Ей не нравится, как Азалия смотрит на нее. Она считает Мардж дурой. Вопросы эти никому не нужны. Эльфы Сорных Трав много лет сидят вот так, расписав свои стойкие ненависти и случайные любови, и планы, которым если и суждено претвориться в жизнь, то не сегодня.
– Эксплуататоры всегда между собой договорятся. Эти своего не упустят.
Однако Леонард задумывается. Из соседней комнаты выкликают тост, звенят бокалы, хлопает дверь.
– Должна быть одна неподвижная точка в самом центре, – отвечает он. – Некое Правило или Закон. Или Слово. Одновременно ось мироустройства, краеугольный камень и подпись, скрепляющая общественный договор. Сущность, вычисляемая исключительно философски. Нечто, условно называемое Королем.
– Но ведь нет никакого Короля?
– Значит, это Король, которого нет.
Азалия смеется недоверчиво и визгливо, но Леонард задумчив и сильно пьян, и вроде как бы забыл про женщину на своих коленях. Марджори кажется почему-то, что он серьезен.
– Так что я говорил про экономическую базу? Все здесь держится на магии…
* * *Как забавно. Как странно. Марджори поднялась, машинально отряхнув юбку. Это место в ее сознании всегда звалось Безопасностью. Оно принадлежало только ей. В некотором смысле оно как Дерек. Сюда она попадала отовсюду, но уходила только одной дорогой: в Город. Но в Городе нынче нечего искать. Ну или так – в городе есть Дерек, который делает свое дело, и сделает его, если его можно сделать в принципе. За Городом наши возможности равны, но он не пойдет за Город, если у него нет версии. Без версии на поиски может сунуться только ненормальный. Например, беременная женщина. Дескать, каприз.
И кстати, что я ищу?
Не знаю. Знаю только, что непреодолимая сила не позволяет мне оставаться на месте в покорности и ожидать. И я думаю, что это знак. Честно говоря, я вообще не думаю. Хотя, честно говоря, я уже корю себя дурой. Я ведь даже не знаю, что там, если не спускаться к ручью, а наоборот, подняться по склону, миновать рощу и выбраться из лощины на просторную, продуваемую ветрами и совершенно бескрайнюю пустошь.
Ветер ударил с такой силой, что Мардж сама себе показалась очень высокой. Ветер здесь не привык встречать препятствия. Словно он всю землю облетал с ликующим присвистом, и всё убиралось с его дороги. Он входил в грудь как меч и вырывался между лопаток, как крылья. Расправив обернутый вокруг талии тартан, Мардж накинула его на плечи и пригнулась. Ее великое путешествие началось.
Ветер принес с собой снежную крупу, сухую и острую как битое стекло. Может, это был последний снег в году, но сейчас в мире не было ничего, кроме снега, и никакой надежды, что это пройдет. Ветер сдувал снег с плоской равнины, но тот цеплялся за сухую траву, белые ручейки струились среди ее пучков и кочек, забивались в трещины в земле. Всю землю грозило затопить молоком, да и в небе не было веселее. Летели в никуда клочки рваных туч. Пусто, пусто, пусто, и не за что зацепиться ни душе, ни взгляду.
Куда идти? От города прочь, а дальше? Дальше просто идти, лишь бы не стоять, пока несут ноги, которые где-то там, далеко внизу и как не свои: в том смысле, будто и усталости в них нет, и ветер им нипочем, и холод позднего злого апреля, и будто бы в них одних, вопреки поговорке, вся правда.
И беспредельное одиночество как единственно возможная альтернатива. Марджори Пек боролась с ветром и размышляла: кем надо быть, чтобы в ее состоянии предпочесть тому – это? Что именно в ней заставляет ее выбрать одиночество, и что в одиночестве такого есть… И в одиночестве ли соль? Чего она ищет? Ответа, помощи, гарантий, что все будет хорошо? Себя?
Ее словно ватой обложили: существовал лишь ветер и снег, а земля, кажется, не сдвигалась под ногами с места, проскальзывала, и она, Мардж, вовсе не двигалась вперед. И никаких ориентиров на местности, глядя на которые она могла бы соизмерять свой путь.
И даже усталости не было. Марджори не могла сказать, прошло ли уже несколько часов, или она только что пустилась в дорогу. Как будто и время больше не играло по правилам.
