— Даже слишком много, — прозвучал за спиной Эрлина знакомый усталый голос.
— Тебе не следовало вставать, Айнагур, — сказал юноша. — Ты похож на смерть.
В последнее время главному абеллургу нездоровилось. Он почти не выходил из своих покоев и не пускал к себе никого, кроме Сифа.
— Не тревожься обо мне, мой повелитель. Я этого не стою…
— И ты при мне называешь его своим повелителем? — гневно спросил «бог». — Я знаю, почему он здесь появился. Ты воспользовался этим ничтожеством, чтобы он на время заменил меня. На то время, которое необходимо для выращивания моего нового тела. Я терпел его присутствие в моём дворце, но с каждым годом он раздражал меня всё больше и больше. Этот наглый мальчишка стал наводить тут свои порядки! Ему, видите ли, понадобилась своя гвардия, свой флот! А эти железные птицы… Он вздумал летать! Он! В то время как я всего лишь спускался с горы на крылатой тайпе. Он окружил себя чернью, всяким сбродом из Нижнего города… Он опозорил моё имя! Я ненавидел его всё больше и больше. Мне хотелось проучить его, но я не знал, как до него добраться. Потом я научился входить в его сны. Тебя я не трогал, Айнагур. До недавнего времени мне казалось, что ты просто ломаешь перед ним комедию, изображаешь его преданного слугу, терпеливо сносишь его выходки в надежде, что всё это ненадолго…
— Ты никогда не отличался проницательностью, — сказал Айнагур. — Ты никогда не умел мыслить самостоятельно… Впрочем, этого я и хотел. Ты не самое худшее из того, что я сделал в своей жизни. Ты просто моя очередная неудача. Мне жаль.
— Ты меня сделал? Ты сделал только тело. Ты всегда делал для меня тела! Сущность моя бессмертна. Я бессмертен! Я бог!
— Да, ты бог, — горько усмехнулся абеллург. — Тот бог, которого я достоин.
— Ты, кажется, любил меня, Айнагур, — в голосе «бога» Эрлин уловил искреннее удивление. — Я считал, что ты по-прежнему любишь только меня. Ведь с ним у тебя ничего не было. Не было! Я столько раз видел вас наедине…
— Ты как всегда ничего не понял. Мне жаль тебя. Я виноват перед тобой… Впрочем, я кругом виноват. У всех прощение не вымолишь. Тем более у мёртвых.
— Но я-то жив! У меня всего лишь нет тела. Я бессмертен! Я получу новое тело?
— Да, конечно… Всему свой черёд.
— Эрлин, — тихо произнёс абеллург после небольшой паузы. — Я должен тебе кое-что рассказать.
— Ты уже давно должен был это сделать, — сказал Эрлин.
Айнагур молча склонил голову.
Глава 6. Осень в Ингамарне
Гинте приснилось, что она едет по роще саганвиров, пылающих светлым пламенем осенней листвы. «Ну вот, ты и вернулась в осень», — сказал Сагаран. Он вышел ей навстречу в длинной праздничной одежде. Санарит сверкал у него на лбу яркой золотисто-коричневой звёздочкой… Гинта соскочила с хорта и радостно кинулась к своему другу, но листья деревьев, среди которых он стоял, превратились в язычки пламени. Огонь стремительно разгорался. Вскоре он поглотил Сагарана. Напрасно Гинта заклинала духов огня, пламя не пускало её. Оно было совсем не горячее, но какое-то плотное. Гинта с удивлением обнаружила, что огонь постепенно превращается в воду. Она стояла перед сверкающим водопадом и никак не могла сквозь него пройти. «Странно, ведь я уже делала это», — подумала Гинта и проснулась.
«Вот я и вернулась в осень, — сказала она себе, поглядев в окно. — А ты нет… Я так хочу вернуть тебя, Сагаран…»
Прошло уже больше полугода с тех пор, как Гинта покинула Эриндорн, и всё это время её не оставляло смутное чувство вины. Зачем она бросила его? Нет, он, конечно, не одинок. У него есть Амнита, Диннар. Айнагур не причинит ему зла. До конца этого цикла никто не причинит ему вреда, и всё-таки она не должна была бросать его. Почему она так взорвалась? Он действительно не хотел ничего плохого. Он просто не понял… Нет. Кое-что он отказывался понимать, потому она и разозлилась. И всё равно не следовало так выходить из себя. Самое неприятное, что Рона, это ничтожество Рона, в чём-то была права…
Гинта поморщилась — тупая боль внизу живота отвлекла её от невесёлых мыслей. Всё правильно. Конец тигма, полнолуние…
Уняв боль, Гинта подошла к зеркалу и окинула свою фигуру внимательным, изучающим взглядом. Кажется, она и впрямь немного изменилась. Поправилась. Совсем чуть-чуть, но всё же заметно. И грудь выросла… По крайней мере, это уже можно называть грудью.
