И она погрузилась в повседневную суету с несколько преувеличенным рвением – если проблема неразрешима, то о ней лучше забыть. Телевизионная жизнь Павлы, по обыкновению, была переполнена событиями и эмоциями, маленькое происшествие с успехом было вытеснено из мыслей и из памяти, однако вечером Павле потребовалось немало мужества, чтобы подойти к вешалке.
Чего она ждала от своей куртки? Что та всплеснет рукавами и скажет: «Ах Павла, что же ты так долго?..»
Куртка была на месте. Совершенно прежняя – обычного Павлиного размера.
На другой день, рано утром, зазвонил телефон; рассеянная Павла не поспешила к трубке.
Поспешил Митика.
Коммуникабельное дитя, чьи родители спешно заканчивали завтрак, а тетка замешкалась в своей комнате, это самое дитя подскочило к телефону, и уже через мгновение Павла слышала степенный разговор:
– Да! Здравствуйте! Нет! А, она женилась и переехала… Ну, вышла замуж, да… Пока-пока!
Павла пулей вылетела из комнаты; трубка уже лежала на рычаге, Митика, довольный, улыбался:
– А я дядю надурил! Я сказал, что ты женилась на директоре цирка и теперь у вас в доме живет настоящий слон!..
Не говоря ни слова, Павла вцепилась стервецу в ухо.
На визг выскочили из кухни Стефана и Влай; разборка случилась короткая, но громкая и красочная. Павла отправилась на работу с опухшими глазами и подтекшей тушью; на автобусной остановке у самого здания телецентра ее окликнули:
– Девушка! Любезная девушка!
Вздрогнув – хотя чего, собственно, вздрагивать, – она обернулась.
Парень был совершенно незнакомый – лет двадцати, обаятельный, с иголочки одетый, тщательно причесанный; в опущенной руке он держал большой футляр от трубы, и Павла механически подумала, что парень – студент консерватории.
– Девушка, милая, вы не хотите приобрести змею?
Павла не успела моргнуть глазом – парень открыл футляр и вытащил на свет небольшую, скверного вида змейку с треугольной головой, раздвоенным языком и цепенящим, липким взглядом мутных глаз. Павла невольно отшатнулась.
– Замечательная змея, – сказал парень голосом бывалого торговца, ежедневно реализующего по три десятка змей. – Главное, очень ядовитая… Возьмите в руки. За голову, видите, вот так!..
– Это гадюка? – спросила Павла, отступая.
Парень от души возмутился:
– Что вы! Гадюку я не стал бы… Это очень редкая, дорогая змея, украшение серпентария, одним укусом заваливает слона…
– У меня нет денег, – сказала Павла, довольная, что нашла отговорку.
– Я отдаю за бесценок. – Парень ясно, мило, совсем по-мальчишески улыбнулся. – Буквально очень дешево отдаю. Посмотрите, какая змея!..
Змеиная морда оказалась у самого Павлиного лица. И морда была преотвратная; змея не просто умела завалить слона одним укусом – ей явно уже приходилось это делать и хотелось сделать еще.
– Мне не надо. – Отступая, Павла уперлась спиной в пластиковую стенку остановки. – Мне не надо змеи, я на работу опаздываю…
Она попыталась обойти назойливого юношу – однако тот, улыбаясь, загородил ей дорогу. Змеиное тело, черно-зеленое, с отвратительным блеском, свисало из его кулака, как живой упругий пояс.
– Девушка, милая… Вам повезло. Вы потом будете локти кусать, это последняя змея из последней партии, это редкость, совсем задешево, ну вот возьмите, подержите в руках, вам ведь отдавать не захочется, только возьмите в руки!..
Подтверждая его слова, змея заизвивалась активнее и зашипела.
«Почему я до сих пор тут стою? – подумала Павла беспомощно. – Дурацкий какой-то розыгрыш… А может быть, купить? Митике в подарок?..»
Возможно, кровожадная мысль отразилась у нее на лице – змееторговец снова заулыбался:
– У вас дома есть аквариум? Нет? Подойдет большая кастрюля с крышкой… Берите-берите!..
Змея опять разразилась леденящим душу шипом; Павла спрятала руки за спину.
Почему она стоит и слушает эти бредни?! На работу… Раздолбеж…
– Молодой человек, эта змея продается?
