– Конец оборван, – определил Индиана. – Наверное, там самое интересное осталось.
– Ну, как вам такой документ? – напористо спросил Питерс, как будто речь шла о перехваченной шифровке противника. Он крутил обе бумажки, разглядывая их сбоку и на просвет.
– Вы уверены, майор, что это не немецкая шифровка, стилизованная под старину?
– До сих пор немцы предпочитали цифровые системы кодирования. Хотя, не исключен вариант, что этот текст – условный сигнал.
– Или, может, заурядная подделка? – предположил Джонс, почесывая шляпу. – Нынешние немецкие умельцы, кстати, сочинили чуть ли не половину так называемых стихов Нострадамуса. Кроме того, я в основном имел дело с бесписьменными цивилизациями Месоамерики, поэтому мои комментарии будут далеко не полными. Но если принимать все это всерьез, то «апокриф Питерса» – можно, я так буду называть ваш документ? – пожалуй, создан в Европе тринадцатого или четырнадцатого века, во Франции или Италии. Причем христианами, имеющими отношение к альбигойской ереси или даже к ордену тамплиеров.
Питерс, мучительно морща лоб в поисках знакомых ассоциаций, наконец нашел что сказать.
– Альбигойская ересь?
– Об этом свидетельствует весьма заметное дуалистическое, я бы даже сказал, манихейское начало. А также упоминание о светлом воине-монахе. Письменных источников такого рода мы имеем немного, поэтому я не буду настаивать на своем мнении. Но, в общем-то, содержание этого фрагмента соответствует настроениям определенных сект того времени.
Офицер разведки запротестовал:
– Послушайте, мистер Джонс, вы можете выражаться не на этом птичьем языке! Пусть там и сказано что-то о женщине-птице. Объясните по-человечески, что здесь написано? Или вы специально темните?
Несколько мгновений Индиана не понимал причин недовольства. Затем стал оправдываться.
– Извините, майор. Это все из-за латыни, она переключает мозги не в тот режим… В чем сложности?
– И этот перевод, и ваши комментарии – вроде нормальные фразы, но смысл ускользает. Как мыло в воде…
Майор жаловался, а Индиана наливал себе «Бифитер». На два пальца заполнил стакан и принял внутрь, не разбавляя – по-славянски.
– Одни и те же слова, мистер Питерс, имеют разный смысл в разные времена. Самые простые – «вода», «хлеб» – и то весьма изменчивы. Возьмем, к примеру, наше пророчество. Даже в случае подлинности документа, оно представляет для вас весьма малый интерес. По большому счету, для разведки все это – полный ноль. По-моему, такой вывод мог сделать любой эксперт, например, ваш эрудированный сержант.
– Много знает, да мало понимает, – пренебрежительно отозвался разведчик о своем сыне и с прискорбием уткнул взгляд обратно в листок. – «Нарушится равновесие между Божественным и Дьявольским». Чушь какая. Неужели все-таки немецкая шифровка?
– Скорее всего дуалистические представления, – перебил его Джонс. – Согласно им, все вокруг нас является полем битвы между Божественным и Дьявольским. Ангелы во плоти по одну сторону фронта, и бесы в телесной оболочке – по другую. Причем бесы ведут себя более нахраписто, поэтому то и дело хотят ухватить в свой оборот всю территорию земного шара, а также гидросферу, атмосферу и недра… Надеюсь, теперь я выражаюсь достаточно просто, Билл?
– А этот самый… который Посланец?
– Посланец Антихриста из страны гуннов, то есть Самый Вредный, хочет уничтожить силу Божьих Заповедей, тогда как положительный персонаж, светлый воин-монах из страны у больших озер, старается сделать злодею подножку. Ну, и какое это имеет отношение к нашему, точнее, к вашему делу, мистер Питерс?
Тот покивал:
– Очевидно, никакого. Но ведь это все, что осталась нам от Орлоффа…
Майор отдал бумажки «эксперту» и зашелестел тапочками вдоль и поперек конуры (габариты разведчика вполне соответствовали ее размерам). Лишь спустя минуту он смог внятно сформулировать вопрос.
