— Фиг ему, а не три дня. Завтра же в столицу. Я, в конце концов, хочу увидеть жену.
— Врач сказал, что он не может гарантировать господину Серта быстрого излечения, если он не будет подчиняться указаниям.
— А кто-нибудь требует от него быстрого излечения? Ладно уж… Как там распоряжаются мои сыновья?
— Справляются, — улыбнулся заместитель коменданта.
— А что Алексей?
— Он передал в Анакдер сведения о происходящем и обещал поднять Акшанту.
— Акшанта всё-таки слишком важная область, чтоб мой сын мог поднимать её без прямого указания его величества.
— Обстоятельства складываются так, что приказ его величества всё равно последует, вопрос лишь в том — когда.
— Государь добрался до столиц?
— Да, всё благополучно.
— Ну и хорошо. — Я невольно зевнул. — О-ох… Полжизни за баню. А ты, Серёга, как?
— Я нормально! — заверил мой встрёпанный сын. — Но я бы тоже охотно помылся.
— А трюфелей — вот ей-богу! — никогда больше в рот не возьму. И соус этот клятый с моллюсками.
— Подозреваю, никто из нас его больше не попробует, — рассмеялся Сергей.
— Кстати, о птичках — Ифшид-то как? Хусмин?
— Всё с ними нормально. Их тут тоже хорошо принимают.
— А Фалак? Нуреш?
— Нуреш здесь. Отдыхает. А Фалак уже летит в сторону столиц. Долг.
— Да-а, это мы можем понять…
Я с удовольствием доскрёб тарелку и откинулся на подушку. Отмывали меня под строгим присмотром врача, и хотя сперва подмывало сказать, что я справлюсь сам, доказывать это своими действиями не хотелось совершенно. Да и не получилось бы, пожалуй. Теперь, расслабившись, я уже даже не был уверен, что сумею приветственно помахать рукой.
Утром чародей повторил свой запрет на то, чтоб пускаться в путь. Я отказался подчиниться. Но с сомнением, с заминкой. Пожалуй, будь это мой врач или если бы мне предстояло путешествовать в одиночку, предпочёл бы исполнить предписание. Но меня должно было сопровождать множество народу, в том числе мой собственный слуга — поддержат, не дадут выпасть из седла. А я уж лучше отдамся на лечение в руки жены и домашнего врача, который лечит меня и всю мою семью уже двадцать лет.
Пять десятков вершних ящеров несли меня и всё моё сопровождение на средней высоте, потому что здесь было не так холодно и не так вредно для раненого. Великолепные ящеры: крепкие, сильные, красивые, отдрессированные так, что всей группой строго синхронно взмахивали крыльями — любо-дорого посмотреть. Земля, проплывавшая под нами, была совершенна, как произведение ювелирного искусства. Вяло, потому что в полусне, в полумраке тяжёлого выздоровления, я любовался малахитом лесов, эмалевой желтизной полей — урожай должен быть щедрым — и драгоценными вставками городов, замков и посёлков.
Эта земля уже была в моих глазах родной. И, в отличие от прежнего расклада, здесь я реально способен был многое изменить и побороться за существующий порядок, который устраивает меня и местных хотя бы потому, что он привычен. Что ж, тем лучше. Не собираюсь отдавать неведомо кому то, что уже привык воспринимать как своё. Мы ещё посмотрим, кто кого.
Худжилиф мягко поддерживал меня под спину, и так это у него хорошо получалось, что к концу путешествия я почти не устал, с ящера слез на свои две. Варсания, старшая из трёх столиц — здесь у меня был куплен особняк, — казалось, жила прежней жизнью, ничуть не отличающейся от прежней. На моих ящеров (большая их часть осталась за пределами города, но я, как аристократ высшей марки, пользовался правом приземлять у собственного столичного дома до пяти крупных ящеров, и воспользовался этим) смотрели кто с любопытством, кто с беспокойством… Значит, в столицах пока царит покой. Война полыхает где-то там, далеко на севере.
Столичный особняк обычно встречал меня уравновешенной, замкнутой тишиной. Мы с женой жили здесь не больше двух месяцев в году — обычно в сезон и на самые значимые престольные праздники, и по большей части без младших детей. Но сейчас дом буквально исходил суетой. А на меня так и вовсе отреагировал реактивно. Ко входу высыпала, наверное, вся прислуга, которая только смогла, и большинство нянек с младшими на руках или за руку.