Рядом с Павлой невесть откуда взялась средних лет дама в широкополой шляпе; глаза ее горели, будто она сама не могла поверить своему счастью:
– Позвольте? Позвольте взглянуть?..
Молодой человек охотно протянул ей змею – а Павлу уже оттеснял в сторону пожилой мужчина в очках, с седоватой докторской бородкой:
– Это змея? Она продается?.. Разрешите?
– Вот видите, – укоризненно сказал змееносец Павле. – А вы не хотели… Решайте – ваше право первого покупателя, но если вы скажете «нет»…
– Я готов доплатить, – быстро сказал бородатый. Дама уже бесстрашно вертела змею в руках.
Да она же игрушечная, подумала Павла с облегчением. Вот парнишка, настоящий клоун, она же механическая, как он меня купил…
И, рассмеявшись, ухватила гадину за упругий хвост.
Прикосновение живой холодной чешуи разом вышибло у нее из головы все мысли. И разумные, и не очень.
* * *Человек, утонувший в мягком кожаном кресле, нажал на «стоп». Обернулся к серому окошку дисплея, где бежали, пульсировали два изломанных графика – в правой части черный, в левой – красный. Человек положил руку на клавиатуру – графики совместились; некоторое время он мрачно следил за их танцем – завораживающим, как пламя. Как прибой.
– Маловато данных, – разочарованно сказал лаборант за его плечом.
– Хватит, – уронил человек в кресле. Перемотал пленку, снова нажал на «пуск».
«Замечательная змея. Главное, очень ядовитая… Возьмите в руки. За голову, видите, вот так!..» – «Это гадюка?» – «Что вы! Гадюку я не стал бы… Это очень редкая, дорогая змея, украшение серпентария, одним укусом заваливает слона…» – «У меня нет денег…»
Камера дернулась, растерянное лицо девушки скользнуло в сторону – и снова вернулось в кадр. Наблюдатель видел его в мельчайших деталях – движение ресниц, движение зрачков, секундное сжатие пересохших губ.
«Я отдаю за бесценок… Буквально очень дешево отдаю. Посмотрите, какая змея!..» – «Мне не надо… Мне не надо змеи…»
– Невыразительно работаешь, – вздохнул наблюдатель, останавливая запись. – Пресно.
Он поднялся, рассеянно стянул с себя белый короткий халат – под ним оказалась коричневая замшевая рубашка.
Лаборант, молодой парень в щегольском костюме, оскорбился:
– Берите профессиональных актеров… А данных мало, потому что датчики пора вживлять…
– Поучи меня, – беззлобно отозвался человек в замше.
Лаборант подобрался и чуть отступил; его собеседник прошел к телефону.
– Алло… – На том конце провода его улыбки не видели, но все обаяние ее отразилось в голосе, низком, как рык. – Добрый день… Позвольте госпожу Нимробец.
Разговор занял минут пять, потом лаборант ушел, а человек в замше остался. Сцепил пальцы, опустил на них тонкое смуглое лицо и устало перевел дыхание.
(…За час до рассвета он вышел будто бы на охоту; он не умел и не любил охотиться, но для отдаленных одиноких прогулок не было повода естественней и лучше. Северные склоны ненавистных ему гор покрыты были подобием леса – жестким, колючим, скорее коричневым, нежели зеленым; до условленного места, вершины с белым камнем, было три часа ходу.
Он никого не встретил.
На вершине он сел и огляделся – лес не добирался сюда, белый камень казался одиноким бельмом на лысой голове великана. Бродяга достал из охотничьей сумки манок-идентификатор – губку с едким, специфическим запахом.
Еще два часа ушло на ожидание. Ненавистное ему солнце подбиралось к зениту, когда из глубины белесого неба явилась серая кривоклювая птица с оранжевой капсулой на правой ноге.
Он накормил гонца собственным бутербродом. И только потом, закусив губу, вскрыл капсулу.
Знак был один, знак сиротливо чернел посреди большого белого листа, знак означал отказ, уход, почти что бегство.
Собственно, чего-то подобного он ожидал. У него было скверное предчувствие; либо его работой недовольны, либо люди, пославшие кривоклювую птицу, наверняка знают то, что он, бродяга, пока лишь смутно ощущает.
Люди, пославшие птицу, знают правду об угрожающей ему смертельной опасности.
