Многие из тех, кто впервые видел Эйласа и Друна вместе, принимали их за братьев. Когда приезжим объясняли, в чем состояла их ошибка, они удивлялись тому, насколько рано у Эйласа появился наследник. Объяснением этому странному наблюдению служил тот факт, что в младенческом возрасте Друна похитили феи, и он провел детство в Щекотной обители. Сколько лет он прожил в компании эльфов и фей — восемь, девять, десять? Никто не мог сказать наверняка. За все это время в мире людей прошел всего лишь один год. По нескольким убедительным причинам, однако, эти обстоятельства воспитания Друна хранились в тайне — несмотря на всевозможные предположения и слухи.
Итак, король и принц стояли у парапета, ожидая приближения тех, с кем они приехали встретиться. Эйлас не мог не вспомнить о давно минувших днях: «Здесь я всегда не в своей тарелке; в Поэлитетце даже воздух напряжен отчаянием».
Друн взглянул по сторонам — в ярком солнечном свете терраса крепости выглядела достаточно безобидно: «Это древние укрепления.
Надо полагать, они пропитались потом и кровью, а это вызывает подавленность».
«Значит, тебя тоже беспокоит здешний воздух?»
«Не сказал бы, — признался Друн. — Наверное, мне не хватает чувствительности».
Улыбнувшись, Эйлас покачал головой: «Все очень просто — тебя никто не приводил сюда рабом. Я ходил по этим каменным плитам с цепью на шее. До сих пор помню ее вес; помню, как она глухо позвякивала. Я мог бы даже найти в точности то место, где я когда-то стоял и смотрел на Равнину Теней. О, я был в полном отчаянии, в безнадежном отчаянии!»
Друн неловко усмехнулся: «Что было, то прошло — что еще я могу сказать? Сегодня тебе следовало бы радоваться — ты более чем рассчитался со своими обидчиками».
Эйлас рассмеялся: «Ты прав! Торжество с примесью ужаса — ложка дегтя в бочке меда!»
«Гм! — поднял бровь Друн. — Трудно представить себе такое ощущение».
Эйлас повернулся и прислонился к высокому парапету, опираясь на локти: «Я часто думаю о том, чем сиюминутное отличается от того, что уже было, и от того, что еще будет. Никогда не слышал разумного объяснения сущности времени, а сегодня мне от этих мыслей особенно не по себе». Эйлас указал на что-то внизу, на равнине: «Видишь маленький холмик, поросший кустами? Ска заставляли нас копать подземный ход — целый туннель, чтобы по нему можно было вести лошадей — и туннель должен был кончаться у того холмика. По окончании работ бригаду землекопов собирались убить, чтобы сохранить в тайне существование подземного хода. Однажды ночью мы выкопали лаз на поверхность и сбежали — только поэтому я сегодня жив».
«А туннель? Его закончили?»
«Может быть. Мне никогда не приходило в голову проверить».
Друн протянул руку: «На равнине всадники — рыцари, судя по отблескам стали».
«Они не слишком пунктуальны, — сказал Эйлас. — Немаловажный признак».
Кавалькада приближалась с неспешной целеустремленностью — в ней уже можно было различить две дюжины всадников. Впереди, на гарцующем белом коне, красовался герольд в шлеме, кирасе и наколенниках. На коне герольда была розовая с серым попона, а в руке он держал хоругвь с тремя белыми единорогами на зеленом поле — гербом Даота. Сразу за ним ехали еще три герольда, с другими штандартами. За герольдами с достоинством держались поодаль три рыцаря, тоже в легких доспехах и в атласных плащах — черном, темнозеленом и бледно-синем. За рыцарями следовали шестнадцать оруженосцев — у каждого в руке было высоко поднятое копье с плещущим на ветру зеленым вымпелом.
«Несмотря на дальний путь, они выглядят, как парадная процессия», — заметил Друн.
«Таково их намерение, — кивнул Эйлас. — Тоже немаловажный признак».
«Признак чего?»
«А! Значение таких вещей легче всего определяется задним числом! Сейчас можно сказать только то, что они опоздали, но позаботились устроить из своего приезда целое событие. Это противоречивые факторы — их придется истолковывать человеку похитрее меня».
«А ты уже знаешь этих рыцарей?»
