– Блюститель, отсюда рождается вопрос…
Карос Инвиктад усмехнулся: – Обладаю ли я уверенностью? Или на самом деле меня осаждают вопросы, сомнения, я тону в необузданных потоках сложностей? – Он помолчал, потом продолжил: – Я придерживаюсь всего одной уверенности. Сила формирует лик мира. Сама по себе она ни плоха, ни хороша; это лишь инструмент, которым владелец переделывает все вокруг, чтобы оно служило его личным… прихотям. Разумеется, применять силу – значит рождать тиранию, будет ли она тонкой и мягкой или грубой, жестокой. Показывать силу – политическую, семейную, любую – означает угрожать ее применением. Против всех, кто дерзает сопротивляться. Пусть они знают: когда сила потребуется, ее применят. – Он махнул рукой: – Слушай того человека. Он делает мою работу за меня. В темницах сокамерники услышат его бредни, и некоторые присоединятся, образуя хор – охранники заметят одного или двух, запишут – я каждый день перечитываю эти списки, ибо в нем те, на ком можно сыграть. А вот те, что молчат и отворачиваются – они попадут в список на казнь.
– Итак, – ответил Ятванар, – пусть себе пищит.
– Да. Ирония в том, что он действительно наивен – хотя не в том смысле, какой вложил в это слово ты. Его полная уверенность выражает полное невежество. Еще большая ирония: края политического спектра являют полное совпадение в целях и методах, даже в привычках последователей. Злоба по отношению к отрицателям, готовность проливать чужую кровь ради своих целей, готовность до последнего защищать свою точку зрения. Ненависть ко всем, кто выказывает сомнения. Ведь скептицизм маскирует презрение – а быть презираемым теми, кто ни во что не верит, Ятванар, значит получить самую глубокую и болезненную рану. Итак, мы держимся за уверенность, и потому нам придется искоренить всех, задающих вопросы. Увы и ах, но я получу такое удовольствие…
Танал Ятванар промолчал. Его осадила буря подозрений, но ни одно он не мог поймать и ясно сформулировать.
Карос Инвиктад сказал: – Ты слишком быстро судишь, не так ли? Да, ты показал очень многое одним пренебрежительным высказыванием. Признаю, моя инстинктивная реакция позабавила меня самого. Наивность. Возьми Странник, хотел бы я сорвать с плеч твою голову, как болотной мухе. Хотел бы я показать тебе настоящее презрение. Моё. К тебе, к твоему сорту людей. Хотелось бы содрать с твоей рожи пренебрежительную гримасу и пропустить через мясорубку. Думаешь, тебе известны все ответы? Наверное, думаешь – если верить словам. Что же, жалкая мелкая тварь, однажды неуверенность постучится к тебе в дверь, заползет в горло. Поглядим тогда, кто придет к финишу первым – смерть или смирение. В любом случае ты заслужишь у меня миг сочувствия; именно в этом наша разница, не так ли? Посылка прибыла сегодня, да?
Танал мигнул. «Погляди-ка, ты кровожаден не меньше, чем я». Кивнул: – Да, Блюститель. Новая головоломка для вас.
– Превосходно. От кого?
– От анонима.
– Весьма интригует. Это часть загадки – или боязнь, что я решу головоломку, едва взглянув? И как прикажешь отвечать на такой вопрос? Где она?
– Должны были доставить в вашу контору, господин.
– Хорошо. Пусть человек внизу орет до полудня. Потом снова отведите его вниз.
Танал поклонился уходящему с балкона Каросу. Выждал сотню ударов сердца и тоже ушел.
Вскоре он спустился на самый нижний уровень древней темницы, по спиральным лестницам, по коридорам, мимо камер, что не использовались сотни лет. Недавнее наводнение затопило и этот уровень, и тот, что сверху; воду успели откачать, но остался слой густого ила. В воздухе воняло затхлой влагой. Танал Ятванар захватил лампу и сейчас спускался по наклонному переходу, пока не оказался у камеры, некогда служившей для допросов. Загадочные, покрытые ржой механизмы валялись на плитах пола, крепились на стенах; в середине на толстых цепях висела рама размерами с кровать.
Напротив входа была ниша, заполненная разнообразными кандалами и цепями – все они могли быть при помощи храповика втянуты в стену. Рама висела наклонно, так что привязанная к ней женщина смотрела в нишу. Именно ее Танал должен освободить.
