Все догадались, что предлагает Иштар.
— Ясненько, — протянул Сет с вечной ухмылочкой. — Наша милочка Иштар приглядела нового согревателя постели. Я надоел ей давно, Адонис — недавно... Что прикажете делать?
У Иштар дрогнули губы, но она ничего не сказала в ответ. Сказал Митра:
— Это очень серьезное предложение, очень. Такого еще никогда не было. Это... не по Закону.
— А не кажется вам, Равные, — задумчиво произнес Харакхта, — что наш новый друг не слишком умен? Хотя... Может, он просто неотесан, и через какое-то время из него что-нибудь да получится.
— А если вдруг объявятся его соплеменники? — вступила в разговор Ашторех.
— А если он не тот, за кого себя выдает? — вопросил Эрлик.
— Закон священ и незыблем. Нарушать его нельзя. Убив чужака, мы поступим по Закону, и неприятностей у нас не будет.
— А Деркэто все о своем, убить да убить, — вошел в залу Адонис. — Чужака я отвел.
— Садись, Адонис, ты быстро поймешь, о чем у нас тут идет разговор. — Митра огладил кучерявую бороду и продолжил: — Я думаю сказанное Иштар достойно самого серьезного обсуждения. Закон священ и незыблем — да, но... Но нас всего восемь, а причащенных сами знаете сколько, и хотя им не увидеть того, что видим мы, однако... Эх, и о спокойствии в умах причащенных мы должны беспокоиться не меньше, чем о незыблемости Закона.
Адониса, занявшего свое место за столом, быстро посвятил в суть беседы сидящий рядом Харакхта.
Тем временем Митра говорил:
— Я считаю, что пока мы не вправе предпринимать никаких поспешных шагов. Через четыре дня месяц закончится, к Северной пристани придет караван с материка, как обычно с месячным запасом пропитания для наших дорогих причащенных. Вот у тамошних моряков и узнаем, есть ли на свете страна Киммерия и возможно ли, что бы человек оттуда попал к нам. А пока пусть посидит в Убежище.
Равные еще немного поговорили, не сказав друг другу ничего нового, и в конце концов сделали так, как предложил Митра — оставили разрешение судьбы Конана из какой-то там Киммерии на некоторое время. До прихода кораблей с материка.
Глава четвертаяАдонис, поганец, повязку с глаз не снял. Придется как-то это делать самому.
— Эй, дружок, ты кто? Не узнаю что-то.
Не принадлежащий никому из «богов» голос. Тоже заключенный?
— Эй, дружок, — в тон говорившему откликнулся Конан, — я расскажу тебе, кто я и еще много интересного. Только, дружок, сними с моих глаз эту тряпочку.
Молчание. Потом:
— С чего снять?
«Ах, дурень, — обругал себя Конан, — он же слепой, откуда ему знать, что такое глаза».
— Подойди ко мне пощупай голову, нащупаешь тряпку, снимешь ее.
— И что я с этого получу? Конан рассмеялся.
— Я гляжу... то есть слышу, ты не промах. Своей выгоды не упустишь. Я отдам тебе полпайки ужина.
— А самому-то хватит? Я слышал, ты крупный парень... Ладно, уговорил. Только зачем тебе напялили на голову тряпку?
Киммериец расслышал приближающиеся кряхтение и шарканье, а потом почувствовал, как его голову ощупывают пальцы незнакомца. Вот они дотронулись до глаз, вот торопливо сорвали повязку, прошлись по лицу, еще раз дотронулись до глазных яблок.
— Ты больной?! — слепец отшатнулся от Конана.
— Не очень. Можно сказать, здоров. Не пугайся. — Северянин быстро скинул с рук ослабленные Адонисом путы, протер освобожденные глаза, стал осматриваться. Лицезрение сокамерника он отложил на потом. В первую очередь его интересовало место, в которое он попал.
* * *— Представь себе, Симур: клетка, большая клетка, навроде той, в которой львов показывают в саду Ста и одного фонтана. А рядом еще с десяток таких клеток, пустых. Весь этот клеточный городок под открытым небом огорожен стеной, высотой где-то в два моих роста. В стене всего одна дверь, тогда она была закрыта. Никаких стражников поблизости не видать. Под ногами песок. В углу нашей клетки жалкая кучка прелой соломы.
