— Прямо даже смотреть противно — такое дерьмо приходится терпеть на палубе корабля, а ведь столько труда стоило отскрести ее от поганой элдренской крови! — продолжал король.
Тут уж я не выдержал и в ярости резко обернулся, но король уже ушел с мостика. Я посмотрел на Эрмизад. Она все так же не отрывала взгляда от темной воды, пенившейся под ударами весел. Казалось, ее заворожил ритм гребцов. Может быть, она действительно не слышала оскорблений?
Впрочем, у короля было еще немало возможностей оскорбить Эрмизад на пути в Нунос. И как только такая возможность предоставлялась, король сразу же начинал говорить о ней самой и о ее народе так, словно самой Эрмизад там не было. Говорил он, разумеется, всякие гадости.
Чем дальше, тем для меня оказалось труднее сдерживаться, но я все-таки сдерживался, ибо Эрмизад вообще ничем не показала, что слышит грязные инсинуации короля.
Я видел ее реже, чем мне того хотелось, и, несмотря на предостережения Ригеноса, она все больше нравилась мне. Она, безусловно, была самой красивой женщиной, какую я когда-либо встречал. Ее красота сильно отличалась от холодной красоты Иолинды, моей нареченной.
Что такое любовь? Даже теперь, когда, казалось бы, намеченная для меня Судьбой тропа пройдена почти до конца, я не знаю ответа на этот вопрос. О да, я все еще любил Иолинду, но, даже не подозревая об этом, постепенно влюблялся и в Эрмизад.
Мне совершенно не верилось и в то, что о ней рассказывали, даже тогда она уже очень нравилась мне и я ей искренне сочувствовал. Но мне и в голову не приходило как-либо изменить свое поведение по отношению к ней. Я должен был вести себя, как тюремщик с заключенной. Несмотря на то, что роль нашей узницы могла быть исключительно важна для грядущих сделок. Да и для окончательной победы над элдренами.
Раза два я даже задумывался, а есть ли смысл в том, чтобы держать ее в качестве заложницы. Если, по утверждениям короля Ригеноса, элдрены так холодны и не имеют сострадания, в отличие от людей, то с какой стати Арджаву волноваться, даже если его родная сестра будет убита?
Эрмизад, даже если она и была такой, какой с уверенностью изображал ее Ригенос, ничем не проявила того зла, что якобы было в ней заключено. Скорее было похоже, что она обладает исключительным благородством души, что составляло разительный контраст с грубыми шутками и юродством самого короля.
А потом мне вдруг пришло в голову следующее: «Король, вполне возможно, понимает, что я неравнодушен к Эрмизад, и опасается, как бы союз его дочери и Защитника Человечества не оказался под угрозой».
Но я по-прежнему был верен Иолинде. Мне даже и в голову не приходила мысль о том, что брак наш может не состояться.
Видимо, существует великое множество разных видов любви. Какая же любовь самая главная среди них? Этого я сказать не могу. Даже и пытаться не буду.
Красота Эрмизад, безусловно, была не совсем человеческой, но это лишь придавало ей еще большее очарование. Впрочем, красота ее была достаточно близка и к общечеловеческому идеалу, чтобы привлечь мое внимание.
У нее было продолговатое, чуть заостренное книзу личико, которое Джон Дэйкер счел бы похожим на лицо эльфа, но, вероятно, не смог бы определить, насколько благородны черты. У нее был странный ускользающий взгляд. Порой глаза ее, лишенные белков и как бы сплошь светло-голубые, казались слепыми. И чуть заостренные ушки; высокие изящные скулы и хрупкое, почти мальчишеского сложения тело. Элдренские женщины вообще все были хрупкими, с тонкими талиями и маленькой грудью. Зато губы у Эрмизад были полные, сочные, и уголки их естественным образом чуть приподнимались вверх, когда лицо ее было спокойно. Казалось, что она все время слегка улыбается.
В течение первых двух недель нашего путешествия она говорить со мной не желала, хотя я постоянно оказывал ей всяческие знаки внимания. Я заботился о том, чтобы она ни в чем не знала нужды, и она передавала мне через своих стражников слова благодарности. Более ничего. Но однажды, когда я стоял на палубе в том месте, куда выходили наши каюты — моя, Ригеноса и ее, и, опершись о поручни, смотрел вдаль, на серое море и затянутое тучами небо, она вдруг подошла ко мне.