Он сидел на вершине под белым камнем, и палящие лучи полуденного солнца обливали его морозом. Наверное, он совершил ошибку – а какую, ему скажут потом…
Если он доживет.
Стоило ли возвращаться в поселок? Он не стал бы, если бы не знал наверняка, что без снаряжения и припасов ему ни за что не пройти через горы, не перейти долину, не добраться к хозяевам кривоклювой птицы.
А потому, когда собственная тень перестала прятаться под ногами и осмелилась отползти чуть дальше по камням, тогда он поднялся и заспешил вниз.
…запах дыма.
Скверный запах. Не от костра, не от очага – страшный запах горящего человеческого жилья.
Бродяга остановился всего на мгновение.
Был ли у него выбор?..
Собственно, теперь это не имело значения. Потому что он понял, чей именно дом обращается сейчас в груду головешек.
Но понять, куда бегут со всего поселка люди, и что за шум на площади, и что за крики, у него не хватило мужества.
Он уже бежал.
Посреди площади, на свободном от людей пятачке, множество рук поднимали и ставили на ребро огромный железный обод. Внутри обода растянут был за руки и за ноги нагой человек, из живота у него торчало острие оси, но он еще был жив.
– …Кати! Давай! Кати! Оттудик! Оттудик! Пещерная змея!
Колесо покатилось – тяжело, волоча за собой кровавую дорожку, подрагивая на булыжниках мостовой, то и дело грозя опрокинуться, но множество рук успевали подхватить его, подтолкнуть и выпрямить.
Человек на колесе умирал. Возможно, смерть его затянется, и, когда колесо, прокатив по улицам, толкнут наконец с обрыва в пропасть, возможно, он успеет ощутить облегчение…
Его схватили за рукав:
– …девчонка?
Он смотрел, не понимая.
– Танки, где девчонка? Мы нашли оттудика, мы давно к нему приглядывались, где девчонка, ты не видел?
Он перевел взгляд с красного, возбужденного лица перед собой на колесо, которое уже выкатывали к площади.
Собственно, что он мог сделать ТЕПЕРЬ?..
…Они нашли источник. Махи нашла. У нее был талант отыскивать воду.
Звенели цикады.
Весь мир состоял из цикад. Весь мир замкнут был в кольцо гор – далеких, синих, и близких, красно-желтых, и белых, покрытых песком, который так мерзко скрипит на зубах…
– …и я давно уже догадалась. Почти сразу.
Он тряхнул головой, прогоняя оцепенение:
– Я прослушал… О чем ты догадалась?
– Что это ты человек ОТТУДА. Правда?
Высоко в небе – или глубоко в небе? – черной точкой висела хищная птица.
– Что же из этого? – спросил он тупо.
Махи молчала.
– Что же из этого? – переспросил он почти вызывающе.
– А они думали, – Махи криво усмехнулась, – что это мой папа… оттудик…
– Я не мог спасти твоего папу, – сказал он, глядя в песок. – Не успел. Не знал…
– Они казнили оттудика… – проговорила Махи, и плечи ее странно приподнялись. – Они думают… а на самом деле…
– Но я же не мог спасти!..
Оба замолчали.
У обоих в недавнем прошлом была ночь, когда колесо с распятым на нем человеком сорвалось с обрыва. Когда по всем улицам деловито сновали мальчишки и, встретившись, спрашивали друг у друга: «Махи не видел?» Когда уже готово было другое, маленькое колесо, когда улицу, где дымились остатки дома, прочесывали и обыскивали соседи, и утомились, так никого и не отыскав, и ушли до утра, а он стоял перед дымящимися развалинами уже в отчаянии, но все равно знал, что переберет пепелище по досточке, по кирпичу, но либо отыщет девочку, живую или мертвую, либо точно будет знать, что ее здесь нет… Когда, после долгих и безнадежных усилий, он скорее угадал, нежели услышал ее присутствие и достал из железной бочки около забора ее обмякшее…
– А почему ты не говоришь, что меня спас? – спросила Махи, водя сухой травинкой по кромке нижней губы.
– Почему? – переспросил он тупо.
– Ну, ты мог бы сказать… оправдаться… что ты меня спас… раз уж так вышло, что должны были тебя убить, а убили папу…
– Почему я должен оправдываться?
