- Понятно, - невольно смутился Карс, представив, как бы он чувствовал себя на месте того, кого только что прилюдно назвали скопцом.
А потом все мысли разом исчезли. Он стоял рядом с Марой, смотрел на заострившееся личико, на чёрные волосы, раскиданные по серой поверхности одеяла, и понимал, что должен будет её покинуть. Карс не мог ждать, пока она придет в себя. Ему следовало срочно отправляться в Маори, с помощью двоюродного брата сообщить семье, что он жив и здоров, и начать распутывать клубок интриг, конец которого тянулся с посольского двора Йаги в Плессе.
Мэтресса мягко коснулась его плеча.
- Идите. Мы теряем время, ведь мужчинам негоже смотреть на тайные ритуалы Ариссы.
Карс повернулся к настоятельнице, 'надев' одну из своих самых доверительных масок. Взял её руки в свои.
- Сейчас мне нечем отблагодарить вас, мэтресса. Но я даю слово, что если вы вытянете её с того света, монастырь не будет ни в чем нуждаться! Как только я доберусь до Маори, куда мы направлялись, я пришлю за девушкой своих людей. А сейчас велите принести бумагу и чернила. Я напишу ей несколько слов и... покину вас.
Настоятельница улыбнулась.
- Верю тебе. Скажи хоть, как её зовут? Как зовут твою любимую?
- Гирами, - не задумываясь, ответил Карс.
Мэтресса осторожно отняла ладони от его горячих пальцев и вышла. Кайн ушёл за ней. Во всяком случае, в комнате без окон стало светлее - солнечный луч упал на дощатый пол из узкого стенного проема в коридоре.
Юноша снял с шеи серебряное кольцо на кожаном ремешке. Простое, почерневшее от времени, с полустёртым изображением паука на печатке, оно не привлекло внимания похитителей Карса, а мага, способного считать ауру кольца, среди них не оказалось. Не колеблясь, надел украшение на шею женщине. Наклонился и поцеловал холодные губы, провел пальцами по её щеке, плечу, груди... Сердце сжалось. Вот оно, пребывает на грани жизни и смерти - самое необычное приключение из всех, что случались с ним ранее.
Прошелестел жёсткий небелёный лён. Настоятельница остановилась в дверях, наблюдая. Только плащ из тонкой шерсти цвета индиго отличал её от обычных послушниц, две из которых пришли вместе с ней. Карс обернулся. Молча взял лист дешёвой бумаги, чернильницу. Набросал несколько слов, свернул листок, придавил стоящим тут же чугунным подсвечником без свечи. И вышел из кельи, более не оглядываясь.
Мэтресса любезно проводила его до ворот. Указала, как кратчайшим путем выйти к тракту, шедшему к границе с Киотиссией, благословила в дорогу и заторопилась к раненой девушке.
***Через сутки Мара пришла в себя от света, танцующего на веках. Тёплые пальцы сквозняков ласкали обнажённое тело. Раскинутые конечности были тяжелы, на губах и языке ощущалась вязкая горечь. Она с трудом открыла глаза и сфокусировала взгляд на сводах возносившегося потолка. Резные черные капители поддерживали обводы из гнутых сосновых досок, источающих густой смольный аромат. Вокруг пылали зажжённые свечи и лампадки, нагретый воздух гудел множеством голосов, кружил голову густыми запахами.
Тонкая фигура, закутанная в синий плащ, присела рядом на корточки, заглянула Маре в глаза.
- Сознание вернулось к тебе, Гирами! - прозвучал мелодичный голос. - Пресветлая была благосклонна! Скорее всего, ты будешь жить, девочка, но яд слишком силён. Он будет вызывать боли и судороги, кратковременные потери сознания. Кто и чем так ранил тебя? Твое тело в шрамах и отметинах боёв - ты воин? Или та, что ходит тёмными тропами? Кто тот юноша, что принёс тебя сюда?
Мара прикрыла веки, спасаясь от потока вопросов. Воистину, настоятельница монастыря была женщиной опытной и... слишком любопытной.
- Я ничего не помню... - прошептала она в ответ, и ей не пришлось играть слабость - голос действительно прерывался.