— Тебе не показалось странным, что вас обоих посадили в одну клетку при таком-то выборе? — спросил Симур.
— Показалось. Прямо вот тогда и показалось. А причина выяснилась позже. У них никогда больше трех человек зараз не сидело в тюрьме. И они годами запирали всех всегда в одной и той же клетке. Полагаю, так им удобнее было сторожить. По привычке поступили и на этот раз.
— Косность мышления.
— Что?
— Ну, это когда делают что-то, как делали всегда, по заведенному обычаю, даже не задумываясь, что можно, в общем-то, сделать и иначе, — объяснил собеседник киммерийца.
— Выла и еще одна причина. Эти «всезнающие боги» не собирались оставлять в живых тех из своих, как они называли, причащенных, которые ей... тьфу ты, слышали меня, и уж подавно тех, которые хоть словом перекинулись со мной. Так что подсадили меня, по мнению «богов», к мертвецу...
* * *Из-за стены, что окружала клетки, не было видно ничего, кроме безоблачного в тот день неба. Что там, за оградой?
— Эй, дружок, ты взаправду здоров? Это.. не заразный, правда? А что у тебя тогда с гнилогноями?
Варвар перекинул взгляд на своего собрата по тюремному унынию. Перед ним стоял среднего роста человек, худощавый, сутулый, с клочковатой бородой. Волосы его представляли такое же печальное зрелище, как и у других незрячих обитателей здешних краев: проплешины чередовались с пропущенными ножницами рыжеватыми островками короткого жесткого волоса.
— С чем? Ах, да... — Конан догадался, о чем спрашивает слепец. И это, понятное дело, начало нового расспроса. Сейчас последует непременное «кто, откуда и как очутился здесь». Ну, чем этого-то успокоить?..
* * *— Гнилогнои, гнилогнои... — задумчиво проговорил Симур. — Хм, хорошо придумано. Само слово вызывает отвращение не только к себе, но и к предмету, который обозначает. А сами «боги» свои глаза тоже именовали гнилогноями?
— Нет, «боги» глаза называли глазами. Услышав ненароком это слово, их подданные, разумеется, не могли догадаться, о чем идет речь...
* * *— Чего молчишь? — в голосе сокамерника послышалась угроза. — Я — Везунчик, и если я спрашиваю, надо отвечать. Понял?
Правой рукой назвавшийся Везунчиком провел по животу, словно поглаживая его после сытного обеда и — в его ладони появился гвоздь. Не сказать что очень длинный, но, конечно же, остро отточенный.
* * *— От этого гвоздя ты не погиб, раз сидишь напротив меня, — надумал пошутить Симур.
— Да, — кивнул варвар, — точно так. Кром, наверное, свалился бы с неба от удивления, если бы я отправился на Серые Равнины после удара гвоздем. Будешь слушать дальше?
* * *Конану пришла вдруг в голову идея. Он понял, почему та статуя, виденная им ночью на площади, лишена постамента и такая невысокая. Конечно, для того, чтобы эти безглазые могли ощупывать ее, когда вздумается. И через это можно... Ладно, додумаю на ходу, решил он.
— Слышь, Везунчик, у меня с гнилогноями все в порядке. Ты уже встречал такие, разве не припоминаешь?
Слепец-сокамерник наморщил лоб. Через какое-то время задумчивость на его лице уступила место злости.
— Ты над кем издеваешься, наглец? Надо мной?!
Везунчик сделал шаг к Конану, рука с гвоздем угрожающе приподнялась, ладонь до белизны костяшек сжала «оружие». Позорный испуг шевельнулся в сердце варвара, хотя бояться ему, зрячему, совершенно нечего: увернуться сумеет, отбежать сумеет, перехватить руку сумеет.
Киммерийцу стало стыдно за самого себя, когда он услышал, как торопливо говорит голосом, утратившим твердость:
— Нет, твои пальцы уже ощупывали такие же! Изваяние на площади. Ну, голова на туловище паука. Лицо с бородой. Четыре одинаковых лица и на всех гл... м-м... гнилогнои, как у меня. Слушай, да спрячь ты свою железку!