Вскоре после возвращения в Ингамарну Гинта стала девушкой. В четырнадцать с половиной лет. Поздновато.
— Это потому что твой организм истощён, — покачал головой старый Аххан. — Похоже, ты там очень много работала и ещё больше переживала. В ближайшее время никуда тебя не отпущу. В конце концов, дед я тебе или нет? И чтобы я пока не видел тебя в лечебнице. Помощников у меня хватает. А ты побольше ешь и побольше спи. Съезди в Хаюганну. Твоя тётя Зилла по тебе соскучилась. Кстати, Зимир скоро женится… Не пройдёт и года, как сама тёткой станешь.
«Вообще-то я уже и матерью могу стать», — подумала Гинта.
— Хорошо, что с тобой это дома случилось, — сказала Таома. — Где бы ты там совершила обряд?
— На поле за лундовой рощей недавно собрали урожай, — добавила она. — А вчера его вспахали и засеяли заново.
Ближе к ночи Гинта покинула замок. Она отправилась в поле одна. Когда в небе засияла яркая луна, она разделась и, украсив волосы цветами холы, несколько раз обошла поле, а потом долго лежала в глубокой борозде, всем телом ощущая тепло прогревшейся за день земли. Ночь выдалась ясная и звёздная. Гинте казалось, что сверкающий небосвод накрыл её огромным куполом и в целом мире есть только она, небо и земля — мягкая, ласковая, напоённая влагой и теплом солнечных лучей, бережно хранящая в своих недрах таинственный дар жизни.
— Мать-земля, — прошептала Гинта. — Поделись со мной своим плодородием. Не дай мне остаться сухой веткой на древе жизни, цветком, увядшим, прежде чем его семена падут в твоё благодатное лоно. Надели меня частицей твоей чудесной силы, позволь приобщиться к твоей великой тайне, ибо я, родившаяся женщиной, тоже хочу стать матерью и дарительницей жизни.
Потом она задремала, словно дитя в колыбели, и ей чудился невнятный ласковый шёпот, как будто кто-то очень большой говорил с ней множеством разных голосов. Она слышала, как там, в глубине, прорастают семена, как суетливо копошатся бесчисленные существа… Её меньшие братья и сёстры, не умеющие прославлять свою мать Гину, но тоже любимые ею. Гинте показалось, что она растворяется в этой любви. Перед лицом Великой Матери она была так же мала, как и эти твари, и в то же время она ощущала себя частью чего-то огромного. Небо надвигалось на неё. Оно уже было так близко, что она могла достать звёзды руками. Гинта больше не чувствовала своего тела. Она срослась с этим полем, словно семя, упавшее в борозду. Она растворилась в этой земле, и земля стала её плотью, а небесный великан спустился к ней, чтобы заключить в объятия…
Гинта очнулась от свежего утреннего ветра, искупалась в ручье возле рощи и отправилась домой. На широкой лесной тропе, ведущей к замку, она встретила гараниху. Это была зрелая, но ещё молодая самка, красивая и на редкость крупная. Она перешла тропу в нескольких шагах от Гинты, на мгновение остановившись и внимательно посмотрев на девушку большими тёмными глазами.
Через несколько дней Гинта с подругами и родственницами отправилась в мандаварский храм Гины, чтобы почтить богиню дарами. Глядя на древнее изображение Гинты в облике гаранихи, везущей на себе божественных близнецов, Гинта вдруг подумала о том, что тогда на тропе ей вполне могла явиться сама Великая Мать.
Служительницы храма окружили Гинту. Они поздравляли её со вступлением в пору зрелости и желали счастья. Многие из них хорошо помнили прекрасную Синтиолу.
— Богиня любила твою мать, — сказала старшая тиумида. — Она даже являлась ей. Гина не оставит дочь Синтиолы.
«Хотелось бы верить, — думала Гинта. — Может, богиня позволит мне хотя бы немного побыть счастливой. Хотя бы чуть-чуть. Как моей матери. Она любила и была любима. Это длилось недолго. Но это было».
