И, снова горько покивав, отхлебнул из чашки. Воистину, печальная история благородного Джундубы стала притчей среди детей ашшаритов! Удача изменила благородному воину... Сначала в битве с храбрым Джаффалем он потерял любимую жену, несравненную красавицу Катталат аш-Шуджан. А потом в свирепой схватке с племенем харб люди бану килаб потерпели поражение, а шейх Джундуба упал с коня со стрелой в ноге. С тех пор нога его высохла, и бану килаб забрали у него весь скот, женщин и имущество, и избрали шейхом удачливого сына Дарима...
Воистину, человек несомненно бессилен, и судьба его написана среди звезд! Такой благородный, славный муж превратился в подавальщика при господине! Горе, какое горе!
Джундубу с поганым тазом, тем временем, пинками погнали прочь.
А певичка, вихляя звенящими бедрами, спустилась с помоста и, покачивая задком, пошла через двор к Сайфу.
Тут во двор сунулся черный невольник и громко объявил:
- Мир тебе от Всевышнего, о благородный господин! Почтенный кади велел передать, что распутницу вывели из ее места и тащат к яме для побиения камнями! Просит пожаловать, о благородный господин!
С улицы и впрямь донеслись радостные вибрирующие крики женщин, нестройный гомон толпы и топот. Весь Нахль бежал к окраине - совершение справедливости есть долг каждого правоверного!
А певичка тем временем поднялась по ступеням, остановилась в шаге от Сайфа и кокетливо прикрыла нос шелковым алым шарфом. Смуглые, покрытые испариной груди призывно колыхались под тугим парчовым лифом.
Сайф улыбнулся и взял женщину за голое плечо:
- Потом... Сначала дела любви, потом дела смерти, о раб! Так и передай своему господину...
И повлек кокетливо хихикающую певичку в комнаты. А братья - все девятеро - дружно потребовали еще вина.
Ахнув, Сайф уперся пятерней девчонке в лоб и с силой отпихнул от себя:
- Что это ты намерена делать со мной, о скверная?!
Та подняла голову и непонимающе вытаращилась, пальчиком поправляя чуть размазавшуюся помаду.
Сайф скосил глаза вниз - вот не хватало еще, чтоб на зеббе у него помаду увидели! Чего только не выдумают городские! Нет, ему, конечно, рассказывали, что городские женщины - не такие, как в становищах, и бесстыдны в любви, но не до такой же степени!..
Снаружи что-то грохнуло. Заорали.
Неужели так орут, что с окраины слышно? Весь Нахль, что ли, к яме сбежался?
А вот следом Сайф услышал объяснившее многое: звон и скрежет железа о железо. И короткие, злые выкрики. Перемежаемые ударами и шорохом осыпающейся штукатурки.
Вопль. Хрип. Или Гитриф, или Абдаллах. И следом - грохот.
Звук падающего на пол тела вывел Сайфа из оцепенения. Он метнулся к стене и попер к двери тяжелую деревянную лежанку - задвинуть.
- Помогай! - рявкнул он девке.
Та тоже сообразила, что к чему, и, хоть с лица сбледнула, быстро вцепилась в резную ручку на пару с ним.
Со скрежетом штуковина поехала по натертому полу - роскошная спальня-то была, с деревянными полами, хорошо как пригодились...
Снова короткий крик, звяк, скрежет. Шмяк, свист металлический - крик.
Обливаясь потом и толкая лежанку, Сайф понял: он слышит только знакомые, сплошь знакомые голоса. Братьев, Маймуна, старого рубаки Укбы. И ни одного чужого.
Тот, кто убивал его людей, рубился молча.
- П-ппес!.. С-сука! Аааа!.. - скрежет, стон, грохот.
Совсем рядом с дверью. Фатик, его верный Фатик.
Лежанка встала ровно напротив дверной створки.
В нее тут же ударили - ногой, очень сильно. Дверь скрипнула, но выдержала, посыпалась труха.
С той стороны стихли все звуки.
Сайф слышал дыхание - свое и девки. С носа капнуло потом. С усов текло.
В следующий миг все полыхнуло и взорвалось щепками.
Они улетели к самой стене и плашмя, как рыбины, шлепнулись на подушки.
Пытаясь пошевелиться, Сайф заорал от боли в плече. Глянул - точно, острая, как на мангал, оструганная щепка торчит. Девка лежала рядом с залитым кровью лицом и не шевелилась. Между грудей торчала пара таких же острых щепок драгоценного красного дерева.