Железка выпала из разжавшейся ладони слепца и воткнулась острием в песок. Колени его подкосились, он опустился на песок, выговорил: «Ты — Всезнающий Бог! Ты — Кром!» и лишился чувств.
«Получается, они образину на паучьих ножках почитают за Крома», — неприятно поразило киммерийца это открытие.
* * *— Зря я про Крома ляпнул. Ох, и намучился я тогда с моим новым знакомым! Когда он пришел в себя, мне пришлось долго успокаивать его, уговаривать обойтись без битья головой о песок и выкрикивания славословий. «Не Кром я, не Кром, и не бог», — устал повторять я, но, наконец-таки, достучался до него. «Не Кром? А кто тогда?» — спросил он, когда его рассудок вернулся на привычное место. А я еще тогда сам не решил, кто я такой для него, и потому начал издали.
* * *— Вот посуди сам, — сказал Конан, — как я могу быть Кромом? Где живет Кром?
— Известно, где! — фыркнул Везунчик, сидя на корточках у противоположной решетки. — Он спит в Обители Богов, но знает о каждом человеке все, что тот делает и о чем думает. А когда настанет Последний Час, Кром проснется, победит всех и начнет вершить суд: кого из жителей отправить на Серые Равнины, а кого взять с собой в Обитель...
— Правильно. — Конан взял на заметку и то, что в компании здешних «богов» место Крома, оказывается, свободно. — Он спит. Как же, по-твоему, я, если я Кром, могу спать и одновременно находиться в Убежище Оступившихся? Разговаривать с тобой?
Везунчик озадаченно поскреб в клочковатой шевелюре. Не давая ему времени найти подходящий ответ, Конан продолжал наступление:
— И тебе прекрасно известно, как выглядит Кром, — варвара передернуло, — а я выгляжу, как нормальный человек, не так ли?
— Похож, — нехотя вынужден был признать Везунчик. — Вот только гнилогнои...
— Да забудь ты о гнилогноях! — рассердился киммериец. — Мало ли чего у меня там на лице... Я знавал одного торговца шерстью из Шагравара, так у него вообще два носа было.
Везунчик на мгновенье замер, потом недоверчиво потрогал свой нос, переспросил:
— Два? У него было два носа?! — и вдруг разразился таким хохотом, что даже затряслись стены клетки. — Два носа! Ну, ты сказал! Два!
— И это не мешало ему обвешивать покупателей так, что однажды стражники отрубили ему оба, — добавил Конан.
— Ой, я не могу!..
Несмотря на то, что Везунчик, судя по всему, особым умом не блистал, барьер недоверия можно было считать успешно преодоленным, а знакомство — состоявшимся. Теперь имело смысл расспросить сокамерника поподробнее о здешних порядках. А тот, как видно, был не новичком в Убежище Оступившихся.
— Эй, чего шумишь? — вдруг раздался за спиной Конана недовольный голос.
То ли из-за громогласного смеха Везунчика, то ли из-за прирожденной осторожной поступи местных жителей, но киммериец не услышал приближения незнакомца.
Он обернулся. По ту сторону решетки стоял высокий худощавый слепец с тупоносым дротиком в руках. Не иначе, местный надзиратель. Черноволосый, смуглый, с зашитыми по обыкновению глазами, он держался на безопасном расстоянии от клетки, однако дротик его был направлен точно в лоб весельчаку. На груди худощавого поблескивала крупная бляха с непонятным выпуклым символом.
— Прекратить смеяться! — гаркнул надзиратель. — А то щас как врежу промеж гнилогноев!
— Да ладно тебе, Коэн. Этот парень такую умору рассказывает, аж гной потек... — утирая слезы, сочащиеся через нитки, проговорил Везунчик. — Послушай только!
— Некогда мне слушать, — уже не так грубо отрезал названный Коэном. И повернулся ухом к киммерийцу. — Эй, чужак, ты чего народ пугаешь? А то щас и тебе ка-ак...
— Да ладно, Коэн, не злись. Лучше пожрать бы сготовил, жрать охота, сил нет...
— Пожра-ать, — проворчал надзиратель, но дротик опустил. — Тебе бы жрать только, лучше б о себе подумал, вот лопнет терпение у Богов, они с тобой церемониться и перестанут...