И, конечно, Моресна.
Традицию подносить мне бокал какого-нибудь напитка она хранила столь же свято, как обязанность выносить на ужин свежеиспечённую буханку хлеба и смешанный собственноручно соус-другой. Находила на это время и силы и во время беременностей, и почти сразу после родов. Разумеется, и тут я принял из её вздрагивающих рук бокал, улыбнулся ей нежно… Не встретил ответа и насторожился.
Жена выглядела не просто встревоженной или расстроенной — она была совершенно выведена из равновесия. Очевидно, причиной тому отнюдь не война, которую она всегда считала мужским делом, мужской заботой, не стоящей того, чтоб женщина забивала себе ею голову. Неужели кто-то из детей пострадал? Или даже погиб?
Но говорить о таких вещах при прислуге считается недопустимым, как когда-то считалось и у нас. Всё-таки народы разных миров во многом схожи. По крайней мере, в вопросах самоограничения в рамках традиций. Хозяева должны казаться слугам благополучными, всегда спокойными, уравновешенными. Если у хозяев проблемы, слуги, конечно, с удовольствием почешут языками, но с того же момента воспримут работодателей как людей ненадёжных и смешных, едва ли заслуживающих уважения.
Недопустимая ситуация. Господин должен вызывать у слуги уважение и давать ему уверенность в завтрашнем дне.
Поэтому, пригубив напиток, я передал бокал служанке и потащил жену в нашу спальню. Поспешил закрыть за нами дверь, не допустив даже её горничную и моего слугу. Даже врача, который рвался меня осмотреть.
— Что случилось?
— Ты знаешь, что наша дочь спуталась с простолюдином?
— Э-эм… Хм.
Я не любил, когда меня огорошивали, а ведь услышанное было последним, чего я бы ожидал. И даже когда тебя ошеломляет жена, это всё равно малоприятно. Хотя — надо признать — счастьем было обнаружить, что паникует она не из-за смертельной болезни, гибели или исчезновения без вести, что все дети живы и пребывают в порядке. Хотя бы в относительном.
— Что ты имеешь в виду под «спуталась»?
— То и имею. Спуталась. Как девушки путаются с парнями?
— Она беременна?
Гнев и ненависть плеснули мне в лицо из глаз Моресны. Черты исказило бешенство, и жена кинулась на меня с кулаками — второй раз за все годы нашей совместной жизни. Я успел бы перехватить её, если б не был ранен и измотан последствиями путешествия по «гармошке». Но не сейчас. Она врезала мне по лицу и по больной руке (сюда, впрочем, попала явно случайно), но отступила, должно быть, заметив, как я позеленел.
Я вцепился в край кресла. Боль ударила в голову, как сильнейший хмель, перед глазами потемнело. Пришлось переждать. Когда взгляд прояснился, супруга ещё бурлила, но ярость в ней мешалась с чувством вины. На этом этапе уже можно разговаривать.
— Какого чёрта?
— Как ты смеешь?! Как?!! Ты посмел говорить мне в лицо, что я могла вырастить дочь-потаскуху, способную лечь с парнем, который ей даже не жених?!
— Я такого не говорил.
— Ты намекнул! О, боги пресветлые, как ещё я должна понимать твой вопрос?! Моя дочь?! Беременна?!! — Она задыхалась от негодования и ненависти, которая, пожалуй, была даже не столько настоящей глубокой ненавистью, сколько горькой обидой. И я без пояснений понял свой промах.
По имперским традициям и представлениям в глазах общества за промахи наших сыновей — любые промахи, хоть проказы, хоть серьёзные преступления — она не несла ни малейшей моральной ответственности. Подразумевалось, что воспитанием сыновей занимается отец, и если он что-то там неправильно навоспитывал, то ему и краснеть. А вот воспитание дочерей ложилось целиком на плечи матери, стыдиться за дочерей в случае чего приходилось именно ей.
Мой вопрос звучал как обвинение в том, что она — отвратительная мать. Причём если точнее — преступно плохая. На моей родине внебрачная беременность дочери, в общем, проблема, но не морального или социального, а в первую очередь финансового порядка и едва ли представляет собой что-то особенное. В Империи всё зависит от положения семьи. Так что аристократическая девица, залетевшая до брака, могла уронить в грязь честь всего рода, причём основной позор ложился именно на мать и её предков.