Женщина не спала. Заметив свет, она отвернула лицо.
Танал поставил лампу на заваленный орудиями пытки стол. – Пора есть, – произнес он.
Узница промолчала.
«Уважаемая ученая. Поглядите на нее сейчас!» – Все твои напыщенные слова… В конце они оказались столь же легкими, как пыль на ветру.
Ее голос был хриплым, каркающим: – Надеюсь, коротышка, однажды ты ей задохнешься.
Танал улыбнулся: – Вряд ли. «Хотела уязвить меня? Жалкое усилие». Он прошел к сундуку у дальней стены. На нем пылились пыточные шлемы, но Танал сбросил эти череподавки, уставив поверхность флягами с водой и мисками с сухой пищей. – Нужно приказать, чтобы принесли лохани и мыльную воду, – заявил он, начиная готовить похлебку. – Ты не могла не облегчаться, но вонь и пятна меня все равно бесят.
– Ого, я так тебе ненавистна?
Он поглядел на нее и улыбнулся: – Джанат Анар, старший лектор в Академии Имперского Обучения. Увы, ты мало что поняла в путях империи. Хотя могут возразить, что теперь, здесь, ты научилась многому.
Женщина изучала его. Взгляд казался странно суровым на разбитом лице. – Со времен Первой Империи до сих дней, коротышка, бывало немало наглых тираний. То, что нынешние поработители из Тисте Эдур, мало что значит. Настоящее порабощение исходит от вас. Летерийцы против летерийцев. Более того…
– Более того, – передразнил ее тон Танал, – Патриоты покажутся даром милосердия по сравнению с нравами Эдур. Лучше мы, чем они. Мы не хватаем всех без разбора; мы не караем за невежество; мы не требуем выкупа.
– Дар? Ты так действительно думаешь? – ответила Джанат, не отрывая от него взора. – Эдур ничего нам не уступят. Их вожак неистребим, так что их господство абсолютно.
– Высокородный Эдур посещает нас почти каждый день…
– Чтобы держать вас в рамках. Тебя, Танал Ятванар, не твоих пленников. Тебя и безумца Кароса Инвиктада. – Она склонила голову к плечу. – Интересно, почему организации вроде вашей неизбежно наполняются жалкими отбросами общества? Слабоумными извращенцами и психами. Разумеется, жестокими словно дети. Уверена, о твоем жалком детстве можно было бы рассказать немало ужасного. Сейчас в твоих руках власть и о, как ты заставляешь нас страдать!
Танал поднес ей еду и фляжку с водой.
– Ради Странника, – пробормотала она, – хотя бы руку отвяжи, и я поем сама.
Он встал рядом. – Нет, мне нравится вот так. Ты чувствуешь стыд, ведь тебя кормят как ребенка?
– Чего тебе нужно? – спросила Джанат, когда он откупорил флягу.
Поднеся горло сосуда к потрескавшимся губам, он напоил женщину. – Я вроде не говорил, что мне чего-то нужно.
Она дернула головой, закашлялась; вода брызнула на грудь. – Я призналась во всем, – сказала она вскоре. – У тебя есть мои записи, мои изменнические лекции о личной ответственности и необходимости сострадания…
– Да, твой моральный релятивизм.
– Я отрицаю понятие релятивизма, коротышка – но ты ведь не потрудился прочитать лекции. Элементы культуры не оправдывают и не поощряют самоочевидные несправедливость и неравенство. «Статус кво» – не святыня, не алтарь, который нужно украшать потоками крови. Традиция и привычка – не аргумент…
– Во имя Белого Ворона! Женщина, ты воистину лектор. Без сознания ты была лучше.
– Тогда забей меня до бесчувствия.
– Увы, не могу. Приказано тебя освободить.
Ее глаза сузились. Затем женщина улыбнулась: – Как беззаботна я была…
– Почему это?
– Я почти поддалась. Соблазн надежды. Если ты должен освободить меня, зачем было вообще сюда притаскивать? Нет, я стала твоей личной жертвой, а ты – моим личным кошмаром. В конце связывающие нас цепи будут одинаковыми.