«Розовый с серым — цвета герцога Кларактуса. Мне известна его репутация. Справа его сопровождает, судя по штандарту, владелец замка Сиррок, то есть сэр Виттес. А слева…» Эйлас повернулся и подозвал стоявшего в нескольких шагах герольда Дирдри: «Кто к нам едет?»
«Передняя хоругвь — знамя короля Одри; значит, они прибыли по поручению короля. За ней штандарты Кларактуса, герцога Даотских Топей и Фер-Акилы. С ним едут сэр Виттес, владетель Харна и цитадели Сиррок, а также сэр Агвид из Гила. Оба — потомки древней знати с влиятельными связями».
«Выйди на равнину, — сказал Эйлас. — Встреть их по всем правилам и спроси, с какой целью они прибыли. Если они ответят не слишком вызывающе, я приму их в парадном зале. Если они позволят себе дерзости или угрозы, попроси их подождать и передай мне их сообщение».
Дирдри поспешно спустился с террасы. Уже через несколько секунд решетка поднялась над узким входом Поэлитетца, и герольд, в сопровождении двух оруженосцев, выехал на дорогу под крепостью. Все трое оседлали вороных коней с простой черной упряжью. Дирдри держал в руке королевский штандарт Эйласа: пять белых дельфинов на темно-синем фоне. Оруженосцы везли знамена, разделенные на четыре поля с гербами Тройсинета, Дассинета, Сколы и Ульфляндии. Они отъехали от крепости шагов на двести, после чего придержали лошадей и стали ожидать гостей под яркими лучами солнца; по сравнению с нависшей над ними громадой эскарпа и крепости их фигуры казались маленькими.
Даотская кавалькада остановилась, не доезжая сто шагов до герольда Эйласа. Примерно минуту обе стороны сохраняли неподвижность, после чего даотский герольд на белом коне выехал вперед. Натянув поводья, он остановил коня в десяти шагах напротив Дирдри.
Наблюдая с парапета, Эйлас и Друн видели, как даотский герольд зачитал послание, продиктованное герцогом Кларактусом. Дирдри выслушал сообщение, коротко ответил, повернулся и заехал обратно в крепость. Вскоре он появился на террасе и отчитался о встрече.
«Герцог Кларактус приветствует ваше величество. Король Одри поручил ему передать вашему величеству следующее: „Учитывая традиционные дружественные связи между Тройсинетом и Даотом, король Одри выражает пожелание, чтобы король Эйлас прекратил вторжение на территорию Даота в кратчайшие возможные сроки и отступил к общепризнанной границе Ульфляндии. Выполнив это пожелание, король Эйлас тем самым устранит причину беспокойства, омрачающего взаимоотношения между двумя королевствами, и подтвердит свое намерение продолжать их мирное сосуществование“. От себя герцог Кларактус посмел добавить, что хотел бы проехать в крепость вместе с сопровождающим его отрядом, чтобы они могли незамедлительно занять Поэлитетц, как того требует их долг, в соответствии со своим законным правом».
«Вернись к даотам, — приказал Эйлас. — Сообщи герцогу Кларактусу, что он может заехать в крепость в сопровождении не более чем двух оруженосцев, и что я предоставлю ему аудиенцию. После чего проведи его в нижний парадный зал».
Дирдри снова удалился. Эйлас и Друн спустились в нижний парадный зал — не очень большое полутемное помещение, вырубленное в толще скалы. Узкая амбразура позволяла обозревать равнину; проход соединял этот зал с балконом в пятидесяти футах над внутренним двором крепости.
Согласно указаниям Эйласа, Друн остался в прихожей перед парадным залом и ожидал даотских делегатов.
Герцог Кларактус прибыл, не задерживаясь, вместе с сэром Виттесом и сэром Агвидом. Тяжело ступая, Кларактус зашел в прихожую — высокий черноволосый человек мощного телосложения с суровым, грубым лицом, коротко подстриженной бородой и строгими черными глазами. На голове Кларактуса был стальной боевой шлем; он носил зеленый бархатный плащ поверх кольчуги и не расставался с висевшим на поясе мечом. Его спутники, сэр Виттес и сэр Агвид, были защищены и вооружены сходным образом.
Друн обратился к герцогу: «Ваше высочество! Я — Друн, наследный принц. Королевская аудиенция будет носить неофициальный характер, в связи с чем в демонстрации оружия нет необходимости. Вы можете сложить шлемы и мечи на столе, как того требуют общепринятые рыцарские правила».