Правила или отсутствие правил, или отсутствие правил как своего рода новое правило? Снег налипал на ресницы и таял на них: Мардж знала, что ничего не увидит за белыми текущими стенами, но все равно поминутно вытирала глаза, поминутно жалея, что рук у нее не три. Одной она придерживала под подбородком тартан, а другая занята была узлом с термосом и бутербродами.
Сперва она подумала, что ей померещилось. Параллельным ей курсом двигалась другая женщина, которую рассудок Марджори в первый момент принял за саму Марджори – в отражении или в мираже. Ведь именно так она выглядела со стороны, отделенная пеленой падающего снега. Высокая худощавая женщина в черном, судя по пластике – молодая, в тартане, накинутом на голову и плечи. Даже юбка на ней была той же длины: на две ладони выше щиколотки, и такие же удобные туфли. Незнакомка точно так же с усилием продвигалась навстречу ветру и точно так же заслонялась ладонью от летящей в лицо снежной крупы. Ах да, и узла при ней нет.
– Эй! – окликнула ее Мардж. – Доброго вам дня!
Это прозвучало достаточно глупо, но ведь если нет правил, то нет и оценок.
– Куда вы держите путь? Не по дороге ли нам?
Незнакомка не ответила, или сделала это тихо, но явно сменила галс и двинулась курсом на сближение.
– Когда-то меня звали Фара, – сказала она.
Нет, она вовсе не походила на Марджори Пек. Лицо ее было как будто вдавленным внутрь – без мысли о каком-нибудь несчастном случае или травме, а черты… черты и впрямь напоминали бы Марджори Пек, как если бы лицо Фары было внутренностью маски, которую отлили с Марджори Пек.
– Вы видите мою беду, – ответила она, хоть Мардж ни о чем и не спросила. – Мой свет погас.
Словно в подтверждение ее слов в глубине лица встрепенулся огонек, лизнул его поверхность, вырвался наружу скудной вспышкой и сник, оставив воспоминание, как сгинувшая с молодостью красота.
– Строго говоря, я уже не могу зваться Фарой. Разве только Рефлектором.
– Это, – Мардж немного подумала, – было важно, не так ли?
– Разумеется. Светить собственным светом или отражать чужой – большая разница.
– И вы идете искать причину?
– Нет, – Фара коротко рассмеялась. – Я ищу того, кто найдет причину. Во мне осталось слишком немного собственного света.
– Людям свойственно стареть, – глубокомысленно заметила Мардж. – Почему вы уверены, что это не естественный процесс?
Фара отвернулась. Наверное, она испытывала неловкость от того, что кто-то, кто бы он ни был, видит ее лишенное света лицо.
– Я прежде никогда не умирала, – сказала она. – Говорят, это всегда случается однажды. Но разве это естественный процесс, если однажды это происходит одновременно со всеми?
– Всеми? – Мардж обернулась.
Ветер перестал, однако снег стал плотнее и тяжелее. Руки у нее покраснели и замерзли: Фара сняла с пояса шерстяные перчатки и протянула ей. Мардж смутилась.
– Что я могу дать взамен?
– Ничего. Дойдите.
– Постойте! А куда идти-то?
Фара отвернулась, надвинув свой тартан на лоб, и Марджори внезапно обнаружила, что стало совсем темно.
– Фара, постойте? Кто такие эти все и где они?
– Смотри вокруг, дорогая. Смотри вокруг!
Если в этом совете было столько же здравого смысла, сколько в перчатках, пришедшихся, что и говорить, вовремя, то последовать ему стоило.
Если тебе так надо, почему сама не идешь?
Хорошенький вопрос. Не говори о достоинстве с тем, кто не хочет умирать: нет в том достоинства, чтобы им указывать.
Что ты знаешь об этих? Да ничего! Мы в Городе используем магию как подспорье в ежедневных делах, а что мы знаем о тех, кто благодаря магии жив? Чей порождающей сутью является магия? Для кого нет магии – и жизни нет? Так бывает?
Я-то испытываю от ее исчезновения только мелкое бытовое неудобство! И… и что еще?