Продолжая ворчать что-то под нос, надзиратель удалился.
— Кто это? — спросил варвар.
— Охранник тутошний, — махнув рукой и окончательно успокоившись, ответил сокамерник. — Два носа, придумают же... А Шагравар — это где? Что-то я не слышал о таком месте.
— Далеко. Очень далеко, — вздохнул Конан.
— Дальше, чем Три Сосны на Каменном Берегу?
— Пожалуй, что да, — усмехнулся киммериец.
— Ну, ничего себе... — уважительно протянул Ворчун. — Эк тебя занесло... А я дальше Южных Оврагов и не бывал нигде. И что, там все у вас с гнилогноями, как у Крома? Или только двуносые попадаются? И почему в Убежище угодил?
— Очень много вопросов, Везунчик, тебе не кажется? — нахмурился Конан. — По-моему, сейчас моя очередь спрашивать.
— Да и спрашивай, — стушевался новый знакомый. — Что я, против, что ли, мне-то скрывать нечего...
— Тебя-то за что в Убежище посадили?
— А, сам виноват. — Везунчик озабоченно поскреб в боку. — Прошлым теплом услыхал, что плотник Огги собирается холод провести в доме невестки, сын у нее занемог, вот я и решил пощупать, что у него в мастерской интересного может храниться. Нащупал, в мешок покидал, да и ноги быстренько сделал... Да, слыхать, не слишком быстро. Стражники за мной погнались, достали — и вот я тут...
Конан про себя улыбнулся. Только теперь, при свете дня, он узнал собеседника — именно его повстречал варвар прошлой ночью, когда пробирался задворками города. Именно его ткнули в спину дротиком и поволокли куда-то двое в одинаковой форме...
* * *— «Тепло» и «холод», — задумчиво проговорил Симур. — Понимаю. Это на их языке «день» и «ночь». Они же слепые, с понятием света незнакомы...
Киммериец кивнул:
— Это я и сам уже дотумкал. Мне хотелось выяснить у Везунчика, как можно слинять из Убежища. Я не собирался сидеть в клетке до тех пор, пока «боги» соблаговолят решить мою судьбу. Страшно было, конечно, думать о побеге, но я почему-то был уверен, что ничего хорошего в решении «богов» меня не ждет. Поэтому уж лучше пересилить страх, чем покорно ждать смерти...
— И что Везунчик?
— Да ничего. Он оказался еще тупее, чем я думал. В Убежище его забирали примерно дважды в месяц, всякой раз за попытку грабежа, держали несколько дней в клетке, награждали двадцатью плетьми и отпускали... Так что законы тамошних «богов» ко всякого рода преступникам помягче шадизарских.
— Это легко объяснимо, — сказал Симур, отщипывая виноградину от кисти на серебряном блюде и отправляя ее рот. — В городе должен поддерживаться порядок, поэтому стражники всегда должны быть начеку. А среди слепых от рождения не так уж много людей, склонных к преступлению, поэтому их нельзя изводить под корень. Чтобы стража не дремала, они иногда должны проявлять себя.
— Наверное, все так, как ты говоришь, — несколько раздраженно ответил Конан, — но мне-то от этого было не легче. Везунчик как свои пять пальцев знал город, однако о том, что находится за его пределами, не имел ни малейшего представления. И как можно выбраться из тюрьмы не знал. И сколько охраны в Убежище, как расставлена и когда сменяется не знал. Знал только одно: через несколько «холодов» его отлупцуют по заднице, да и выпустят. Так что напарничек он был еще тот. Пожрать и поспать — вот и все, что его интересовало...
* * *— О, вот и пожрать несут! — встрепенулся
Везунчик, по-собачьи подняв голову и потянув носом воздух. — Наконец-то!..
В самом деле, с противным скрипом отодвинулась металлическая заслонка на двери клетки; надзиратель по имени Коэн протолкнул внутрь две мятые миски с кусками вареного мяса, одну за другой, и кувшин, почти до краев полный воды. Постанывая от удовольствия, первым схватил миску — ту, где мяса было чуток больше, — Везунчик. И принялся, чавкая, жрать: запихивать пальцами мясо в рот и, кажется, не прожевывая, глотать. Будто его не кормили неделю. Или будто его кормят в последний раз.