Герцог Кларактус слегка покачал головой: «Мы не просим аудиенции у короля Эйласа — это подобало бы делать только на территории его государства. В настоящее время король — посетитель даотского герцогства, и сувереном этого герцогства являюсь я. Таким образом, мой титул преобладает, и протокол должен определяться ситуацией. Я рассматриваю эту встречу как военные переговоры, а участники военных переговоров не разоружаются. Проведите нас к королю».
Друн вежливо отказался: «В таком случае я оглашу сообщение короля Эйласа, после чего вы можете вернуться к своему отряду без дальнейших церемоний. Слушайте внимательно, потому что вам надлежит передать это сообщение королю Одри, слово в слово:
„Король Эйлас обращает внимание на тот факт, что ска занимали Поэлитетц на протяжении десяти лет. Кроме того, ска контролировали земли выше Дальнего Данна. Все эти годы они не сталкивались ни с дипломатическими протестами, ни с каким-либо вооруженным сопротивлением со стороны короля Одри, вашего высочества или какого-либо другого представителя интересов Даота. В соответствии с нормами общего права, применимыми в случаях распоряжения невостребованным имуществом, ска, в результате своих действий и отсутствия противодействия со стороны Даота, приобрели неоспоримое право собственности на Поэлитетц, а также на земли выше Дальнего Данна.
Через некоторое время ульфская армия под предводительством короля Эйласа нанесла поражение ска, изгнала их с Хайбраса и приобрела их собственность силой оружия. Следовательно, эта собственность теперь присоединена к территории королевства Северной Ульфляндии, законно и полноправно. С учетом исторических прецедентов и практических правовых норм эти факты неоспоримы“».
Перед тем, как ответить, Кларактус сделал длительную паузу, вперив тяжелый взгляд в лицо невозмутимо стоявшего Друна: «Молодым петушкам негоже громко кукарекать».
«Ваше высочество, я не более чем передаю вам слова короля Эйласа. Помимо того, что уже сказано, следует учитывать еще одно обстоятельство».
«И в чем оно заключается?»
«Дальний Данн очевидно служит естественной границей между Даотом и Северной Ульфляндией. Оборонительные возможности Поэлитетца ничего не значат для Даота, но для королевств Северной и Южной Ульфляндии они чрезвычайно важны в случае нападения с востока».
Кларактус хрипло рассмеялся: «Особенно если нападут даотские армии, не так ли? И тогда мы горько пожалеем о том, что вовремя не потребовали вернуть нашу территорию. Поэтому мы и приехали — предъявить такое требование».
«В удовлетворении вашего требования отказано, — сдержанно ответил Друн. — Можно было бы добавить, что беспокойство у нас вызывают не даотские армии — несмотря на то, что их доблесть не вызывает сомнений — а намерения короля Казмира Лионесского, практически их не скрывающего».
«Если Казмир посмеет переступить границу Даота хоть на шаг, его постигнет катастрофа! — заявил Кларактус. — Мы будем гнать его вдоль Старой дороги до самого Прощального мыса, и там изрубим в лапшу его самого и всех его оставшихся солдат».
«Ваши слова внушают уверенность! — отозвался Друн. — Не премину передать их отцу. Так что будьте добры поставить короля Одри в известность о том, что Поэлитетц и Дальний Данн отныне принадлежат Северной Ульфляндии. У него нет никаких оснований опасаться нападения с запада, теперь он может сосредоточить все внимание на борьбе с разбойниками-кельтами, причиняющими ему столько неприятностей в Визроде».
«Чепуха!» — пробормотал Кларактус, не будучи способен сделать более осмысленное замечание.
Друн поклонился: «Вы выслушали сообщение короля Эйласа. Мне больше нечего сказать, и я разрешаю вам удалиться».
Герцог Кларактус ответил гневным взглядом, развернулся на каблуках, знаком приказал спутникам следовать за ним и покинул прихожую.
Глядя в амбразуру, Эйлас и Друн наблюдали за тем, как отряд всадников удалялся по Равнине Теней. «Одри отличается склонностью к праздному времяпровождению и, говорят, даже некоторой забывчивостью, — задумчиво сказал Эйлас. — Рано или поздно он вполне может решить, что его честь в данном случае не пострадала. Надеюсь, что это так — нам не нужны лишние враги. Королю Одри, между прочим, они тоже не нужны».