Придерживая плечо, Сайф все-таки встал.
Из тучи пыли и оседающей трухи на него вышел... сумеречник.
От неожиданности бедуин захватал ртом воздух и рявкнул:
- Ты кто?!
Самийа острозубо осклабился, мазнул ладонью по щеке и глумливо выкрикнул:
- Загадка! У меня на лице - кровь, не моя! Тогда чья?!
Бледная хищная морда отекала красными ручейками - через лоб и щеку, с запястья державшей меч руки капало.
- Харис! Гитриф! Абдаллах! Укба! - истошно заорал Сайф.
Сумеречник ощерился и рявкнул:
- Ага-аа! Похоже, это правильные ответы!
Хихикнул, прищурился - и взмахнул мечом.
Прямое лезвие остро сверкнуло, Сайф крикнул - и мир закувыркался у него в глазах.
За спиной айяры от души хлестали нагайками воющую и визжащую толпу. Люди давились, орали до хрипоты, закрывали ладонями головы.
Испуганно и истошно заржал Гюлькар.
Тарег обернулся - двое ушрусанцев повисли на поводе, жеребец злобно оскалил зубы, дергая мордой.
Когда нерегиль снова посмотрел вперед, то понял - рядом стоит она. Узза высилась, как обелиск, темная и прямая. Складки черной абайи ложились на истоптанную рыжую землю.
- Я послала тебя за сыновьями Дарима. В толпе тебе был нужен только кади, - прошелестела богиня. - Зачем убил остальных?
Путь нерегиля к яме легко прослеживался - по широкому ковру из трупов, черных и обожженных, словно людей настиг гигантский язык пламени.
- Не люблю, когда сбегаются на казни, - пробормотал Тарег, глядя в яму.
Тело еще можно было разглядеть среди каменных осколков. Женщина пыталась отползти к стене, вжаться в нее спиной - на рыжей земле остались кровавые потеки и пятна. Из груды камней высовывалась голова с разбитым в кашу, залепленным черными прядями лицом. И заломленные за спину, связанные руки с синюшными, скрюченными пальцами.
- Ты не сказала, что ее казнят, - повернулся нерегиль к огромной рогатой фигуре. - Почему? Почему я не успел сюда?
- Я звала тебя не для того, чтобы спасти женщину. Я звала тебя мстить, - равнодушно откликнулась Узза. - Успел ты, не успел, это решила судьба.
- Это решила не судьба. Это решила ты, - прошипел Тарег. - Я хочу знать - почему?!
- У тебя нет части в этом деле. Вели им похоронить ее, Страж, - спокойно ответила богиня и растворилась в вечернем воздухе.
Последним до слуха донеслось:
- Не уезжай. Жди следующего приказа.
Нахль, пять дней спустяНад красными плоскими вершинами скал с трудом светило солнце. Белесый диск еле проглядывал сквозь песчаную взвесь. Словно бы гигантским мечом обрубленные отроги змеились в долину, охряными выступами нависая над заволоченным пылью городишком. Обрывистые ущелья Туэйга уже не проглядывались в поднятом самумом песке, горная стена быстро таяла в красной туче. Над плоскогорьем Неджда дышала пустыня. Пески Дехны в свистящем ветре бились о скалы, оседали на плоских крышах и узеньких улицах городка, на вершинах раскачиваемых пальм, засыпали делянки зелени и узенькие водяные канавки. Песок просеивался сквозь завесу пальмовых листьев и красно-желтым налетом выпадал на никнущую кинзу.
Люди спешно сдергивали и сматывали занавеси, скатывали и уволакивали с крыш ковры, кто-то метался с ведрами, пытаясь сгрести в них разложенные на просушку финики. Растущий красным облаком самум медленно накрывал Нахль.
Тарег медленно шел вдоль глубокой трещины, под которой с шумом неслась вода. К окраине оазиса подступали желто-серые изглоданные холмы, их скальное основание разошлось на пару локтей, словно каменистую сухую землю разломили, да так и бросили. В черноте свежо журчало и билось - вади тек полноводным по весне потоком. С холмов быстро спускались последние пастухи: по деревянным мосткам над трещиной они перегоняли тупо блеющих овец, тащили на веревках коз.
