… - Месса кончилась, госпожа.
Люди плыли вокруг нее к выходу, служки гасили свечи. А у чаши со святой водой, где толпились дворяне, чтобы протянуть воды своей избраннице или просто незнакомой хорошенькой девушке, стоял среди других Рауль. Не одна из молодых красавиц, позабыв о матери или компаньонке, спешила вперед в надежде, что он услужит именно ей, но граф смотрел мимо. Красавица разочарованно вздыхала и прибегала к помощи других кавалеров. Собор пустел. И тогда Кармела в отчаянном порыве шагнула вперед. Но вдруг поняла, что он ее не узнает. Сердце страшно затрепетало, горячий румянец растекся от щек к шее, она что есть силы рванула с лица вуаль. Те, кто был еще в соборе, удивленно замерли. А Рауль зачерпнул ладонью воды и смотрел на Кармелу чуть исподлобья синим усталым взглядом. И она, точно не доверяя себе, коснулась кончиками пальцев его ладони.
Шкатулка с жемчужиной.
(продолжение)
Вечером домоправительница исполнила свою давнюю угрозу. Кармела, уже полураздетая и готовая ко сну, сидела в кресле перед туалетным столиком в своей спальне, дожидаясь, пока Тереса, как обычно, расчешет ее на ночь. Этот столик был истинным произведением искусства — из потемневшего от старости драгоценного дерева, с резными головками тонколицых кудрявых женщин, с полками, полочками и секретками, с трехстворчатым зеркалом в тяжелой, покрытой золотым венком резных листьев и виноградных гроздьев раме. На его гладкой широкой столешнице прихотливо расположились флаконы с духами, яшмовые баночки с сурьмой, пурпуром, пудрами и притираниями, резные вызолоченные шкатулки с брошками, булавками и бусами; валялись вперемешку ожерелья, браслеты, гребни, заколки и прочие мелочи, столь милые сердцу любой женщины и коими Кармела так упорно пренебрегала. Венчал же это великолепие сервиз для умывания — из бетийского фарфора, тонкий, опаловый, с нежным пасторальным рисунком на каждом приборе. Упершись локтями в столешницу, Кармела сонно разглядывала сервиз и зевала. Обычно проворная, Тереса в этот вечер не торопилась. Медленно извлекала из густых волос Кармелы жемчужные заколки, терпеливо разбирала и расчесывала щеткой каждую прядь, время от времени бросая нетерпеливые взгляды в зеркало, в котором отражались часть комнаты и дверь.
Наконец дверь распахнулась. На пороге появилась хмурая сонная Беатриса с кувшином в руках. Эта дебелая с плоским лицом и оттопыренной губой бабища была старшей служанкой в доме Торрес, а еще, как шептались на кухне, ведьмой. Беатриса одинаково хорошо умела превратить дурнушку в красавицу или выгнать нежеланный плод, и еще многое и многое, что только подразумевалось. Пожалуй, слуги больше боялись только Тересу. Просиявшая Тереса дала знак поторопиться, Беатриса лишь фыркнула. Она как раз не боялась никого и ничего.
Не поклонившись, служанка прошла тяжелой походкой по спальне, поставила кувшин на столик и убралась к комоду. Комод из красного дерева был хранилищем меских полотен, драгоценных старых кружев из Заморы, шелковых носовых платков и постельного белья. Беатриса долго гремела ящиками и наконец вернулась к столику с охапкой узких резных полотенец. Кармела смотрела, вскинув брови, как она с нарочитой медлительностью наливает в купальницу белую жидкость, дует на пальцы, размешивает жидкость длинной серебряной ложкой.
— Ну, и что это? — спросила Кармела, глядя то на Беатрису, то на рассерженную ее медлительностью Тересу.
— Ну-ка, подставьте личико, госпожа, — ворчливо сказала Тереса, заставляя ее откинуться на бархатную спинку кресла и обвязывая полотенцем волосы, чтобы не лезли на лоб.
— Да оставьте вы меня! — возмутилась Кармела, пытаясь уклониться от ее рук. Тереса ловко завязала полотенце узлом на ее затылке, придержала голову. Беатриса между тем зачерпнула в ладонь жидкость из чаши и одним шлепком раз мазала по лицу Кармелы.
— Оу-я!.. — взвизгнула та: жидкость была горячая.
Тереса быстро подставила еще одно полотенце, чтобы жидкость не пролилась на платье.