…Тяжелое тело, проворачивающееся вокруг торчащей из живота оси…
– А правда, – спросила Махи, не поднимая головы, – что оттудиков присылают к нам, чтобы они отравляли колодцы?
– Разве я отравил хоть один колодец? – спросил он устало.
– Откуда мне знать? – Махи вздохнула. – Зачем они, эти оттудики, вообще тогда нужны?
– Давай поспим. – Он пристроил под голову рваную сумку. – Сейчас выспимся – ночью пойдем…
– Ночью… – сказала Махи испуганно. – Здесь, в горах… Ночью…
– Не бойся, – сказал он неуверенно.
Песок на солнце казался огненно-белым. Тень, в которой укрылись путники, казалась черной как ночь.
– Мы все равно не дойдем, – сказала Махи равнодушно. – Здесь посты… здесь щели, горные княжества, облавы на бродяг, на чужаков и на оттудиков… Танки, а правда, что ТАМ хорошо?
– Да, – сказал он не задумываясь. – Там очень хорошо, Махи. Там люди не убивают людей…
– Почему же ты пришел СЮДА?
Он не ответил.
– Может быть, ты не хотел сюда идти? – продолжала допытываться девочка. – Может быть, тебя послали?
– Кто же мог меня против моей воли послать?
Махи удивилась:
– Разве некому?
Тень передвинулась; бродяга подтянул сумку на новое место и снова лег, вытянув ноги.
– Танки… Это твое настоящее имя?
– Почти.
– А сколько тебе лет, Танки?
Он молчал.
– Ну, восемнадцать есть хотя бы? – Она была очень серьезна, как будто от ответа на этот вопрос зависело нечто важное.
– Мы дойдем, – сказал он сквозь зубы.
Махи вздохнула – устало, по-взрослому.
Гремели цикады. По склону далекой горы пылила еле различимая отсюда повозка; бродяга поднялся на локте. Всмотрелся, прищурив глаза.
– Они не думали, что оттудики бывают такими молодыми, – сказала Махи, глядя вдаль. – Иначе они подумали бы на тебя… И не трогали бы моего папу.
Бродяга молчал.)
* * *Павла возвращалась в сумерках.
Шла, низко опустив голову, покачивая тяжелым «дипломатом»; уже в который раз за прошедшие несколько дней она ощущала себя сбитой с толку. Вроде бы и ждала звонка – а вот теперь и сама не рада, потому что ее встреча с Тританом произойдет не в ресторанчике «Ночь», а в очередном кабинете с хромом и никелем, с зубоврачебными креслами, сенсорами и прочей ерундой…
Носились туда-сюда разноцветные машины; Павла с удивлением осознала, что идет по самой дальней от них траектории – по кромке газона и тротуара. И шкурой чувствует, когда кто-то из беспечных водителей превышает скорость.
Странно.
С того самого момента, как Кович рассказал ей про некую серую машину, якобы желавшую ее крови, Павлу не оставляет чувство, что над ней постоянно издеваются.
Вот и теперь…
Она вздрогнула и оторвала глаза от асфальта.
Посреди тротуара стояла дверь в добротной раме. Распахнутая настежь, обитая дерматином дверь; медная табличка так и гласила: «Открыто». Павла замедлила шаг.
Мимо двери ходили люди. Кто-то останавливался, удивленный, кто-то скользил равнодушным взглядом, кто-то вообще не замечал; какая-то старушка перешла на противоположную сторону улицы, а пара мальчишек-подростков горделиво прошествовали прямо сквозь дверь туда-сюда. Потом развлечение им надоело; они поспешили прочь и, вероятно, тут же забыли о странностях городского дизайна.
Павла остановилась.
Никто из прохожих не принимал нелепую дверь так уж близко к сердцу; Павла чувствовала себя тоскливым отщепенцем. Будто чья-то невинная выходка – еще одно звено в муторной цепи дурацких совпадений.
Возможно, у нее мания величия, но она почему-то уверена, что именно ради нее, непутевой Павлы Нимробец, стоит посреди тротуара эта добротная дверь с табличкой «Открыто». Стоит и пугает ее до дрожи. Совершенно невинная дверь.
«Открыто»…
Павла стиснула зубы. Хотела обойти дверь стороной, но передумала, злобно фыркнула, подошла и захлопнула обитую дерматином створку – с грохотом, как после скандала. Вот, оказывается, что называется «стукнуть дверью»…