Приметив узкое место, Тарег перепрыгнул водоток. Пыльная улочка уходила круто вверх и вправо, выворачивая за низкую ограду финиковой рощи. Между заборами густо клубилась поднятая бегущими ногами и копытами взвесь, и нерегиль не сразу заметил двоих айяров, то и дело повисающих на поводьях Гюлькара.
А коня-то зачем они сюда тащили, да еще и оседланного?
Босые, грязные, но при оружии - до блеска чищеные серебряные пластины на ножнах блестели даже сквозь пыль - горцы вертели бритыми головами и чесали густые бороды. Наконец, заметили господина и замахали руками. Гюлькар, почувствовав, что рук на узде стало меньше, изогнул шею и потянул в сторону.
- Сейид! Сейид!.. не ходи туда, не ходи дальше!
Тарег принял повод и с силой потянул упрямую точеную башку сиглави вниз. Почувствовав привычную хватку, Гюлькар раздумал брыкаться.
- В чем дело?
Коз пинками загоняли в дощатые растворенные ворота. Глаза приходилось прикрывать свободной рукой - разогнанный ветром песок порошил мелкой гадостью, лишавшей зрения.
- Плохие новости, сейид: гвардейцы из Таифа прискакали, говорят, с указом для тебя, - мрачно закивал заросшими щеками старший, Муса. - Говорят - халиф гневается, за головы сынов собаки, что ты снес, с тебя взыщут и в тюрьму снова кинут. Еще болтали ашшаритские трусы - они тебя, сейид, сами палками бить будут, приказ такой, говорят, вышел, хватать тебя и в столицу в железе волочь, а потом палкой бить! Ну тут они чуть ли не в пляс пустились, трусы, орут теперь перед масджидой этой ихней, гвардейцам чай и молоко тащат, радуются...
Стоявший рядом Ибрахим закрывался рукавом от налетавшего песчаного ветра, пощипывал узкую еще бородку и согласно кивал, то и дело оглядываясь на опустевшую улочку - не идет ли кто.
- Не ходи туда, сейид, - твердо сказал Муса, кладя ладонь на рукоять длинного кинжала. - Мы тебе коня привели, с хурджином и с бурдюком при седле, ты в Ятриб гони, или сразу в Мариб - все лучше, чем к ним в руки попасть, чтоб они тебя, трусы позорные, шнурком от этой шайтанской бумажки связали...
- Сзади. Между холмами, - спокойно сказал Ибрахим.
По тропе от старого кладбища неспешно, по двое, правили верховые в желтых кожаных кафтанах ханаттани. Числом не менее десятка. Передовой поднял руку, сквозь песчаные струи мелькнуло красное - толстый витой шнур и кругляш халифского фирмана.
- Гляди ж ты, проследили нас, - искренне удивился Муса. - На площади их не больно много было, эти, выходит, сразу за тобой, сейид, поехали...
- Муса, Ибрахим, ваш долг передо мной исполнен, - спокойно сказал Тарег и поставил ногу в стремя. - Я ухожу, вы исчезаете.
- Да, сейид, - отозвались айяры.
Тарег вскинул себя в седло и дал шенкелей.
Через пару мгновений вверх по улице лишь клубилась пыль. Перед оградкой финиковой рощи тоже никого не было.
Болтая белыми султанами на шлемах, солдаты приняли в галоп.
На площади перед масджид было не протолкнуться. Вокруг спешенного гвардейца кипели крики, вдымались кулаки, взметывались полосатые и черные рукава. Усталый конь дергал головой, на узде повисали полугололые мальчишки. Сложенный из желтоватого песчаника вход древнего дома молитвы заволакивался посвистывающей пылью. Самум надвигался, низкий купол уже не различить было в опускающемся брюхе красновато-желтой тучи. Из низкого узенького дверного проема то и дело выбегали люди. Задирая подолы длинных рубах, по-аистиному шагали через высокий порог. Навстречу им, также высоко задирая колени, лезли другие люди - они зачем-то стремились в масджид. Среди многоголосого крика свист подползающей бури угрожающе ввинчивался в уши. В суматохе позабытые навесы базарчика бились на ветру, угрожая выдернуть из земли суковатые колья. На одном парусящем полотнище с криками висели двое тощих бедуинов, изо всех сил упираясь босыми пятками в пыль.
Еще между дувалами гвардейцам пришлось перейти на тряскую рысь, потом и вовсе на шаг: из щелей ворот и узких калиток то и дело выметывались орущие дети и замотанные по самые глаза женщины. Бесцветные тряпки хиджабов сливались с густеющей пылью, и уличный гомон полнился шныряющими бестелесными тенями.