— Опустите руки в чашу, госпожа, — велела Беатриса. — Поскорее, пока не остыло.
И видя, что хозяйка, не торопится, крепко взяла ее за кисти и едва ли не силой всадила их в горячую белую смесь.
— Ну потерпите, не горячо совсем. Фу, какая же вы упрямая!..
Почувствовав, что сопротивление Кармелы ослабло, она выпустила хозяйку и жесткой горячей рукой стала втирать зелье в ее щеки и лоб.
— Отстань! — шипела Кармела сквозь зубы.
— Нет, вы поглядите! — восклицала Беатриса яростно. — Поглядите на себя!
Кармела невольно взглянула в зеркало и прыснула: лицо и шея заляпаны белым, на волосах полотенце, только глаза сверкают, как угли.
— И она еще смеется, господи! Ладно, подкраситься не хотите, но загар… Да ни одна мужичка на поле так не почернеет!
Кармеле в общем-то казалось, что ее загар ухищрениями Тересы и так уже сильно поблек, а та снова вон что-то затеяла…
— Не двигайтесь, — опять велела Беатриса, стирая остатки невпитавшейся жидкости. — Поспите так, а утром смою. Руку давайте…
Завернув пышный, в оборках рукав, она до локтя смочила руку Кармелы приостывшим зельем и стала, не жалея сил, втирать его в кожу.
Кармела морщилась.
— А руки… — приговаривала Беатриса, отвешивая толстые губы. — Боже мой! У всех дам кожа тоненькая, беленькая. Ну ровно фарфор, а…
— А что? — невинно спросила Кармела.
— Что?! Полюбуйтесь! — она резко повернула руку хозяйки ладонью вверх — распаренную, маленькую, с еще не сошедшими мозолями. И они вдвоем с Тересой сокрушенно над ней склонились.
— Да как вы терпите, госпожа! — кипела Беатриса. — Хуже кухарки!..
Кармела не выдержала.
— Заткнись! — взвизгнула она, воспламеняясь, точно порох. — Хороша б ты была на корабле без горничной! Мой дядя…
— Слышать про него не желаю, — простонала Тереса, поцелуями покрывая руки Кармелы. — Мучить мою голубушку… Изверг!
Кармела подбородком уткнулась в грудь.
— Купец! — гремела Тереса. — Ужо погоди, встретимся. Род он спас, благоде-етель… Сердечко мое… Прости старую Тересу…
Кармела молчала.
Пока Беатриса обтирала ее руки и помогала раздеться, Тереса подняла на ноги молодых служанок, заставив еще раз взбить перины, согреть простыни и поудобнее переложить подушки. Потом, выгнав их, дождалась, пока Кармела прочтет вечернюю молитву и ляжет в постель, и оставила ее одну.
Среди ночи что-то словно толчком подняло Кармелу с кровати. Как была, в сорочке и босая, побежала она в молельню — маленькую комнату подле спальни — и припала на колени перед альковом. В алькове стояла раскрашенная статуэтка богоматери, а за ней раскинул на стене серебряные руки распятый Христос. За статуэтку заткнута была засохшая веточка майорана, а под ней горела, освещая альков, свеча. У ног богоматери, рядом со свечой, лежала подушечка, и к ней прикреплена была лента с сапфировым крестом. Камни светились завораживающе, прозрачные, словно вода. Остальная часть комнаты погружена была во мрак.
По ликам Христа и Мадонны скользили отблески, и они казались живыми. Почему-то вспомнилась Кармеле простенькая заповедь Тересы: "Молись за тех, кого ты любишь." Молись за тех… Кармела молилась неумело, но искренне, как никогда в жизни, но потом мысли не удержались на божественном. Девушка вдруг перестала сознавать, где находится, почудился снова тот день, когда она лежала в затененной спальне, а за дверью звучали родные шаги.
Рауль вошел и низко поклонился. Кармела затрепетала, когда вновь прозвучал его знакомый неизъяснимый голос:
— Вы больны, дона Торрес? Простите, я не знал. Я пойду.
— Нет. Нет! — она вскочила с постели. — Я не больна. Это все Тереса…
Подбежала к нему, потащила за руку:
— Идемте, садитесь вот сюда!
Подтащила к кровати кресло, распахнула шторы. В комнату широко хлынуло солнце. И тут Кармела вспомнила, что стоит в одной сорочке и, страшно смутившись, нырнула под одеяло.