Ночью ей приснилось, что Эрлин взбирается на аркону, а зиннуритовый сингал ожил и смотрит на него, задрав морду.
— Он хочет сорвать для тебя этот плод, — сказал зверь. — Последний плод старой арконы. Она скоро умрёт, и я наконец буду свободен.
— Но он же упадёт! — испугалась Гинта. — Он же не владеет стихией воздуха.
— Твой отец тоже не был колдуном и всё же залез на аркону, чтобы сорвать для твоей матери цветок. Утром она проснулась и увидела этот цветок в фонтане под своим окном. Он был так велик, что занял почти весь фонтан…
— Я знаю эту историю. Моему отцу уже ничего не грозит, а этот ненормальный может упасть.
— Ну так помоги ему. Ты же умеешь разговаривать с нэфами.
Но Гинта не успела прочесть заклинание. Эрлин, который был уже почти на самой верхушке, крикнул:
— Не беспокойся! Я больше не нуждаюсь в твоей помощи! Что бы со мной ни случилось, твою помощь я не приму!
Тут он сорвался с дерева, и Гинта проснулась от собственного крика.
— Перестань ты о нём думать, госпожа, — говорила Таома. — Разве мало достойных юношей в Ингамарне?
Гинта не узнавала своих ровесников. До чего же они все изменились за этот год. Девчонки теперь редко собирались вместе. Каждая предпочитала проводить время со своим парнем. Гинта сейчас тоже могла завести любовника, но даже мысль об этом почему-то казалась ей нелепой. А парни… Они были с ней приветливы и почтительны. Многие смотрели на неё с благоговением. Но никто не смотрел на неё так, как иногда Эрлин на Рону. Порой у неё даже создавалось впечатление, что они её побаиваются.
«Не понимаю, почему тебя это удивляет, — сказал Синг. — Ты самая могущественная нумада в Ингамарне… Да пожалуй, во всей Сантаре…»
«Но я ещё никому не сделала ничего плохого. И не собираюсь. И все это знают».
«Всё равно. Слишком большая сила внушает опасение. И этот светловолосый красавец тебя боится. Или ему просто… не очень нравится, что ты сильнее. Если честно, мне бы тоже было немного не по себе, если бы Наутинга была меня сильней…»
«Все вы одинаковые», — рассердилась Гинта.
«На тебя тоже не угодишь».
Гинта съездила к родственникам в Хаюганну, навестила Акамина. Иногда она виделась с Миной или ещё с кем-нибудь из своих давних знакомых, но говорить с ними было не о чем. Однажды она встретила Суану. Старый Аххан не взял её на третью ступень. Теперь Суана жила то у родителей, то у Талафа, а то вообще пропадала неизвестно где. Никто не знал, чем она занимается и собирается ли применить на деле знания и умения, полученные в школе нумадов.
— Я предпочитаю всему этому счастливую женскую судьбу, — сказала Суана, как всегда стараясь вложить в самую безобидную фразу оскорбительный для собеседника смысл.
Она была приторно любезна с Гинтой, наговорила ей множество комплиментов, но при этом от неё так явственно исходила ненависть, что Гинте не терпелось поскорее закончить разговор.
Она и не подозревала, что ей будет так трудно снова привыкнуть к здешнему ритму жизни. Там всё было иначе. В Эриндорне она не замечала, как летит время. Может, потому что рядом был он? Нет. Ей не хватало не только его. Гинта ловила себя на том, что скучает даже по суете и шуму Валлондорна, по его жителям — светлокожим, смуглым и не очень смуглым, вечно оживлённым и куда-то спешащим. Она часто вспоминала дрому — длинную повозку на железных колёсах, которая с грохотом мчала её по рельсам из Верхнего города в Средний, из Среднего в Нижний… Особенно здорово было ехать по огромному мосту, повисшему стальной радугой между небом и сверкающей на солнце водой канала. Поначалу Валлондорн раздражал её своей суетливой и, как ей казалось, бестолковой жизнью. В Верхнем городе суеты было меньше… На первый взгляд. Здесь суетились так непринуждённо, что создавалось впечатление, будто тебя окружают люди, которые ни к чему на свете не относятся серьёзно. Она довольно быстро поняла, что это всего лишь ширма, за которой кипят страсти, плетутся интриги, идёт беспрестанная борьба — за власть, за влияние, за благосклонность божественного правителя… Борьба не на жизнь, а на смерть. Её несколько раз пытались убить. Первые два-три тигма она жила в постоянном напряжении… Да она, по сути, весь этот год была как натянутая струна, и в том, что она сорвалась, нет ничего странного. Целый год одна в чужом племени, в этом сверкающем солнечном дворце, над которым нависла тень смерти.