– Психология человеческого рассудка, – ответил Танал, вталкивая смоченный жиром хлеб ей в рот. – Особенно твоего. Итак, ты читаешь мою жизнь так же легко, как свиток. Это должно меня устрашать?
Женщина прожевала и с трудом глотнула. – У меня есть более опасное оружие, коротышка.
– И какое же?
– Я скользнула в твою голову. Я вижу твоими глазами. Плыву потоками твоего разума. Я стою там, гляжу на грязное существо, прикованное к ложу насилия. Постепенно начинаю понимать тебя. Это интимнее любовного соития, коротышка, ибо у тебя не остается тайн. Да, если ты уже подумал: я прямо сейчас этим занята. Слушаю свои слова, как ты, чувствую стянувшую твою грудь тяжесть, ощущаю, как под кожей крадется озноб, хотя снаружи ты вспотел. Внезапный страх, когда ты осознал величину собственной уязвимости…
Он ударил ее. Достаточно сильно, чтобы голова врезалась в раму. Кровь потекла изо рта. Женщина закашлялась, сплюнула. Дыхание стало неровным, хриплым. – Продолжим обед позже, – сказал он, пытаясь удалить из голоса все эмоции. – Надеюсь, в предстоящие дни и недели ты вдоволь накричишься. Поверь, Джанат, тебя не услышит никто.
Она издала странный клекочущий звук.
Танал не сразу понял, что это смех.
– Впечатляющая бравада, – сказал он как можно искреннее. – Может быть, я и впрямь тебя освобожу. Пока не решил. Искушение… ну ты понимаешь.
Женщина кивнула.
– Наглая сука.
Она снова засмеялась.
Танал отвернулся. – Не думаю, что оставлю свет, – буркнул он, уходя.
Смех преследовал его, острый, словно осколки стекла.
***Искусно изукрашенная, сделанная из тускло блестящего кроводрева карета встала на краю главной улицы Дрены (одно из больших колес попало в сточную канаву). Четыре белоснежных лошади неподвижно замерли, утомившись от необычной для этого времени года жары; их головы поникли в хомутах. Прямо впереди них улица оканчивалась аркой ворот, за которыми начинался многолюдный Главный рынок, обширная площадь, забитая повозками, лотками, гуртами. Всюду сновали люди.
Поток богатства, какофония голосов, мельтешение протянутых или жадно хватающих рук – все это с силой ударило по чувствам Брола Хандара, хотя он был защищен стенками обитой плюшем кареты. Утомительные звуки торговли, хаотическая беготня люда в воротах – все заставляло Смотрителя вспоминать религиозную горячку. Как будто он стал свидетелем безумной версии похорон Тисте Эдур. Вместо женщин, ритмическим ритуальным воем выражающих обузданное горе – погонщики, пихающие одуревших животных в проход. Вместо плеска (это не омытые кровью юноши вспенивают бурные волны дружными ударами весел) – грохот колес, высокие, пронзительные вопли кучеров. Вместо дыма жертвоприношений в погребальных кострах здесь все пропитано тысячами запахов медленной реки. Навоз, конская моча, жареное мясо, овощи и рыба, гнилые кожи миридов, дубленые шкуры родаров; тухлые отбросы, сладкий запашок одурманивающих снадобий.
Летерийцы не бросают в море драгоценных даров. Клыки и кость тюленей сложены на деревянные лотки, выступая, будто зубья некоего пыточного механизма. В других павильонах ту же кость можно увидеть обработанной: тысячи образов, многие являются подобиями религиозных святынь Эдур, Жекков, фентов; другие скорее походят на фигурки для игр. Янтарь для здешних жителей – не святые слезы плененного сумрака, а просто украшение. Само кроводрево превращено в кубки, чаши и даже кухонную мебель.
Или в стенки слишком роскошной кареты.
Через щелку в ставне Смотритель взирал на толпу, снующую туда и сюда по улице. Иногда появлялся случайный Тисте Эдур, на голову выше всех летерийцев; Брол думал, что он может прочитать на его лице одурение, тщательно скрытое высокомерно-отстраненной гримасой. А однажды, на лице хорошо знакомого ему старейшины с окованным браслетами копьем, он увидел отблеск алчности.
