— Какие источники вы прочитали?
Эля быстро перечислила. Барышня улыбнулась.
— Хочу порадовать вас. Ваше сочинение признано лучшим по Вероне. Вы награждаетесь поездкой по Территориям и недельным отдыхом на море. Поезд завтра в одиннадцать тридцать две. Родители предупреждены. Сейчас пройдите в двести четырнадцатую комнату, по коридору прямо и направо, правая сторона.
Эля шла ярко освещенным коридором, разглядывая таблички на дверях, и голова у нее слегка кружилась от счастья. Двести четырнадцатая комната оказалась кабинетом врача. Там провели осмотр и сделали прививки, необходимые для Внутренних Территорий. Элю обрадовало, что врач относится к ней деловито и строго. Прививок она боялась, и еще больше — от сюсюканья рицеумной сестры милосердия.
— Будет немного больно.
Взрослые обожают преувеличивать. Шлепок и укол заставили Элю прокусить пластик кушетки. А надо было вытерпеть еще два. Через полтора часа, постанывая и хромая, она отворила двери комнаты, предназначенной для ночлега. Рыжая лохматая девочка Элиных лет, лежа животом на расстеленной кровати, повернула голову:
— А-а, привет. Тоже пытали?
— Что? — удивилась Эля.
— Ну вот, ты за… бедро держишься.
Эля боком осторожно присела на свободную кровать.
— Я Сэлли Дим, — сообщила рыжая. — Из Гезы. А там, — она пальцем указала на стену, за которой слышался шум воды, — Людовика Анстрем. Она либержанка. И еще одну должны прислать. У тебя про что сочинение?
— Про Катрину Аделаиду.
— Ага, — произнесла Сэлли удовлетворенно. — А у меня про королеву. Только они сказали, что она умерла от банального насморка.
Эля потерла бок:
— А отчего она умерла?
— Ну-у, в источниках по-разному. И немного вымысла — это перец в супе.
— Здравствуйте.
На пороге спальни встала высокая, удивительно стройная девушка с мокрыми и блестящими черными волосами до плеч, с ярко-синими глазами и очень смуглая. На бедра девушки было намотано алое полотенце. Красота Людовики била в глаза, но фигурка показалась Эле немного плосковатой. Они познакомились.
— Здорово, правда? — сказала Людовика. — Две недели в классной компании. Стоило исписать тетрадку.
— О чем? — спросили Эля и Сэлли хором.
Людовика не успела ответить. В двери резко постучали, и тут же она отворилась, пропуская пухленькую девушку и барышню в форме. Девушка хромала, закусив губу, похоже было, что она недавно плакала. Барышня вела ее под руку.
— У нее прыщи, — сказала Сэлли и брезгливо отвернулась.
— Встать! — приказала барышня. У барышни были широкие плечи, маленькие глаза и неприятно поджатые губы. Она была похожа на щучку. — Меня зовут Герда Герд. Я ваша наставница на время поездки. Вы должны вставать при моем появлении и быть вежливы.
Сэлли замычала сквозь зубы.
— Когда я закончу, оденьтесь приличнее, — сказала Щучка Людовике. — Ваша победа — не повод к расхлябанности.
Сэлли незаметно показала ей язык. Эля прыснула.
— Это Антония Рэй. Она поедет с вами. Ее сочинение — лучшее на Свободных Территориях.
Девочки тихо завыли. Пухленькая литераторша — нет, не пухленькая, безобразно толстая, прыщавая и потеющая, никак им не нравилась. К тому же, как выяснилось позже, она краснела по любому поводу и слегка заикалась. Сэлли прозвала ее Черепашкой.
— Вы из Гиссара? — спросила Сэлли у Тошки.
— Из Кэслина, — отвечала та очень тихо. — Мой папа получил вид на жительство в Контамане.
— Ага, — сказала Сэлли многозначительно.
— У меня нет вещей, — объяснила Эля госпоже Герде.
Наставница широко распахнула встроенный гардероб, открывая вид на четыре одинаковые пухлые сумки.
— Тут все необходимое для вас. Совершенно новое.
Девочки нестройно поблагодарили за заботу.
8.
— И как у тебя выросла такая грива? — Сэлли водила щеткой по встрепанным волосам, но от этого они не становились ни глаже, ни мягче.