— Приветствую вас, сэр, — сказала она насмешливо.
Я был потрясен.
— Приветствую вас, леди Эрмизад, — ответил я. На ней был темно-синий плащ и длинная простая рубаха из светло-голубой шерсти.
— Сегодня, мне кажется, день полон предзнаменований, — проговорила она, глядя на мрачные тучи, что кипели над нашими головами. Тучи были свинцовые, с каким-то тускло-желтым оттенком.
— Почему вам так кажется? — полюбопытствовал я.
Она рассмеялась. Смех у нее был очаровательный — словно заиграли золотострунные арфы и зазвенели хрустальные колокольчики. То была музыка рая — не ада!
— Простите меня, — сказала она. — Мне хотелось вас растревожить. А вы, оказывается, достаточно эмоциональны, не то что иные представители вашего племени.
Я усмехнулся.
— А вы, миледи, оказывается, весьма высокого обо мне мнения. Что касается моего племени, то я считаю их предрассудки довольно скучными и бессмысленными. Что же касается оскорблений…
— О, это меня вовсе не тревожит, — сказала она. — Это всего лишь ничтожные, мелкие глупости.
— Вы очень великодушны.
— Мне кажется, мы, элдрены, вообще очень великодушный народ.
— А мне о вас говорили совсем иное.
— Без сомнения.
— И тому доказательством служат мои собственные раны! — Я улыбнулся. — Ваши воины как-то не проявляли великодушия или милосердия во время морского сражения близ Пафанаала.
Она опустила голову.
— А ваши — когда взяли Пафанаал. Это ведь правда? Что, я единственная, кто остался в живых?
Я облизнул губы, которые вдруг пересохли.
— Видимо, это так, — тихо ответил я ей.
— Значит, мне повезло, — и голос ее зазвенел.
Я, разумеется, ничего больше не мог сказать ей в ответ.
Мы стояли и молча глядели в море.
Чуть позже она снова заговорила:
— Значит, ты и есть Эрекозе. Ты не похож на прочих людей. Точнее, ты вроде бы не совсем такой, как остальные люди…
— Ага! — воскликнул я. — Вот теперь-то я и понял, что ты — мой враг.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Мои враги — в частности, лорд Каторн — обычно подозревают меня в принадлежности к элдренам.
— А ты разве человек?
— И ничто другое! В этом я совершенно уверен. У меня абсолютно те же проблемы, что и любого смертного. И я столь же многого не понимаю, хотя, конечно, вопросы передо мной встают несколько иные… Я не понимаю, например, как я попал сюда. Они говорят, что я Великий Герой, возродившийся вновь. Явившийся в этот мир, чтобы спасти их от твоего народа. Они вызвали меня сюда с помощью заклятия. Но мне иногда кажется, — по ночам, во сне, — что прежде я выступал в обличье многих героев…
— И все они были люди?
— Не уверен. Не думаю, чтобы из-за вызвавшего меня заклятия полностью изменился и мой характер, и сама моя сущность. Впрочем, у меня нет ни особой мудрости, ни особого могущества. Разве тебе не кажется, что бессмертное существо должно было бы обрести великую мудрость за столь долгие годы?
Она едва заметно кивнула:
— Да, мой господин, я думаю, что это так.
— Я даже не очень хорошо представляю, где именно оказался, — продолжал я. — Я не знаю, явился ли я в этот мир из отдаленного будущего или из далекого прошлого…
— Слова «прошлое» и «будущее» мало что значат для элдренов, — сказала она. — Но многие из нас верят, что прошлое и будущее — это одно и то же, если время движется по кругу: ведь тогда прошлое становится будущим, а будущее — прошлым.
— Занятная теория, — сказал я. — Но слишком простая, не правда ли?
— Пожалуй, я согласна с тобой, — прошептала она. — Время — вещь коварная. Даже мудрейшие наши философы не до конца понимают его природу. Элдрены не слишком задумываются о времени — обычно в этом просто нет необходимости. Конечно, у нас есть свои варианты истории. Но история не принадлежит кому-либо одному. Или даже целому народу. Это всего лишь запись некоей последовательности событий.