– К какому времени относится само пророчество? Не к нашему ли?
– Не хочется отказывать вам в проницательности, но вряд ли к нашему. Перенос в будущее или прошлое – всего лишь прием иносказания. Гонимым и уничтожаемым альбигойцам тринадцатого века, естественно, хотелось скорого вмешательства сверхъестественных сил и покарания мучителей. Вообще, большинство апокалиптических пророчеств относится к тому времени, в котором проживают их авторы. Уже потом, когда прорицание не сбывается, его начинают подгонять совсем к другим периодам истории.
– Понятно… А предположим, этот апокриф лежит на столе какого-нибудь нацистского бонзы, и он, вслед за своими учеными, относится к нему на полном серьезе. Не связана ли в таком случае археологическая активность нацистов в Сирии, Египте, Тибете, Индии с этой бумажкой? А намечавшаяся поездка Орлоффа в Непал?
– Немцы всегда были романтиками, что не мешало им потреблять кровяную колбасу и пиво в неумеренных количествах, – лениво возразил доктор Джонс, снова потянувшись к «Бифитеру». – Впрочем, и в пиве есть своя музыка, особенно после третьей кружки. Нацисты, судя по всему, самые романтичные из немцев, поэтому я, как трезвый и скучный тип, не перевариваю ни их романтику, ни их колбасу.
– А «кулон»? – почти заорал Питерс. – «Кулон»-то на что им сдался?
– Я не знаю, какое место занимает этот предмет в умозаключениях, вернее умопомрачениях немецких вождей. И тем не менее. Нам с вами денег на билеты еле хватает, а они роются своими пятаками во всех центрах древних цивилизаций. Методом «случайного тыка» они вполне могут наткнуться на чтонибудь стоящее, например, на «кулон», который, возможно, что-то из себя представляет… Билл, с вашего позволения я бутылку с собой заберу. Все равно благородного напитка там осталось чисто символическое количество.
– Вы куда? – встрепенулся майор.
– Туда, – Индиана неопределенно махнул рукой, однако объяснился, заметив взгляд типа «буравчик» со стороны майора. – Хочу снова пообщаться с мисс Кэмден. – Гость встал и решительно поскреб свою щетину. – Грелку ей поставлю, чтобы она поскорее оттаяла…
3. Жуткие гости
Лилиан отдохнула часок после алкогольного марафона и, присмотрев за слугой, кое-как наводящем порядок в харчевне, вынула нечто из маленького ящичка, прячущегося за пузатыми бутылками. Две полукруглые пластинки из серебра с добавлением золота. Меж ними кварцевый кристалл, радужно сияющий по краям даже от света керосиновых ламп. Посмотрела Лилиан и положила обратно, думая о том, что завтра этой красивой вещи у нее не станет. Три тысячи долларов Индианы Джонса, предоставленные ей на обустройство новой жизни, она спрятала в более надежное место, которое, конечно же, располагалось где-то на ее теле.
Женщина знала, что случится завтра. Но она не имела никакого понятия, что произойдет через полчаса. Когда дверь харчевни открылась, на пороге появилось сразу пятеро: двое европейцев в одинаковых плащах и шляпах плюс трое азиатов, о которых сказать было нечего – обычные наемные головорезы. Один из европейцев поблескивал стеклышками очков и улыбался сладко-сладко.
– Добрый вечер, фройляйн, – елейно произнес нежданный гость, и стало ясно, что этот человек – немец.
– Я сомневаюсь, что он будет для вас таким уж добрым. Закрыто, – грубо отозвалась Лилиан и подошла к гостям, не скрывая желания немедленно выпроводить их вон.
– Мы не хотим пить или есть, – сказал очкарик.
– А чего же вам тогда требуется? – опешила хозяйка харчевни.
– Что и вашему другу, доктору Джонсу. Надеюсь, вы не успели загнать ему одну занятную вещицу?
– А вы, надо полагать, дадите куда больше? – спросила Лилиан с вызовом, которого немец не заметил.
– Ну, разумеется, – почти пропел он, а женщина выпустила дым от сигареты ему прямо в лицо, вызвав приступ кашля. Откашлявшись, очкарик уточнил: – Значит, эта вещь все еще в вашем распоряжении?