Мало кто приветствует перемены, и потому они приходят медленно и тайно. Верно, летерийцы испытали горечь поражения армий, убийство короля, приход новых правителей… но даже такие крутые перемены оказались не такими уж катастрофическими. Плетение, связывающие летерийцев в народ, оказалось прочным и – Брол хорошо это понимал – гораздо более упругим, чем казалось на первый взгляд. Но больше всего его тревожило то, с какой легкостью плетение захватывало всех, кто вторгался в его сердцевину.
В его касании яд, не смертельный, но заразительный. Сладкий… но все же, в конце концов, гибельный. Яд происходит от… удобств. Да, он видит, что удобства доступны вовсе не всем, скорее немногим. Богачи выставляют достаток напоказ, что затрудняет понимание факта: они составляют явное меньшинство. Но он также понимает, что различия необходимы. Не всякому дано быть богатым. Система не потерпит равноправия, ибо сила и даваемые ей преимущества основаны на своей противоположности. Неравенстве. Иначе как стяжать силу, как показать ее ценность? Чтобы были богатые, нужны бедные, и бедных должно быть больше.
Простые правила, их понимание дается простым наблюдением. Брол Хандар не был мудрецом; он напоминал себе об этом каждый день по прибытии Смотрителем в Дрену. Не имел он и особого опыта управления – но даже скудных навыков оказалось вполне достаточно для исполнения новых обязанностей.
Фактор Летур Аникт вел необъявленную войну против племен на границе, использовал имперские силы для приобретения все новых имений. Для кровопролития нет разумной причины: его цель – просто личное обогащение. И все же Брол не знал, что с этим делать; не знал даже, стоит ли делать хоть что-то. Он подготовил обстоятельный доклад Императору, приложив множество документов, описывающих ситуацию в Дрене. Доклад оставался под рукой, ибо Брол начинал подозревать: отправленный в Летерас, он не достигнет глаз Императора или его эдурских советников. Казалось, канцлер Трайбан Гнол лично заинтересован, даже состоит в союзе с Летуром Аниктом – значит, возникла обширная сеть власти, скрытая под поверхностью и процветающая независимо от правящих Эдур. Ему ясно видимо одно звено – связанное с ассоциацией богатейших семей, Советом Вольности. Может быть, эта организация является сердцем тайной силы. Но он не уверен.
Брол Хандар, благороднорожденный из второстепенного семейства Эдур, ставший Смотрителем маленького города на отдаленном краю империи, хорошо понимал, что не посмеет бросить вызов такой силе, как Совет Вольности. Он даже начал думать, что племена Тисте Эдур, рассыпанные по просторам этого государства, стали лишь мусором на поверхности ленивой, глубокой реки.
Да, есть Император.
Который, вроде бы, сошел с ума.
Он не знает, к кому прибиться; не понимает, опасно ли творящееся перед его очами.
Брол вздрогнул, расслышав новый шум у ворот. Склонился к окну, устремив взор сквозь щели.
Арест. Люди быстро разбегались от двух ничем не примечательных летерийцев, с двух сторон прижавших жертву к створке ворот. Не было ни громких обвинений, ни испуганных жалоб. Молчание, разделяемое истопатами и их пленником, почему-то потрясло Смотрителя. Словно подробности никому из них не интересны.
Один из агентов обыскал задержанного, оружия не нашел. Второй агент прижимал мужчину к деревянной створке, а первый снял кожаный кошель с пояса и начал вытряхивать его. Лицо пленника вдавилось в барельеф, украшавший широкий квадратный столб. Изображения показывали некие славные времена Летерийской державы. Брол подозревал, что никто из участников сцены не заметил иронии. Обвинение будет обычным. Подстрекательство. Но против кого? Не против присутствия Тисте Эдур – оно ведь неизбежно, и Брол Хандар не слышал ни об одном случае реального недовольства. Итак… против кого, чего? Должники были всегда, некоторые бежали от кабалы, но немногие. Существуют секты, призывающие к политическому или социальному протесту; большинство привлекают в члены выходцев из бесправных, подъяремных племен – фентов, нереков, Тартеналов и так далее. Но после завоевания многие секты распались или бежали за пределы Империи. Подстрекательство. Обвинение, которое никто не решится оспорить вслух. Но где-то же должен существовать список разрешенных убеждений, идей и вер, составляющих «истинное учение». Или у них принято что-то более хитрое?