— Это русалка, — Эля запнулась, вспомнив, как в младших классах ее наказывали за безответственные фантазии. Она подобрала длинные ноги, поуютнее устраиваясь на мягком диване, и сунула в рот шоколадку. Вагон мягко покачивался, по красной коже дивана бродили солнечные блики. Наставница Герд решила отложить воспитание на потом, и предоставила детей самим себе.
— Вообще-то это яйцо и немного касторового масла, — подумав, сообщила Эля.
— А русалка?
— Это когда мы выезжали отдыхать, девчонки занимались вызыванием. Ну, ставишь зеркало, перед ним чашку с водой, кладешь расческу и уходишь.
— Надолго?
Эля пожала плечами. Сэлли откусила от шоколадки, и губы у нее сделались полными и коричневыми. Сэлли облизнулась.
— Не знаю. Ненадолго. А потом расческа мокрая, и если ею причесывать голову, то волосы быстрее растут.
Сэлли вытащила из сумки овальное зеркальце:
— Давай?
— Темно должно быть.
Дверь купе распахнулась настежь, впустив улыбающуюся Людовику и крепкого высокого мальчика, очень мужественного, на взгляд Эли, темноволосого, с правильными чертами лица и большими серыми глазами.
— Максим Кадар, — представила Людовика. — Он из нашей команды.
— А где госпожа Черепаха?
— Мне показалось, она тебе не нравится, — Людовика уселась возле Эли, разглядывая зеркальце.
— Пока я ее не обоняю — ничего.
Сэлли улыбнулась Максиму, показав крупноватые белые зубы.
— Мы тут занялись вызыванием.
— А, знаю, — Людовика радостно захлопала. — Конфетный Король, гномы, Ирисочная Корова… Еще фею. Так, Эля, опусти жалюзи. Зеркало есть. Максим, вы не могли бы украсть для нас цветы?
— Я мог бы купить у проводника, — обаятельно улыбнулся Максим. Эля поняла, что пропадает.
— У Щучки были цветы, — подсказала Сэлли.
— Это вы о барышне Герд? Хо-хо, — улыбка Максима сделалась еще и озорной.
— Мне нужно четыре штуки.
Максим встал.
— И духи.
— Какие? — уточнила Сэлли. — Нам подарили разные.
— Лучше цветочные.
— Цветочные у этой дуры, — она имела в виду Тошку.
Эля залезла в сумку:
— Вот, "Нохийская вишня".
Вернулся Максим с четырьмя герберами. Их положили перед прислоненным к подоконнику зеркальцем и обильно спрыснули духами.
— Теперь одеяло, — приказала Людовика. — Забирайтесь и не дышите.
— Долго не дышать? — поинтересовалась Сэлли ядовито.
— Ну, дышите. Только тихо. Потом появится домик и из него выйдет фея.
— А потом?
— Хватайте и загадывайте желание. Только она очень скользкая, может убежать.
— Девочки, я дверь закрою? — вежливо поинтересовался Максим. Потом они долго в полнейшей темноте, почти не дыша, сидели под одеялом, было тесно и очень жарко, терпко пахло духами. Щекотало в носу.
— Ф-ф-все… — Сэлли громко чихнула и выползла наружу. — Не получилось.
— Ага, — сказал Максим радостно. — Зато классно. Я никогда никого не вызывал.
— Может, ей поезд не нравится? — Эля была рада, что у Людовики ничего не вышло.
— Можно ночью попробовать.
— Тогда не будем мелочиться, — Сэлли обвела всех гордым взглядом. — Вызовем Даму Иветту. Здесь нет трусов и болтунов?
Она нарочито медленно открыла минералку, разлила по бокальчикам. Разломила на дольки остаток Элиного шоколада. Подумала и прибавила свой апельсин.
— Тогда…
Идея Сэлли всем понравилась, и ее обсуждали, запивая минералкой, пока не явилась наставница Герд и не повела всех в вагон-ресторан. Ночью, когда наставница заснула, все опять просочились в купе Сэлли. Все, кроме Черепашки. Сэлли сказала, что выродков в такое нельзя посвящать.
Они сидели в душной мерцающей темноте, поезд покачивало на стыках, прижимая их друг к другу, и было очень хорошо и уютно. Эля думала, что может не стоит вызывать никакую Даму Иветту, а просто сидеть, разговаривать, чувствуя у своего плеча плечо другого.