- Это последствия отравления, - улыбнулась мэтресса, погладив её по спутавшимся волосам. - Сейчас сёстры отнесут тебя в купальню и помогут смыть ядовитый пот. А потом ты будешь спать, сколько пожелаешь. Покормить тебя я разрешу только завтра, а вот воды можешь пить сколько угодно.
Кажется, Мара ушла в небытие, потому что снова пришла в себя уже в бочке с тёплой водой. Две монахини шептались и хихикали за спиной, удерживая её за руки, не давая уйти под воду и иногда легко шлёпая по щекам, чтобы привести в чувство.
- Клянусь тебе, Гайра, это отметины пыточного инструмента! - говорила одна из них другой. - А вот следы хлыста, видишь? Когда я была девочкой, я часто бегала смотреть, как наказывают непокорных рабов на столичной Площади Слёз. Интересно, тот юноша тоже беглый раб? Представляешь, как это романтично - они полюбили друг друга и сбежали от хозяев, а он послал вслед наёмного убийцу, чтобы найти их.
- Глупости говоришь, Карина! - сипло отвечала вторая. - Лорду Тени делать больше нечего, как гоняться за беглыми. Да и не похожи они на беглых рабов. Ты видела, как держался молодой господин? Я не удивлюсь, если он сам владеет рабами, да не десятком, а сотней!
Мара зашевелилась, не желая больше слушать их бред, выпростала руки из цепких пальцев монахинь, окунула лицо в воду. А когда вынырнула, её глаза горели болотными огоньками в сумраке купальни.
- Оставьте меня! - резко приказала она, и монахини, поджав губы, покинули помещение.
Мара с трудом распрямилась, желая подняться на дрожащих ногах, но скоро оставила эти попытки. Завела руку за спину, ощупала место, куда попала отравленная стрелка лесничего. Порезы затянулись, однако под кожей угадывалось жёсткое уплотнение поражённой мышцы, отчего левая рука была ограничена в движении. Когда Мара попыталась сделать полный замах - скривилась и застонала от боли. В огромной дубовой бочке она сидела до тех пор, пока вода не остыла. Не было сил ни тереться грубой мочалкой из вервия, ни вылезать и укутываться в кусок чистого полотна, лежащий рядом на длинной скамье. Бредовые видения вновь принялись выкидывать фортели, туманя взгляд, иссушая губы и гортань. Мара попыталась встать. И опять безуспешно. Осознание собственной слабости приводило в бешенство, будило обрывки воспоминаний, которые она предпочла бы не видеть под горячими веками...
...Она лежала в зловонной яме, упираясь голой грудью в каменистое дно. Спина пылала свежими ранами от ударов кнута. Хвала Таи Талассе, длинные волосы скрывали лицо и от любопытных взглядов, и от яростного света полуденного солнца. Крики толпы над головой, насмешки и слова сочувствия сливались в неумолчный гул, подобный мерному шуму океана. В неподвижное тело впивались камешки, бросаемые мальчишками ради развлечения - небольшие, но болезненно ранящие кожу. Милосердные стражники затянули верх ямы сеткой с некрупными ячейками, чтобы камни причиняли неудобство пленнику, но не калечили и не убивали. Ведь убить непокорного раба можно было только по приказу хозяина, а вот унижать и мучить - сколько угодно. Впрочем, падали в яму и свежие ячменные лепешки, мелкие румяные яблочки и виноградные грозди - многие жители столицы, насладившись зрелищем на Площади Слёз, всё же жалели потом бедолаг, дерзнувших нарушить негласный свод правил. Толпа схлынула только поздно ночью - всем хотелось посмотреть на сумасшедшую, отринувшую в своей бесконечной гордыне милость самого шаггана. Раны на спине дёргало - это зарастали мышцы, глубоко рассеченные витым палаческим хлыстом. Но, несмотря на боль, Мара перевернулась, желая взглянуть в небо. Крирские звёзды казались алмазными каплями, стекавшими по тёмным щекам неба, чтобы упасть в подставленные ладони океана, в сонную колыбель и прохладу которого она стремилась сейчас всем сердцем. Изуродованное тело, измученное жаждой и жарой, родилось бы заново в солёной крови Таи Талассы, как рождались сейчас где-то внутри неё яростное чувство протеста, звериное желание свободы и горячая жажда чужой крови.