3В далекие времена данайских вторжений Аваллон был укрепленным рыночным городом у самого устья Камбера, достопримечательным лишь благодаря множеству башенок, украшавших его стены.
От данайцев остались одни легенды — высокие чужеземцы с карими глазами, предпочитавшие сражаться нагишом и не носившие никаких доспехов, кроме бронзовых шлемов, поблекли и растворились в тумане прошлого. Стены Аваллона потемнели и местами просели; башенки, поросшие лишайником и плющом, защищали теперь только летучих мышей и сов, но Аваллон продолжали величать «городом высоких башен».
Перед тем, как наступили Смутные времена, Олам Третий объявил Аваллон своей столицей и, затратив сумасшедшие деньги, превратил Фалу-Файль в самый великолепный дворец на Старейших островах. Наследники не уступали Оламу в любви к роскоши, и каждый старался перещеголять предков богатством отделки новых интерьеров и пристроек королевского жилища.
Заполучив корону, Одри Второй принялся украшать и совершенствовать дворцовые сады. Он приказал устроить шесть фонтанов, испускавших по девятнадцать струй, окружив их бассейны дорожками и скамьями с мягкой обивкой. Придворных, идущих из дворца по центральной аллее, теперь встречали улыбками тридцать мраморных нимф и фавнов, а в самом конце аллеи виднелась круглая арочная беседка с куполом, где музыканты исполняли нежно трепещущие мелодии с рассвета до заката, а иногда и при лунном свете. Целое поле белых роз соседствовало с таким же пространством, пламенеющим красными розами; ряды лимонных деревьев, подстриженных в форме шаров, окаймляли прямоугольные газоны, где король Одри любил прогуливаться с фаворитами и фаворитками.
Но Фалу-Файль был знаменит не столько садами, сколько экстравагантной пышностью бесчисленных процессий и карнавалов. Всевозможные развлечения — балы-маскарады, празднества, зрелища — следовали одно за другим почти непрерывной чередой, и каждое казалось изобретательнее и расточительнее предыдущего. Галантные кавалеры и надменные красавицы толпились в залах и теснились на галереях в чудесных модных нарядах необыкновенной сложности; каждый внимательно оценивал других, в то же время пытаясь угадать, какое впечатление производит его тщательно продуманная внешность. Все стороны жизни здесь мелодраматически преувеличивались, каждое мгновение, преисполненное упоительной многозначительностью, становилось вязким и сладостным, как мед.
Только в Фалу-Файле умели так изысканно выражаться, только в Фалу-Файле демонстрировалось такое изящество манер. Воздух дрожал от бесчисленных разговоров вполголоса; за каждой дамой следовало дуновение аромата — жасмина, гвоздики с привкусом апельсина, сандалового дерева или розового масла. В полутемных салонах обнимались любовники — иные тайно, другие открыто. Почти ничто, однако, не оставалось незамеченным, и каждое происшествие, забавное, нелепое или жалкое — либо жалкое, нелепое и забавное одновременно — становилось пищей для сплетен.
Во дворце Фалу-Файль интрига была вопросом жизни и смерти. Под покровом блестящей парчи и сверкающих улыбок открывались темные глубины страстей и разбитых сердец, зависти и ненависти. В бледных лучах рассвета фехтовали дуэлянты, под безразличными взорами звезд совершались убийства, сплошь и рядом случались таинственные исчезновения, а когда поведение придворных становилось слишком неосмотрительным, они подвергались изгнанию по приказу короля.
В общем и в целом правление Одри отличалось мягкостью — хотя бы потому, что всеми судебными делами вместо короля занимался вдумчивый канцлер, сэр Намиас. Тем не менее, сидя на древнем троне Эвандиге с золотой короной на голове, облаченный в алую мантию, Одри казался воплощением благосклонного величия. Его внешность способствовала созданию впечатления царственности. Несмотря на то, что Одри раздался в бедрах и нарастил животик, он был высок и выглядел импозантно в роскошном костюме. Блестящие черные колечки завитых волос обрамляли его бледные щеки, а пухлую верхнюю губу украшали безукоризненно напомаженные черные усы; карие глаза под выразительными черными бровями, большие и влажные, были слишком узко посажены по сторонам длинного презрительного носа.