— По какому способу будем вызывать? — громким шепотом спросила Сэлли. — По хорошему или по страшному?
— А в чем разница?
— По хорошему ставишь под кровать стакан воды и сверху хлеб и ложишься спать. В полночь приходит Дама и охраняет тебя до рассвета, а утром, когда посмотришь, половина хлеба съедена и половина воды выпита.
— Ну, это скучно, — промурлыкала Людовика. — И что, она за этим хлебом под диван полезет? Страшный давай.
Шепот Сэлли сгустился, навевая всамделишнюю жуть:
— Берешь зеркало. На нем рисуешь полоски, как лестницу. И смотришь…
— Так в темноте же не видно!
— Можно фонарик зажечь, — прошипела Сэлли. — Вы слушаете или нет?
Все дружно подтвердили, что слушают.
— И смотришь… А когда в зеркале появляется черный огонек и начинает приближаться, надо быстро стереть нижние ступеньки, иначе Дама застрелит.
— Ой, — сказала Эля.
Конечно, все согласились на страшный способ. Сэлли достала зеркальце.
— Чем рисовать будем?
— Помада сойдет? — Людовика протянула высокий тюбик. В свете голубого настенного фонарика, сблизив головы и затаенно дыша, все напряженно вглядывались в расчерченное кармином зеркальце. Сэлли держала наготове полотенце. Огонек не появлялся. Зеркальце послушно отражало свет фонарика и кусочки склоненных лиц.
— Может, свет выключить?
— Тогда ступеньки не разглядишь.
— А давайте его Черепухе подкинем… — прошептала Сэлли.
— Так ведь Дама Иветта ее убьет.
— Зато проверим, правда это или нет.
Они на цыпочках подкрались к соседнему купе. В его полутьме раздавалось неровное дыхание Тошки, она изредка всхлипывала сквозь сон. Людовика, как вторая хозяйка купе, быстренько повыключала фонарики, положила на столик зеркало и с тихим прысканьем и попихиванием все отступили и приникли к закрытой двери. Ничего не происходило. Видимо, в эту ночь Дама Иветта не выходила на охоту.
Людовика зевнула, прикрывая рот ладошкой:
— Ну-у все-о, лю-уди, спа-ать хочется.
Она открыла дверь купе, протопала к столику, наощупь обтерла зеркало и вернула его Сэлли. Толкнула стонущую Тошку и свалилась на свой диван. Ушел, вежливо распрощавшись с девчонками, Максим. Сэлли еще немного постояла с Элей в коридоре у приоткрытого окна. Из него тянуло запахом травы и влагой, звезды висели над горизонтом.
— Скучно, — сказала Сэлли. — Я всю жизнь прожила в Гезе, а опять туда ехать. И так там все знаю. Кстати, — она оживилась, я вам такое покажу, что ни один историк не покажет.
— И дом госпожи Иветты?
— Ха! — Сэлли хлопнула ладонью по стене. — Даже тот подвал, где она держала племянницу.
— Разве это правда? Ну, что держала в подвале?
Сэлли улыбнулась своими крупноватыми зубами:
— Конечно, правда. Прятала от арбалетчиков.
— Зачем? Она ведь тогда была капитаном Роты?
— Арбалет — он механизм, — сказала Сэлли, очень напомнив Эле Максима. — У него родственных чувств нет. Все, — она широко зевнула. — Я спать хочу.
9.
Бассейн напоминал пересоленный суп с клецками. Людовика, демонстрируя ногу, лениво повозила мыском в воде; возвела горе синие очи:
— Не понимаю. Зачем это… здесь, когда там, — она простерла руку в сторону стеклянной стены отеля, — море.
— Затем, — Максим рассудительно указал на болтающийся за той же стеной полосатый чулок штормового предупреждения. Словно в подтверждение, ветер швырнул в стекло пригоршню песка.
Утром они навестили королевский дворец, а после им было велено отсыпаться в ожидании предстоящей вечером приятной неожиданности. Тошка застудилась в поезде, ей скривило шею, и в Гезе доктор надел на нее жесткий воротничок. Она рыдала по ночам, мешая остальным спать. Наставница была вынуждена поселиться с нею. Разминала ей мышцы, натирала мазями и днем ходила невыспанная, злая и утратившая бдительность. Остальные об этом не жалели и спать не стали. Сидели в холле в креслах под пальмами, изредка залезая в бассейн. Эле особенно нравились ее купальные трусики, похожие на шкурку зверя, золотистого теплого оттенка. Конечно, они бы больше подошли смуглости Людовики, но та предпочитала малиново-огненные тона. На Сэлли трусики украшал кокетливый передничек; вылезая из воды, она отжимала его с таким видом, что все закатывались.