Марджори Пек никогда не отличалась широтой души. Точнее, души ей хватало на тех, кто близко, и тех, кто имел основания претендовать, собственно, на ее душу. Прочие шли по разряду врагов либо конкурентов. Сограждан в целом ей было не за что любить, напрягаться ради них она б не стала. У нее сложилось четкое представление о тех, ради кого стоит порваться, а прочие лесом шли.
Стало как будто светлее, и ветер утих. Светился выпавший снег, и еще какие-то огненные червячки, которые при ближайшем рассмотрении оказались скелетиками. Они плыли с неба вниз, смешиваясь с редкими последними снежинками, и были похожи на фигурки, скрученные из проволоки и раскаленные добела. Вокруг слабым ореолом жара трепетала почти невидимая призрачная плоть.
Здесь нет правил, здесь другие правила. Наши правила остались там, за каменной стеной, в пределах которой стеснился Город, самодостаточный и забывший все, кроме себя. Почему-то Мардж подумалось, что если бы с гоблинами накаливания все было в порядке, она бы не увидела их скелетики сквозь трепет воздуха: а только шарики золотого света. И они бы, наверное, не падали тогда, а поднимались и плыли по воле верховых ветров.
А беда-то общая!
В свете светлячков Марджори добралась до скалистого выступа, выпершегося прямо посреди пустоши, нашла в нем уютную складку и свернулась там. С облегчением сняла туфли с ноющих ног и заботливо завернула ступни в уголок тартана. Гоблины накаливания опускались вокруг, прямо на камень и в снег, от них шло ровное тепло.
Соприкасаясь с землей или снегом, они гасли, а камень от них делался теплым. Не своя постель в своем доме, но ничего, бывало и хуже во времена боевой юности – на чердаках и в подвалах.
Смыкая глаза, Марджори и думать не думала, что может не проснуться.
* * *Небо похоже на стеганое одеяло. За ночь сдуло снег, камни остыли, тело затекло: особенно ноги, согнутые в коленях. Обычные камни, из тех, что каждый год выпирает на крестьянских полях, неровные по краям и плоские – откуда только берутся. Знай убирай их и в стенку складывай. Кто ж ей про поля рассказал? Во сне видела?
И ведь не просто рассказал: помнилась ей на внутренней стороне закрытых век яркая зелень плоских долин, простеганная каменными изгородями. Мардж сползла со своего ложа боком, неуклюже, нащупывая опору вытянутой ногой. Бока болели так, словно она сама стаскала сюда все эти камни.
Так и есть: ступни отекли, туфли с утра не надеть. Собственное тело предает, превращается в ненавистную помеху. От своего тела не убежишь, да и не на чем. Ноги, ноги мне нужны пуще всего, что есть. Марджори Пек никто без ног. Было б лето, пошла бы босиком, но не сейчас же. Не по ледяным камням и не по жесткой стерне.
Утренняя ломота лечится контрастным душем. На худой конец умыванием. Можно и ноги вымыть, авось попустит. Марджори скатала чулки, спрятала их в туфли и неуверенно ступила наземь босой ногой, белой после зимы. Чувство воды – а это еще откуда? – заставило Марджори спуститься под крохотный уклон, и глазу-то почти незаметный. Там под высокими прошлогодними травами и плакучими ветвями низких ив бежал ручей. Сизые воды завихрялись вокруг камышин, Мардж постелила на берегу тартан, встала на него коленями и некоторое время бездумно любовалась изъеденным водой ледяным кружевом у кромки. Потом набралась духу и зачерпнула горстью воды.
Ветер по мокрому пришелся как удар жестью: кожа вспыхнула как костер. Сначала Мардж показалось, что это струйки воды, стекающие с лица, с бровей и ресниц, и с мокрых волос шутят с ней шутки. Спустя пару секунд она проморгалась. Прозрачные тени, полурастворенные в воде, не исчезли. Смешно, но в первую минуту Мардж казалась невероятной не их полупрозрачность, но то, что кто-то вообще сунулся в воду по этой температуре!
Она, видите ли, вообще думала, что вчерашние чудеса приснились ей, и что за каменными стенами нет ничего, кроме пустоши и ветра. Про речных наяд она… что-то слышала, не больше, однако они представлялись ей веселыми розовотелыми тетками, шумно плещущимися в голубых водах и радостно взвизгивающими от щипка.