Выехав на площадь, Марваз, как старший каид, тронулся было вперед - какое!
Толпа толкалась, верещала и пихалась локтями, люди размахивали над головами свитками Книги и палками, воздевали ладони, выкрикивая Всевышнему слова благодарности. В мрачнеющее на глазах небо вкручивались пронзительные загрит женщин. Колоколом кружились черные абайи богатых жительниц и серые залатанные тряпки жен бедняков - женщины вертелись в восторженном танце.
Сгрудившись в устье узкого проулка, десятка Марваза с трудом сдерживала бьющих копытом и топчущихся коней - животных бесил свист ветра и пугали вопли. Нерегиль ускакал вверх по этой улочке - нет другого пути от окраины. Но в призрачно-пыльной, мельтешащей тенями толчее его не было видно. Не пустил же его, в самом деле, кто-то в свой двор?..
Пронзительное лошадиное ржание дернуло слух откуда-то слева.
- Вон он! - рявкнул за спиной Абдулла.
В той стороне люди прыснули в сторону, как полевые мыши. Дикие вопли перекрыли общий шум и гомон, посреди вмиг расчистившегося пятачка земли вдыбился, развеваясь длинным хвостом, серый сиглави. Лохматый черноволосый нерегиль прижимался к гриве лошади, словно прыгнувшая на шею добыче кошка.
- За ним, будь он проклят! - заорал Марваз.
Хлеща плетьми и толкаясь стременами, они врезались в толпу. Гвалт нестерпимо бил в уши, конь под каидом поддал задом, угрожая понести. Не хватало им только десятка растоптанных и забитых копытами трупов на этой площади!
Нерегиль справился с лошадью и быстро продвигался сквозь стремительно редеющую толпу.
Каид с остальными перли следом, шипя сквозь зубы - не уйдешь!.. Мелькали раззявленные в изумлении рты, взлетали вверх серые от пыли куфии, люди шарахались от блеска серебряных блях на перевязях гвардейцев.
- Где ж ты, сучье семя, где ж ты делся, Салхан... - шипел в намотанный на нос платок Марваз.
Зря шипел - десятка Салхана вынырнула из серенького смерча в устье впадающего в площадь проулка. Другого выхода с базара не было. Слава Всевышнему, они отрезали самийа путь к отступлению.
Оставалось всего ничего - вручить нерегилю фирман и не умереть. "Не медли", увещевал его человек из тайной стражи. "Не дай ему убить тебя, о Марваз".
Каид сглотнул, сделал глубокий вдох - и поднял руку с перетянутым алым шнуром свитком. Сдернул с лица платок и громко крикнул в гудящий воздух:
- Тарик! Приказ и воля повелителя! Остановись и слушай!
Нерегиль увидел Салхана с ребятами и придержал лошадь.
И медленно повернул голову к Марвазу.
"Тарик не захочет брать фирман, о Марваз". Агент барида оказался совершенно прав.
"Ты покойник, глупый смертный", прочитал каид на узком бледном лице.
Между ними лежала пустая площадь. Десять шагов пыльной земли.
Самийа поднял верхнюю губу, как тигр над клыками, и вскинул левую ладонь.
- Братишка, слова-аа... говори слова-аа... - простонал за спиной Абдулла.
Ощеренное нечеловеческое лицо, узкая ладошка. Сейчас их размажет и развеет пеплом.
Сглотнув подскочившее к горлу сердце, Марваз проорал сиплым, срывающимся от страха голосом:
- Вот тебе, Тарик, воля эмира верующих, он приказывает тебе прочитать эту бумагу!
Нерегиль показал острые зубы и злобно взвыл - не на ашшари.
Каид вдосталь насмотрелся на чудищ и тварей, чтобы понять: раз воет - значит, не полезет. Во всяком случае, сей же миг не полезет. Полезет, когда довоет и наберется храбрости.
Но даже так, даже глядя на бессильную злобу сумеречника и отчаянно понукая себя - ну же, давай вперед, каид, между вами десять шагов, пихай ему в морду фирман и ты спасен! давай, каид, пока он не знает, что делать, и орет от злобы и ярости! - Марваз трясся и не двигался с места. Конь под ним храпел и топтался и послать его вперед не оставалось ровно никаких сил.