Людовика потянулась.
— Нам разрешено воспользоваться здешним буфетом. В разумных пределах.
Эля перехватила взгляд Максима, брошенный на соперницу. Внутри скребнула кошка.
— Я… хочу выпить вина! — объявила она громко.
Максим неохотно встал. Мышцы заскользили под смуглой кожей. Эля сглотнула.
Максим ушел. Людовика потянулась следом. Сэлли с Элей переглянулись. Еще два дня назад они обсудили проблему и нашли радикальное решение. Приворотное зелье изготовлялось так просто, что и мучиться не стоило. Надо было взять две ленточки — черную и красную, прядь волос; написать на ленточках "люби меня, как я тебя", обвязать ими волосы и сжечь в пепел, а потом размешать его в жидкости и споить возлюбленному. Больнее всего далось Эле остригать волосы, но напоминание о торжествующей Людовике…
— Я узнал великую щучью тайну, — Максим поставил поднос с вином на край бассейна и сам плюхнулся рядом. — Сегодня начинается Гиссарский праздник Молний.
— И что то есть? — мурлыкнула Сэлли.
— Ну, он бывает раз в сто лет. И народ стоит на ушах.
Эля попыталась вообразить, как могут стоять на ушах почтенные граждане.
— Можно бродить до полуночи, — объяснила Людовика из жалости к ней. — Купаться ночью и не соблюдать правила дорожного движения. Кстати, по центру гулять только пешком.
Сэлли больно толкнула Элю локтем и громко сказала:
— Не понимаю, какое во всем этом удовольствие. Холодно. И комары. Мы попробуем вина?
Эля поняла намек, полезла в складки брошенного на кадку сарафана. Теперь главное было пересыпать содержимое пакетика в бокал Максима. Какой ужас случился бы, выпей это кто из девчонок! Но с помощью Сэлли все вышло здорово.
После завтрака все отправились в королевский дворец. Никто не мешал Тошке пойти вместе с остальными. Но она не хотела. Эта выигранная поездка, ожидание праздника обмануло. Как она мечтала увидеть места, которые описывала в своем сочинении, подружиться с теми, кто разделял ее сказку. Она все чаще плакала по ночам, закусив уголок подушки. Не из-за больной шеи и не потому, что скучала по отцу и сестренкам. Просто все, что она навоображала себе, не произошло. Она так и осталась толстой девчонкой с распухшими глазами и покрасневшим носом, не нужной никому. Какие бы чудеса ни случались у нее внутри, как бы там ни было красиво… этого никто не хотел замечать. Она надела поросячье-розовое платьице и босоножки, замотала пластиковый воротничок на шее кисейным шарфиком и, поковыряв на подносе завтрак, тихонько ушла из отеля через черный ход. В подземку Тошка спускаться боялась и потому села на трамвайчик, едущий в центр. Точнее, не села, сидеть после уколов было больно даже боком, а стала коленями на деревянную скамью на задней площадке и смотрела, как убегают в перспективу вплавленные в брусчатку золотые рельсы и сиреневые тучи громоздятся в проломе улицы. Улицы горбатились, как подставленные под ласку кошачьи спины, изгибались среди старинных, словно нарисованных домов, и потихоньку Тошке делалось легче. Она слезла на незнакомой площади и просто пошла в куда-нибудь. Площадь была большая, на ней стадами паслись голуби, а остроконечные башни с флюгерами причесывали небо. На одной из башен светился циферблат часов — как полная луна. Пройдя несколько заросших сиренью узеньких проулков, Тошка вышла на еще одну площадь, треугольную, маленькую, с фонтанчиком посередине. Возле фонтанчика висела корабельная цепь и лежал прикованный якорь. Вокруг фонтанчика нарезал круги мальчик лет восьми с деревянным мечом у пояса, громко напевая:
— Не зуззы, насекомое,
я тебя засусу, засусу.
И в стеклянную баноцку
полозу, полозу.
Припев звучал уж совершенно невероятно:
— Тумбочка, тумбочка…