Мне вспомнилось что-то очень смутное. Какой-то давний разговор… Да, это была беседа двух сестёр: Аштии и Неги, которую я случайно подслушал, против чего, правда, Аше не возражала. Если верно помню, разговор был о том, что Негу выдали замуж, когда она уже пребывала в положении, и её будущий муж согласился закрыть на это глаза за очень, очень хорошее приданое. Беременность до брака надо было как-то скрыть, в этом были заинтересованы все: и госпожа Солор, и ненавидящая её Нега. Но безрассудный шаг, сделанный последней, раз и навсегда лишил её оружия против сестры.
Всё просто. Приданым представительниц семейства даже после бракосочетания мог распоряжаться глава семьи, и таким образом Аштия в любой момент могла отобрать деньги обратно. Муж Неги, разумеется, сразу же вышвырнул бы её за порог, обнародовав тот факт, что старший ребёнок рождён не от него — хотя бы чтоб сохранить собственный престиж. Позор пал бы уже только на виновную, не зацепив её прежнее семейство, потому что Нега на тот момент уже носила фамилию Кашрем, а мать сестёр Солор пребывала в лучшем мире и не могла расплачиваться за их репутацию.
Таким образом, Аше получила полный контроль над мутившей воду родственницей. Средняя из сестёр Солор больше не решилась бы создавать серьёзные политические проблемы старшей. Да и какие бы то ни было проблемы — тоже. Ни за что и никогда — достаточно было одного напоминания о грани, на которой Нега балансировала.
Так и тут… Моресна отреагировала так, как должна была отреагировать имперская женщина и мать, если, конечно, она не боится тирана-мужа до икоты. Так что я могу простить ей её вспышку. И даже пинок по больной руке.
— Уймись! Никто не хотел тебя оскорбить! У меня на родине в этом происшествии не было бы ничего страшного.
— Ты уже больше двух десятилетий живёшь не у себя на родине, а здесь! И всё киваешь мне на прошлое?!
— Мар, успокойся уже наконец и объясни толком. Что произошло? Да, я виноват, что ляпнул глупость, не подумав! Ты прекрасная мать, лучшая мать на свете. Я тобой просто восхищаюсь, особенно если оценить количество детишек, которых я тебе настрогал. Не представляю, как ты их выносишь и когда успеваешь воспитывать. Девочки, кстати, воспитаны на диво. Всем на зависть.
— В нынешних обстоятельствах последнее звучит как издевательство.
— Рассказывай. Что же случилось?
— Случилось то, что она влюбилась в парня из низов! Я видела, как она с ним целовалась. Вчера видела. Спускалась в кухню, а они у двери во двор стоят и…
— Ты об Анне?
— Да, об Амхин. Представь себе — она даже не подумала смутиться! Она вела себя, будто ровным счётом ничего не произошло! — Теперь Моресна уже почти кричала. — Заявила мне, что собирается замуж за этого молодого человека! И почему ты сейчас стоишь и смотришь на меня так, словно я рассказываю тебе обыденные семейные новости?!
— Потому что у меня на родине невинный поцелуй с мальчиком — не повод поднимать дом вверх дном.
— Что значит «невинный»?! Как ты можешь такое говорить?! И почему опять упоминаешь о своей родине? При чём тут твоя родина? Ты издеваешься? Ты просто издеваешься! Тебе на всех нас наплевать!
— А почему, дорогая, ты орёшь на весь дом? Почему выставляешь слугам напоказ наши проблемы? Или не знаешь, что любые семейные беды аристократическая семья должна решать кулуарно и так, чтоб прислуга ни в коем случае ничего не узнала? Ты уже больше двадцати лет носишь золотые браслеты, но до сих пор при малейшем запале забываешь о необходимости держать себя в руках, а голос — в узде.
Ответный удар ошеломил Моресну (обычно она упрекала, я лишь извинялся и просил второго шанса), она замерла, глядя на меня с недоумением. Теперь снова можно было продолжать более или менее спокойный диалог.
— Да, но… Я не права, да.
— Итак, ещё раз: что случилось?