— Я тебя понимаю, — сказал я.
И она подошла совсем близко к поручням, положив свою легкую руку на них и глядя в море.
И тут у меня возникло такое чувство, какое отец может испытывать по отношению к дочери, восхищаясь ее невинностью и умом. Ей просто не могло быть — я это чувствовал! — больше девятнадцати. И все же в ее голосе звучала уверенность, которая приходит лишь с опытом, она держалась слишком гордо и достойно для столь юного возраста, хотя и доверчиво. Я впервые задумался о том, что король Ригенос, вполне возможно, говорил правду. Да и в самом деле, как определить возраст бессмертного существа?
— Сперва я думал, — снова заговорил я, — что явился из вашего будущего. Но теперь я в этом не уверен. Может быть, как раз наоборот, ваш мир по отношению к тому, что я называю «двадцатым веком», — далекое будущее.
— Этот мир очень стар, — согласилась она.
— Существуют ли исторические записи, свидетельствующие о том, что некогда мир этот населяли одни лишь люди?
— У нас подобных записей нет, — улыбнулась она. — Существует, правда, некий миф, некий обрывок легенды, говорящий о том, что некогда Землю населяли одни только элдрены. Всем этим серьезно занимался мой брат. Я уверена, что он, конечно, знает больше меня.
Я содрогнулся. Не знаю почему, но мне вдруг показалось, что внутри у меня все заледенело. И мне становилось, если честно, нелегко продолжать этот разговор, хотя я очень хотел его продолжить.
Она, похоже, не заметила моих переживаний.
— Итак, сегодня день предзнаменований, мадам. Надеюсь, нам удастся вскоре еще побеседовать, — и, откланявшись, я поспешил в свою каюту.
Глава XVI
Первая ссора с королем
В ту ночь я лег спать, не опустошив, как обычно, кувшин вина, способного затуманить мои мысли. И поступил так вполне сознательно, хотя и не без трепета душевного.
— Эрекозе…
Я слышал, как кто-то зовет меня, но теперь это не был голос короля Ригеноса.
— Эрекозе…
Голос был мелодичный, незнакомый.
Я видел зеленые, шумящие под ветром леса, зеленые холмы, поляны, замки и каких-то изящных животных, названия которых были мне неведомы…
— Эрекозе? Но меня зовут не Эрекозе, — сказал я. — Меня зовут Корум. Принц в Алой Мантии. И я ищу свой народ. Куда пропали все люди из моего племени? Неужели поискам этим не будет конца?
Я ехал верхом. Лошадь была покрыта желтой бархатной попоной, через седло перекинуты дорожные сумки и мое оружие — два копья, простой круглый щит, лук и колчан со стрелами. На голове у меня был конической формы серебряный шлем; на мне была двойная кольчуга из металлических колец — нижний слой из бронзы, а верхний из серебра. А в руках я держал длинный могучий меч, но не меч Канаяну…
— Эрекозе!
— Я не Эрекозе…
— Эрекозе!
— Я Джон Дэйкер!
— Эрекозе!
— Я Джерри Корнелиус.
— Эрекозе!
— Я Конрад Арфлейн.
— Эрекозе!
— Что тебе нужно?
— Нам нужна твоя помощь!
— Вы уже получили мою помощь!
— Эрекозе!
— Я Карл Глогауэр!
— Эрекозе!
Имена не имели никакого значения. Теперь я это понял. Имел значение только один факт. То, что я бессмертен. Не способен умереть. Вечен. Приговорен иметь множество обличий, множество имен, но всегда лишь участвовать в сражениях…
И, может быть, я заблуждался еще в одном. Может быть, я был не настоящим человеком, а всего лишь стал на него похож, поскольку в данный момент на меня была надета человеческая личина.
Мне показалось, что при этой мысли я взвыл нечеловеческим голосом. Кто же я такой, в конце концов? Кто? Если я не человек?..
Тот голос продолжал звать меня, но я не желал слышать эти призывы. Как бы мне хотелось никогда не слышать его, не слышать ничьего зова, спать себе спокойно в уютной постели в уютном обличье Джона Дэйкера…
Я проснулся весь в поту. Ничего нового я не узнал ни о себе, ни о своем загадочном происхождении. Похоже, я только больше запутался во всех этих проблемах.