Рауль мягко улыбнулся:
— Простите, что пришлось вас потревожить. Мне посоветовали… И… Скажите, у вас нет брата?
— Нет, — сказала она огорченно.
— А может, какой-нибудь родственник-мальчик?
Кармела покрутила головой.
Лицо Рауля застыло.
— Жаль, — сказал он с горечью. — Я так надеялся. Вы так на него похожи. Месяца три назад… Когда я был готов убить себя… Когда едва не погиб в трактирной драке, — он пришел мне на помощь. А потом все так счастливо переменилось…
Рауль говорил торопливо, глаза его сияли.
— Кто-то заплатил за меня все долги. Я спрашивал у Христа и святой Катарины — покровительницы моряков. Они молчат. Но сердце… сердце говорит мне, что это он. Я ничего о нем не знаю. Только имя и название корабля. И еще… — он прикрыл глаза, точно припоминая, — у него была царапина от шпаги, вот тут, на щеке…
Кармела медленно, словно во сне, тронула пальцами щеку.
— Корабль, что привез спасение, зовется «Марисоль». Ведь он ваш?
— Дядин, — прошептала Кармела.
— Я должен найти моего спасителя. Должен вернуть ему долг!
— Мне кажется, — Кармела смущенно потупилась, — он не возьмет у вас денег. Это был подарок.
Рауль подался вперед, порывисто стискивая ее руку:
— Вы что-то знаете? Не молчите!
Она застонала. Он опомнился и бережно поднес ее руку к губам:
— Простите.
Поцелуй обжег. Едва сдержав слезы, она спрятала лицо в подушки, сказала невнятно, стыдясь лжи:
— Мне казалось. Я не знаю…
Рауль опустил голову на руки.
— Простите меня, — повторил еще раз. — Я утомил вас. Я пойду.
— Нет! — она резко села, прикрываясь одеялом. — Нет, не смейте, не уходите!
И добавила совсем тихо:
— Конечно, вы уже отдали долг вежливости… — Рауль взглянул удивленно и остался на месте. — Я ни разу не слышала вашей игры на гитаре, — по-детски смущаясь, шепнула она.
— Хорошо, — кивнул он. — Дайте гитару.
Она покраснела.
— Тереса… Тереса отобрала все платья и унесла ключ.
— Я найду сам, — улыбнулся Рауль.
— Там, в соседней комнате.
Он принес инструмент, сел, коснулся струн. Темная прядь скользнула на лоб, лицо стало мечтательным и добрым, как у сказочного принца. Кармела вдруг вспомнила, как он своей тонкой сильной рукой смывал кровь с ее щеки. Ей захотелось поцеловать эту руку…
Наваждение покинуло Кармелу, она вновь увидела крест, раскрашенную статуэтку мадонны и серебряного Христа. Поднялась с застывших колен. Отыскала гитару, села, прижавшись к деке щекой, погладила струны. И сидела так, пока не уснула.
Ночь тревоги.
Ночь смотрела на Иту августовскими звездами. Ветер шелестел в листве сада, сладко пахли маттиолы. Ночные бабочки слетались на свет фонарей. Сад был полон шорохов, смеха, чьего-то легкого дыхания. И на террасе, в полутьме, все любовались ночью.
— Вот час, когда ангелы спускаются на землю…
— И сочиняются стихи…
— И «Грозный» берет на абордаж очередное судно, — с мрачным юмором докончил губернатор. Он только что поужинал и благодушно прикрыл черепашьими веками зеленоватого колера глаза, на безупречном сюртуке, обтягивающем дородную фигуру, сверкал синей звездой недавно полученный орден святого Мицара — высшая награда Республики. В руке у сластены-губернатора дымилась тонкая фарфоровая чашечка.
— Ах, муженек! — с сердцем воскликнула дона Бьянка. Непонятно было, относится это к пиратам или к безуспешным попыткам красавицы-толстушки заставить мужа похудеть.
— Все так и есть, — сообщил губернатор, с чмоканьем прихлебывая шоколад. — Кстати, о стихах… Помнится, наш юный друг…
— Я не пишу стихов, — резко сказал Рауль.
— Ну тогда спойте! — воскликнули дамы. Кто-то бросился за гитарой.
— Говорят, — перебирая кружева широкой и откровенно прозрачной юбки, шепнула на ухо подруге молоденькая дона Эстрелла, — он владеет гитарой не хуже, чем клинком.