Куда деваются девы вод с наступлением холодов? Зимуют в подводных пещерах вместе с раками? Вода-то на точке замерзания! Раненько они проснулись.
Гибкие полупрозрачные тела полоскались в воде вместе с ветками ивы и были цвета воды, а вода – цвета пасмурного неба. Может, это они из зимы такие вышли? А пригреет солнышко, заголубеет река, зазвенит степь – и распахнется душа.
Марджори подняла голову и поняла, что весна не придет никогда. Так и останется в мире ветер и мелкий колючий снег. И смертное отчаяние неприкаянной души, которой и надо чего-то, а чего – бог весть. Проклятый апрель.
Умереть…
Шааа! Это не ко мне! Я вам не принцесса на горошине.
– Эй, – сказала Мардж. – Привет, красавицы. Чего это вы малахольные такие, как в воду опущенные? Ну то есть…
Речные девы переглянулись. Будь Мардж мужчиной, они бы наверняка попрятались, а вышли б только при свете луны. Но Мардж была женщиной, живой, молодой, да к тому же еще и красивой, вполне подходящей, чтобы потрындеть с ней о своем, о женском.
– Вот, – сказала одна, – доставая из-под корней ивы подмоченный и обтрепанный модный журнал "Эльвиэолла" года так позапятидесятого. – Мы доселе жили и не тужили, как вдруг прочли, что целлюлит – это стыдно! Такие ли мы были прежде?
– А с чего вы стали другими?
Они бы покраснели, если б в них оставалась жизненная сила или если бы вода была более теплой.
– Мы все, что тут предписано, делали. Гидромассаж, водорослевые компрессы, песчаный пилинг, диета без соли, без жира, без углеводов. Всю зиму, чтобы весна – а мы красивые. Ну и вот…
Речная дева пошарила рукой в воде.
– Истерлись мы, – призналась она с подкупающей откровенностью. – Выше пояса вот так, как вы видите, а ниже… начисто.
И показала клубок подобранных стеклянистых кишок, которые в силу их прозрачности в воде было просто не видать. Мардж охнула, осела на пятки и зажала ладонью рот. А она еще напиться здесь хотела!
Вряд ли эти помогут. Им бы самим кто помог. Будучи знакома с Чиной Шиповник, Мардж прекрасно помнила, какого мнения об индустрии рекламы и шоу-бизнеса придерживалась та, кто увязла в нем по уши. «Помогает ли? – Да кто ж его знает? Разве у меня был когда-нибудь целлюлит?»
Вот не удивлюсь, если в этом журнале как раз Чина на развороте!
Поднявшись к куче своих камней, Марджори Пек не нашла кучи. Словно бы та здесь и не ночевала. Вместо кучи ей осталось пятно, пролежанное на прошлогодней траве некоей габаритной тушей, и еще – глубокая борозда в том направлении, куда по-видимому удалилась туша.
Грызя на ходу сухарик, Мардж скорым шагом двинулась следом. Борозда была – знак.
Дракон был старомодный, с множеством декоративных излишеств на корпусе, а главное – очень большой, «летающая крепость». Тогда было модно отделывать наружку искусственным камнем. Марджори ему обрадовалась. Сказать по правде, она уже сожалела о том, что пустилась в путь пешком. С другой стороны – а был ли выбор? Опять же если дракону все равно, может, им по пути?
– Увы, – огорчил ее дракон. – Я не могу взлететь.
Он поднял крыло, которое волочилось по земле, пока он шел пешком – такой непривычный и унизительный для дракона способ передвижения! – и расправил его, чтобы Марджори могла рассмотреть.
– Видишь ли, барышня, исходя из законов физики подъемной силы этого крыла недостаточно, чтобы мне взлететь без магии. А кому нужен дракон без неба? Дракон, который не летает – не социализирован!
Мардж ушам своим не поверила.
– Но как представить себе дракона без неба?
– Мы и сами себя не представляем земляными червями, – сдержанно согласился бронированный монстр. – И это вполне достойное основание вымереть всем видом, не так ли?
– Погоди, – сказала Мардж. – А с чего это вы так зависите от социализации? Если вы вдруг не нужны обществу, это же не значит, что вы не нужны себе и друг другу?