Ночь еще не кончилась, но я не решился снова заснуть.
Я напряженно вглядывался во тьму. Я видел опущенные шторы на окнах, белые простыни на кровати, жену со мною рядом…
И тут я заплакал.
— ЭРЕКОЗЕ — ЭРЕКОЗЕ — ЭРЕКОЗЕ…
— Я Джон Дэйкер! — завопил я. — Посмотри — я ведь Джон Дэйкер!
— ЭРЕКОЗЕ…
— Я понятия не имею об этом имени — Эрекозе. Меня зовут Элрик, принц Мелнибонэ. Элрик-Убийца. У меня много и других прозвищ…
Много прозвищ… много прозвищ… много прозвищ…
Как это возможно: иметь одновременно десятки обличий? Совершенно беспрепятственно перемещаться из одной исторической эпохи в другую? И даже улетать с Земли туда, где сияют лишь холодные звезды?
Послышался какой-то шелест, и теперь я куда-то падал в безвоздушном пространстве — вниз, вниз, вниз… И во всей Вселенной не было ничего, кроме неких сгустков газа. Не было ни силы притяжения, ни цветов, ни воздуха, ни разума — за исключением моего собственного, а может быть, и чьего-то еще, но неведомо где…
Я снова заплакал.
И решил больше ничего не узнавать о себе.
«Какой бы рок ни правил моей судьбой, — подумал я утром, — я все равно никогда не познаю его природы. И может быть, так оно и лучше».
Я вышел на палубу и увидел, что Эрмизад стоит на том же месте, что и вчера, словно никуда и не уходила. Небо расчистилось, и кое-где меж облаков даже проглядывали солнечные лучи, косо падая на неспокойную поверхность моря, отчего мир казался поделенным на две половины — темную и светлую.
Мрачноватый день.
Некоторое время мы стояли молча и смотрели, как убегают назад барашки волн, как равномерно погружаются в воду весла.
И снова она заговорила первой.
— Что они собираются со мной сделать? — тихо спросила она.
— Ты будешь заложницей на тот случай, если твой брат Арджав решится когда-либо атаковать Некранал, — сказал я. Это была лишь половина правды. Были и другие способы использовать ее в качестве приманки для Арджава, но бессмысленно было бы посвящать ее в подобные детали. — Ты будешь в безопасности — королю Ригеносу просто не удастся заключить ни одной сделки, если с тобой что-то случится.
Она вздохнула.
— Но почему ни ты, ни другие элдренские женщины не спаслись бегством, когда наши корабли вошли в гавань Пафанаала? — спросил я ее. Эта загадка уже давно не давала мне покоя.
— Элдрены не спасаются бегством, — ответила она. — Они не убегают из городов, которые построили.
— Но они же бежали в Горы Скорби несколько столетий назад, — заметил я.
— Нет, — она покачала головой. — Их туда согнали. Это совсем другое.
— Да, это совсем другое, — согласился я.
— Что «совсем другое»? — послышался вдруг чей-то еще голос. То был король Ригенос. Он, оказывается, неслышно вышел из своей каюты и стоял у нас за спиной чуть поодаль на раскачивающейся палубе. На Эрмизад он не смотрел, он уставился прямо на меня. Выглядел он плохо.
— Приветствую вас, сир, — сказал я. — Мы просто обсуждали различные значения слов.
— Что-то ты больно подружился с этой элдренской шлюхой, — презрительно фыркнул он. Как это в человеке, показавшем себя в разных обстоятельствах удивительно добрым и мужественным, мог просыпаться грубый варвар, стоило речи зайти об элдренах?
— Сир, — решительно сказал я, ибо сохранять прежнюю вежливость был уже не в состоянии. — Сир, вы говорите о женщине, которая хотя и является нашим врагом, но все же благородной королевской крови!
Он снова презрительно фыркнул:
— Королевской крови! Ту мерзость, что течет в их грязных жилах, даже и кровью-то назвать нельзя! Берегись, Эрекозе! Я все больше убеждаюсь, что ты недостаточно хорошо представляешь себе нашу жизнь, что память твоя замутнена. Помни одно: расплавленное золото, что сочится с языка этой шлюхи, может и тебя, и всех нас довести до погибели. Не слушай ее речей!