— И сердце ни одной девушки в Ите не может устоять перед ним, — ехидно добавила та, желтолицая из-за больной печени и от того же язвительная. — Поглядим?
Раулю подали инструмент. Он положил пальцы на струны и произнес хриплым, точно чужим, голосом:
— Белинас. Погиб на дуэли пятьдесят лет назад.
Пусть сто вод протекут в реке…
Сто ветров пронижут город насквозь…
Но вечной молитвой на языке:
Избавь меня от любви, господь…
Его глаза потемнели, голос звучал, точно шепот ветра.
Услышь меня, всеблагой, внемли!
В венце из терний и горьких звезд
явись и милость свою яви,
избавь меня от любви, Христос!
Она приходит, как ураган,
сжигает душу, сжигает плоть.
Ее б я залил кровью из ран…
но ты не простишь, всеблагой господь.
Без сожаленья удар приму,
подставлю грудь и паду крестом.
Оставь же чистой душу мою.
Избавь меня от любви, Христос…
Рокот струн оборвался. Они глядели в молчании. Дона Эстрелла плакала. Рауль, задыхаясь, отвел волосы со лба и увидел: вцепившись в резной столбик террасы, глядела на него Анхела Торрес.
Глядела глазами черными, как ночное небо. Потом ее запекшиеся губы шевельнулись:
— Я люблю вас, Хименес…
Он почти бежал, не в силах выдерживать взгляды. А они заговорили о другом.
— Что это вы там о "Грозном?" — вопрошал губернатора дон Паломас.
— Женушка сетовала на мою задержку в департаменте. Так вот, "Грозный…"
Последний месяц пираты были главной темой разговоров для Иты и ее окрестностей, впрочем, как и для всех приморских городов. Этот бич Республики, уничтоженный, согласно флотским реляциям, возникал вновь и вновь. Неуловимые, недосягаемые, пираты захватывали суда, грабили и сжигали береговые поселки, под носом у таможни перехватывали ценные грузы. Особенно славен был корабль Кейворда. Сегодня его видели в Саморе, завтра в Йокасле, а через неделю он уже помогал меским контрабандистам в их опасных, но прибыльных делах. Твердили, правда, что сам Кейворд давно уже почил на дне моря с ядром в ногах, но «Грозный» не унимался.
В Ите его однако еще не видели. Объясняли это тем, что будто бы именно Ита избрана была для перепродажи грузов; что доверенные люди Кейворда владели тут лавками и складами и даже имели собственные корабли. Но поиски ничего не дали. Все фрахты были тщательно выправлены, снабжены личной подписью губернатора и печатью, и отцам города пришлось отступиться. А зря. В слухах насчет «Грозного» была большая доля истины.
— Надеюсь, «Грозный» не причалил у Трокского маяка? — засмеялся дон Паломас, взбивая букли так, что с них посыпалась пудра. Паломас, второй секретарь морского департамента, был аристократом и модником. Он носил такие узкие панталоны, что в них опасно было садиться, а шпажонка его, говаривали завистники, была короче, чем язык. На беднягу замахали руками.
— Нет, — успокоил губернатор. — Мне пока не докладывали. Впрочем, нам недолго осталось волноваться. Тут нет шпионов? Так вот, в Ломейе наконец-то решили взяться за него всерьез. Готовится ловушка. Галеон, до палубы набитый солдатами. Разумеется, пиратов убедят, что там серебро. Они погонятся, и…
— Их схватят! — не выдержал Валисьенте, длиннокудрый и хорошенький, точно девушка.
Губернатор поморщился — этот мальчишка испортил ему весь эффект.
— А дальше? Дальше? — защебетали дамы.
— Их схватят, — пожал плечами губернатор. — А чтобы дело не сорвалось, за Львиной Горой будет спрятана эскадра.
— А когда назначена охота? — спросила дона Бьянка.
— Я думаю, недели через две, если Господь будет милостив, — отвечал супруг.
"Через две недели?.." Завороженная песней Рауля и растерянная его уходом, Кармела уловила только это да еще "Львиная Гора".
"Уничто-жен?!.." Она шагнула вперед. Все застыли, перепуганные ее видом.
— Дона Анхела, что с вами, голубушка?
— П-простите, ваше сиятельство, — сказала она, заикаясь. — Мне нехорошо. Позвольте…