Он остался в этой тени. Он борется с ней. Сам. И не хочет её помощи. Диннар говорит не всё. Мысленно общаясь с ваятелем, Гинта чутко улавливала множество недомолвок. За Диннара она тоже волновалась. И за Амниту. Эти двое стараются не смотреть друг другу в глаза, потому что каждый читает в глазах другого неотвратимость… Чего? Любви или смерти? Третьего не дано. А есть ли у Амниты выбор? Гинта не могла рассказать ей всё. Об Айданге, о древнем пророчестве… «Зачем? — говорила она себе. — Что я скажу, если смысл этого пророчества пока неясен?» А ясности она боялась. Ей было страшно за Амниту. Эрлин, по крайней мере, знает, что его ждёт. Хватит ли у него сил предотвратить то, что ему уготовано? Гинта надеялась, что хватит. И она всё равно поможет ему, хочет он этого или нет. Человек способен предотвратить то, что ему назначено людьми. А вот то, что назначено богами…
Эрлин, Амнита, Диннар… Три человека, о которых она постоянно думала все эти полгода. Вскоре после возвращения домой Гинта начала работать в лечебнице Ингатама и помогать деду в школе. Ольмы, многие из которых были ростом с неё и даже выше, взирали на неё с благоговением, мангарты разговаривали с ней не менее почтительно, чем со старым Ахханом. Её целыми днями окружали приветливые, дружеские лица, но она с каждым днём всё ясней и чётче осознавала, что её друзья остались там, в Эриндорне. Три человека, которых она любила, были теперь далеко. Эрлин, Амнита, Диннар…
Чтобы избавиться от тоски, она старалась больше работать, а в свободное время бродила по лесам. Иногда с Сингом, а чаще одна.
Начиналась осень. Её любимая пора. Самое загадочное время цикла. В садах и лесах Ингамарны буйно пестрели осенние цветы. Когда Гинта уезжала в Эриндорн, на солнечных полянках ещё только появлялись первые аксы — алые и пурпурные, с широкими, плотными, ворсистыми лепестками. Теперь они цвели повсюду. Их резные листья украсили яркими лиловыми узорами поблекшую осеннюю траву. Гинта заметила, что алых аксов стало меньше. Сейчас преобладали пурпурные и тёмно-красные. Встречались даже почти чёрные, цвета запекшейся крови. Они завораживали Гинту своей странной, зловещей красотой.
В тенистых местах уже кое-где загорались жёлтые и золотисто-оранжевые огоньки — сафиры. А вот голубые огни эриннов мерцали в вечерних сумерках всё реже и реже. Амниты теперь росли только на самых солнечных местах, главным образом на возвышенностях. Гинте казалось, что они стали бледнее, чем год назад. Всё правильно. Чем ближе к осени, тем меньше ярко-голубых, розовых и лиловых звёздочек. Преобладают голубовато-белые. Глядя на эти цветы, Гинта снова и снова вспоминала Амниту. Она и не ведает, какая приближается буря. И какая тьма. Ночь, которая этой зимой спустится на землю, может оказаться очень длинной. Она может продлиться не одну тысячу лет. Какая роль предназначена Амните? Тоненький факел, пылающий бледным огнём… Рассеет он тьму или тьма поглотит его? И весь мир… Глаза тьмы смотрят на них из холодных глубин вселенной. Рука тьмы готова смять Эрсу, словно ком глины, разрушить этот мир. И создать новый. Неважно, каким он будет. Гинта любила этот мир. И через десять лет она хотела снова вернуться в осень.
Огромные цветы хумы больше не давали плодов, но пока не собирались вянуть. Оранжевые и алые, они казались ещё ярче среди пожелтевшей листвы. А какими нарядными стали саддуговые деревья. В чашечках из золотисто-оранжевых листьев один за другим вспыхивали продолговатые белые светильники…
Интересно, как сейчас выглядит роща саганвира? Наверное, как в том сне, что ей сегодня приснился. Гинта задумалась, рассеянно водя гребнем по волосам. Он ведь неспроста к ней сегодня приходил.