- Теперь они все твои кровники, - однажды сказала ей Наи-Адда, - и от родства первой крови ты избавишься только, если поможешь им избавиться от своей...
Эти слова не давали Маре сойти с ума, умереть, или позволить убить себя на протяжении долгих лет, ибо дарили надежду...
На дне ямы она зарычала раненым зверем, сжав кулаки так крепко, что отметины ногтей отпечатались синими полумесяцами на коже. Нет, она не сдохнет от тоски, как гонтарийка Дика, не бросится на камни с крепостной стены, узнав про рудники Ариссы, как свободолюбивая дочь Йаги - Китари. Исподволь, тайно, она будет копить силы и знания, чтобы однажды встать на тонкую, прерывистую линию кровного пути...
Мара застонала, ощущая исчезновение последних проблесков сознания. Всё глубже затягивали новые и новые слои кошмарных воспоминаний...
Дверь купальни скрипнула. Раздались тяжёлые шаги. Чьи-то руки подхватили её и бережно вытащили из бочки, удерживая так легко, словно она ничего не весила. Кожи коснулась прохлада льняной простыни.
Мара с трудом открыла глаза и сфокусировала взгляд на изуродованном лице. Оно казалось выплывшим из кошмаров. Блестящая шрамированная кожа щёк и подбородка, рот, который словно надрезали ножом, две дырки вместо носа и веки без ресниц. Голый, блестящий череп в змеящихся рубцах. Такие отметины мог пожаловать от всего щедрого жаркого сердца только братец Огонь. Его языки жадно вылизали кожу, его зубы выгрызли плоть, его дым полнился тошнотворным запахом горелого мяса.
От резкого зуда в ладонях Мара даже пришла в себя. Когда-то он ожёг и её кожу, а теперь страшное лицо, склонившееся над ней, напомнило об этом. Тогда, много лет назад, она погружала кисти в плескавшие на берег волны, чтобы унять резкую боль и ускорить заживление, а за спиной, в чёрной воде, отражался гудящий улей пламени, в который превратился остроносый корабль с красно-чёрными парусами...
Мара уперлась кулачками в грудь уродливого толстяка. Она бы ощерилась и зарычала - если бы были силы. Но мужчина неожиданно крепко встряхнул её и прижал скрюченный палец к губам, призывая успокоиться. Ни слова не говоря, отнёс женщину в келью, размотал, уложил на чистое, пахнущее вербеной бельё. Накрыл колючим одеялом, погладил по волосам и вышел, но вскоре вернулся с кружкой, в который дымился травяной отвар. Бережно приподнял Мару за плечи, заставил выпить.
Сон ударил по векам тяжёлой ладонью. Её голова откинулась на подушку, чистые волосы рассыпались по ней чёрным покрывалом. Кошмары прошлого столпились вокруг, желая полакомиться страхом, но она не собиралась давать им шанса.
Толстяк упал на колени у кровати и затрясся в беззвучных рыданиях. Мара этого не видела - даже во сне она продолжала бороться.
***- Сколько? - работорговец Ганий обошел кругом хрупкую фигурку, обмотанную толстой корабельной веревкой так туго, что почти не видно было белой кожи.
Здоровяк Дерек покосился на молчащего капитана Уса, дождался кивка.
- Шестьдесят крутов.
- Сколько? - Ганий искусно сменил интонацию, поднапустив ехидства. - За не оформившуюся девчонку, которая, к тому же, умеет кусаться?
Боцман усмехнулся.
- Дай только время, она оформится. Теперь оформится. Пожалуй, я подниму цену. Семьдесят пять.
Торговец всплеснул пухлыми руками и рассмеялся. Отсмеявшись, молча указал на дверь лавки. В помещении было светло - солнце играло в окнах, кроме того под потолком покачивались от сквозняка зажжённые лампадки из разноцветного стекла. В торговом зале должно было быть видно каждую морщинку на коже товара.
Капитан, не отличавшейся излишней разговорчивостью, встал и подошел к пленнице. Невольно она отшатнулась и чуть не упала, не дёрни Дерек конец верёвки, которую держал в руках. Ус схватил широкой ладонью копну спутанных волос, намотал на кулак и поднял, обнажая девичью шею.
