего приятного для одинокого и не по сезону одетого пацана.
В этой картине было столько неприятного, что Пашка раздумывал было — наддать бегом к лесу. Но вовремя сообразил, что бежать до этого самого леса ему придётся дня два, не меньше — всяко туча окажется там раньше, и трепыхаться уже нечего. Правда… был вариант вернуться назад, в пещеру. Но что он там забыл и сколько там придётся просидеть?
По здравом размышлении, он и в лесу ничего не забыл, а предстоящую ночь явно придётся провести в этой… тундре. Но Пашка не желал мыслить здраво, а желал, чтобы поскорей хоть как–то разъяснилась ситуация.
Солнце и тучи на небе одновременно — это неприятно выглядит, тревожно. Но что–то подобное Пашка видел в жизни впервые. Ярко блестела вода во многочисленных лужах и лужицах. Одна из таких лужиц оказалась–таки озером, по которому курсировали толпы гусей и уток. Перейти его вброд было бы, наверное, возможно, но после этого температуры было не миновать — и мальчишка пошёл в обход.
Озеро тянулось, как будто специально хотело отрезать Пашке путь к лесу. Более того — каким–то вывернутым манером оно повело Пашку — против его воли! — обратно к горам. Когда он это понял, то начал ругаться — громко и самозабвенно.
Как ни странно, это помогло. Раньше Пашка точно вспомнил бы, что в древности ругань использовали как защиту от неудач и происков нечисти. Но сейчас он просто облегчённо выдохнул. Очевидно, эта чёртова лужа была не остатком зимнего таянья, а, так сказать, постоянной. Поэтому через неё заботливо наладили гать. Кто–то навалил широкую полосу хвороста, а сверху настелил скрученные хлыстами из мятых прутьев бревенчатые стлани. По гати вполне могли пройти два кавалериста в ряд, не то что один пеший мальчишка.
Пашка заспешил по гати. Именно заспешил — почему–то не хотелось на ней задерживаться. Но даже на ходу он обратил внимание на вещь, которую заметил с самого начала, но как–то пропустил мимо сознания.
На гать не ушло ни грамма железа и не сантиметра синтетического троса.
Олег Николаевич пару раз рассказывал про места, при демократической власти скатившиеся в первобытность. Но как–то не верилось в это (чуть ли не меньше, чем в переносы в пространстве–времени). И, глядя на гать, ровно и увесисто подрагивающую под ногами, Пашка как раз и поверил в такой перенос…
…Его уверенность получила сокрушительно подтверждение, когда до конца гати оставалось метров двадцать, не больше. Разбрызгивая воду и стремительно приближаясь, из–за скальной гряды, в которую слева утыкалось это чёртово озеро, вылетели галопом пятеро всадников. Пашка обмер. Само по себе в наше время встретить пятерых конных — уже почти невозможно. А эти, кроме всего прочего, совершенно не походили на завсегдатаев какого–нибудь элитного клуба. Под ними были невысокие, большеголовые и очень лохматые рыжие лошади в простой, грубоватой (насколько мог судить Пашка) сбруе. Клетчатые плащи совсем не красиво — тяжело и мокро — бухали по спинам и конским крупам. Всадники шпорили своих коняшек низкими уляпанными грязью сапогами, жёлтые — явно тоже кожаные — штаны так же покрывала грязь. Рыжие длинные волосы и такие же длинные усы всадников были заплетены в косы, крючконосые, звероватые лица — сосредоточены. Все пятеро ритмично охаживали коней короткими плётками. Пашка изумлённо увидел на поясах всадников мечи, а за спинами под плащами — круглые щиты — и отскочил на самый край.
Все пятеро пронеслись мимо, едва не спихнув с трудом удержавшего равновесие паренька в воду и обдав его запахами конского пота и мокрой ткани. Даже не обратив на него внимания!
— Эй! — растерянно и сердито крикнул вслед Пашка. Просто как крикнул бы заляпавшему его грязью автомобилю. И дико уставился в конские крупы и мотающиеся над ними плащи.
Смешно, но одновременно с удивлением ему стало почему–то полегче. Это были явно люди. А значит, он тут не один, в этом мокром холодном мире.
Правда, сами по себе всадники ему не понравились. Но с другой стороны — они, если исключить одежду — были ничуть не более неприветливы, чем обычные взрослые люди в Пашкином мире, спешащие куда–то — и наткнувшиеся на сунувшегося под ноги пацана.
— Значит, всё–таки правда всё, — подумал вслух Пашка, отколупывая лепёшки свежей грязи со своей джинсовки — поверх той грязи, что высохла у костра в пещере. Конечно, можно было начать кататься по мокрой земле и громко визжать (кстати, на пару секунд такая мысль показалась мальчишке очень привлекательной). Но с другой стороны, если хорошенько подумать (но только хорошеееееееееенько, как говорил Отец Тук в фильме «Айвенго») - чем это поможет? И так всё паршиво — офигеть…
Пашка даже не подозревал — насколько всё паршиво. Как и не подозревал, что такое — граница пусть и формально независимого, но всё–таки! — Рудаура — и Ангмара.