— Говорю же: я застала Амхин в неподобающей близости с молодым парнем. Она с ним целовалась. Обнималась. Когда я их окликнула, из них двоих смутился только он. А она смотрела на меня, как ни в чём не бывало, и заявила, что любит этого юношу и готова выйти за него замуж. — Жена смотрела на меня очень внимательно, явно ожидая ужаса и отвращения во взгляде. Не видела — и снова начинала загораться яростью. — Она точно так же, как и ты сейчас, не видит в случившемся ровно ничего особенного!..
— Послушай, Мар, вспомни, как ведёт себя Аня, когда что-то не ладится? Делает вид, что всё нормально, и нагло прёт напролом. От испуга. Вот и всё. Она не считала происходящее нормальным. Просто испугалась.
— Ты ведь всё-таки понимаешь, — горько улыбнулась Моресна. — И не отговаривайся больше. Да, может быть, ты и прав. Но факт есть факт. Этот юноша — из семьи одного из младших офицеров охраны Ледяного замка. Оказывается, он вместе со старшим братом в числе прочих бойцов сопровождал нас в столицы. И, кроме того, ещё развлекал нашу дочь ухаживаниями. — Она стиснула зубы, и я понял, что молодому человеку не поздоровится, если именно моя супруга возьмётся за дело.
Пожалуй, стоит потратить время и спасти обоих незадачливых влюблённых.
— Позови её ко мне.
— Амхин?
— Да, для начала поговорю с дочкой.
— А этот парень?
— С молодым человеком побеседую потом. После дочки. Пусть подождёт в коридоре.
Я заметил во взгляде жены облегчение. Она подошла обнять меня, прошлась ладонями по плечам. Напряжение её тоже отпускало. Должно быть, в произошедшем инциденте она видела что-то очень серьёзное, и, передоверив ответственность мне, сумела перевести дух. Хорошо, коли так.
— Прости. Я, кажется, случайно толкнула тебя в плечо. Мне сказали, ты ранен слегка.
— Да, всё в норме. Пусть врач меня осмотрит, а потом с Аней побеседую.
— Что за демон напал на тебя в «гармошке»?
— Ты не знаешь?
— Нет. Мне не сказали.
— Да так, мелочь. — Конечно, я не мог не понимать, что жена рано или поздно узнает, кого именно мне пришлось завалить в переходе между маженвийским и северным магическими разломами. Но пусть лучше это произойдёт позже. Когда Моресну отпустит напряжение нынешней ситуации.
Врач осмотрел меня со всей внимательностью, но обработка ран и наложение повязок не заняли много времени. Он мягко пожурил меня, что не послушался лекаря из Кисти винограда, но, в общем, был спокоен и уравновешен, из чего я сделал вывод, что с моим организмом всё в порядке. И даже связки ноют в меру.
— Милорду уже не тридцать, — усмехнулся чародей, складывая в саквояж магические и обычные средства. — Милорд вполне может себе позволить сложные поединки, но потом обязательно нужно отдыхать. Давать телу возможность восстановиться.
— Да уж придётся дать. Что скажешь? Рука будет действовать, как раньше?
— Связка не задета. Мышца зарастёт. Но милорду необходимо будет делать упражнения для того, чтоб восстановить подвижность руки.
— Это уж как водится.
— Дочь его светлости ждёт, — чопорно сообщил Худжилиф. Он, конечно, слышал, что говорила, вернее, кричала моя жена, да и раньше, уверен, был в курсе произошедшего. Но держался безупречно, даже лицом не показывал своего отношения к ситуации. Идеальный слуга.
— Пригласи. — Я застегнул рубашку. — Подай нам напитки и фрукты. Входи, Аня. Садись. Давай побеседуем.
Дочь смотрела в пол, но я видел, как плотно она стиснула губы. Девочка готова к бою, это очевидно. За что же она собирается сражаться? За свою репутацию? Или за парня?
Подумать только — ей ведь всего пятнадцать. Я помнил крохотный комочек, который пятнадцать лет назад мне показали, поздравив с рождением первой дочери в семье. Имперские традиции были причудливы, и рождение дочери действительно считалось огромным счастьем, если перед тем в семье уже появилось сколько-то сыновей. Хотя бы двое. Амхин же, которую я именовал Аней, была нашим пятым с Моресной ребёнком, так что нас обоих поздравляли тогда с особым жаром.
Помнится, вассалы в связи с этим событием прислали много подарков и мне, и моей супруге, и даже новорожденной дочке. Потом были пышные празднества. Это произошло пятнадцать лет назад, а кажется, что совсем недавно.