- Взгляни, - только и сказал он. Ганий изменился в лице. Просеменил к ним, уставился немигающим взглядом на красные рубцы, шедшие с двух сторон девичей шеи, не поверил глазам, грубо прощупал странные отметины на коже. Пленница застонала, задёргалась, пытаясь отклониться от болезненных прикосновений.
- Так-так-так! - неожиданно запричитал торговец. - Тридцать. Она же вся в синяках от ваших нежных рук!
- Синяки пройдут, - усмехнулся Дерек. - Семьдесят пять. И я думаю, не поднять ли мне до девяноста...
- Если бы она была целой, она стоила бы целое состояние! - заметил Ганий.
Ус выпустил пряди, наблюдая, как они рассыпаются по стянутым верёвкой плечам.
- Она и сейчас стоит состояние, - глубокомысленно заявил он. - Мы просто не жадные.
Его собеседник хохотнул.
- Шутники! Сорок пять. Почему вы продаете её?
Дерек пожал плечами.
- На корабле она долго не протянет, да и команда перережет друг другу глотки из-за такой. А семьдесят пять золотых на волнах не качаются! Подумай, - он встал рядом с девушкой и провел пальцами по линии её скул, резко очерченным губам, казавшимся опухшими и воспаленными. - Посмотри сам - какая! А ещё лучше, не пожалей Взгляд Торговца. Уверяю тебя - свиток окупится!
Ганий сомневался.
- Пятьдесят пять с учетом свитка, - наконец, решился он.
- Послушай, - мягко сказал капитан, и Дерек посмотрел на него с уважением. Ус умел убеждать людей. - Мы пробовали её. И нам до сих пор мало. Я скажу тебе больше, торговец, если я когда-нибудь уйду на покой, то разыщу её и не пожалею никаких денег, чтобы выкупить. Пока она - неогранённый бриллиант, но пройдёт время... Это женщина, которая создана для мужской любви. Мечта.
Ганий пожевал губами и решительно направился за цветастую занавеску, скрывавшую вход в соседнее помещение. Когда он вернулся, в его руках лежал свиток пергамента, перевитый серебряным шнуром с сургучной печатью гильдии Магов Йаги. Торговец остановился напротив девушки и дёрнул шнур, срывая печать. Свиток зашипел в его руках. Странный мерцающий дым окутал комнату, а затем сформировался в кокон, накрывший пленницу. Девушка была близка к обмороку от ужаса, но дымка не травила горло и лёгкие, не заставляла глаза слезиться, а путы, удерживающие её, неожиданно исчезли, открывая худое тело с белой кожей в кровоподтеках и синяках, которые тут же пропали, словно свет растворил их.
Ганий застыл, жадно разглядывая аккуратные сферические груди, уже полнившиеся притягательной округлостью, съёжившиеся вишнёвые соски. Такие хотелось брать губами, медленно втягивать в себя, играть, перекатывая языком и не отпуская... Торговец судорожно задышал... Нежные тени плясали на округлой чаше изящного девичьего живота, плавных линиях бёдер и ягодиц. Девушка с изумлением оглядывала своё, налившееся силой и женственностью, тело, кожу, жемчужно светящуюся в дымном мороке...
Оба продавца не смогли сдержать восхищённого вдоха. Ганий, следивший за метаморфозами взволнованно, но не теряя профессионального прищура, покосился на них, всерьёз опасаясь, что передумают продавать. Впрочем, они были правы в одном - на корабле девушку ждала недолгая жизнь. А к бриллиантам следовало относиться бережно: хранить на бархатных подушках в сокровищницах, а не валять в полном крыс трюме, тираня нежную плоть.
Действие свитка заканчивалось. Как только дымка рассеялась, девушка снова предстала глазам мужчин бледной, худой, выглядящей болезненно. Только глаза горели неукротимым зелёным огнем, из-за которого Ганию захотелось одновременно и зацеловать её, и забить до смерти. Если у него, старого, брезгливого, пресыщенного женскими и детскими телами купца она вызывала такие неоднозначные эмоции, то что будет с теми покупателями, которые увидят её на торгах без этих веревок, излечённую от следов побоев, умащенную ароматными маслами и завернутую в прозрачную серебристую ткань, не скрывающую ничего? А что с ними станет, если правильно распустить слухи... Семьдесят пять? Да он выручит в пять раз больше! Но, верный своим принципам, он не мог уступить легко.