– Нет. Впрочем… Скажем так: вам не стоит о ней беспокоиться.
Лилиан отошла подальше от малоприятного человека и встала за стойку. Трое из нежданных гостей, как привязанные, двинулись вслед за ней, двое остались на месте.
– Выпить не хотите? – предложила она, чувствуя неладное.
– У вас гаснет огонь, – произнес очкарик тоном человека, не употребляющего спиртное и мясное, и твердо продолжил по существу. – Где реликвия? Отвечать немедленно.
– Я не знаю, что вы за фрукты и с какого дерева свалились, только в моем заведении никто не указывает мне, что делать и что не делать.
– Фройляйн, редкий человек отказывается сказать мне всю правду, – похвастал гость и вынул из очага раскаленную кочергу. Кочерга была нетяжелой, но сочетание щуплого, интеллигентного на вид мужчины и явного орудия пытки так изумило Лилиан, что она не заметила, как в тыл забрался один из азиатов, который мигом вывернул ей руки назад.
– Отвали, – рявкнула женщина, да только напрасно: очкарик уже приближался с раскаленной кочергой в руке и сладкой улыбкой на физиономии. Поэтому она резко сменила тактику, залепетав:
– Полный порядок, партайгеноссе. Я буду благоразумна, вам понравится.
– Это время прошло, – со скорбью в голосе заявил немец.
– Я точно все расскажу и покажу.
– Я знаю, что вы покажете, – не стал отрицать немец, медленно приближая покрасневший чугун к лицу женщины.
И в тот момент, когда сердце Лилиан подпрыгивало, казалось, до самых зубов, в глазах потемнело, а душа уже смотрела на происходящее со стороны, щелкнул кнут – и раскаленная железяка вылетела из рук мучителя. Прямо на штору, которая сразу занялась огнем.
Перед отвратительными гостями стоял Индиана Джонс с укороченным «М-1917» в руке.
– Я хорошо владею этой штуковиной с семнадцати лет, – спокойно предупредил он, и дуло его револьвера пристально посмотрело в живот очкарика. – Господа, стыдно, отпустите даму.
Очередь разорвала воздух над задницей археолога в то мгновение, когда он прыгал через стойку. Доктор Джонс обладал отменной реакцией и успел заметить пистолет-пулемет, возникший из плаща второго немца.
Посетители ресторана разом кинулись на пол, принялись расползаться кто-куда под стульями и столами.
Следующая очередь перекрошила все стеклянное, что на стойке имелось. Улучив момент, Индиана привстал из-за деревянного укрытия и метким выстрелом срезал немца. Но тут же угодил под обстрел другого боевика. Пули прошивали стойку, как картонный коробок. Профессор кувыркнулся, чтобы укрыться за столбом, придерживающим потолок.
Теперь очереди безуспешно лущили толстый брус. Впрочем, археолог открылся азиату с винтовкой, который уже с первого выстрела чуть не продырявил профессора. «М-1917» ударил пулей по карнизу, горящая штора упала и накрыла противника, который, осознав собственные проблемы, стал с воем носиться по залу. Не давая передышки, на Индиану сбоку бросился другой азиат, однако Лилиан, проползавшая мимо с горящей головешкой, привстала и огрела его по голове. После этой маленькой победы, случилась большая неприятность. Полки с бутылками, а также с загадочным ларцом, рухнули, изгрызенные огнем и пулями.
Пока Лилиан переживала потерю, третий из наймитов-азиатов, обогнув харчевню по периметру, ворвался сзади. Он схватил профессора за шиворот, протащил чуть вперед, шмякнул его головой о стойку, а потом стал душить. Лилиан, копошащаяся с другой стороны стойки в обломках своего богатства, встретилась взглядом с Индианой. Глаза бывшего друга набрякли, горло было сдавлено крепкими руками.
– Виски, – натужно прохрипел он.
– Сейчас-то зачем?
– Бутылку…
Наконец до Лилиан дошло, она протянула отличного «Джонни Уокера», и в последнем усилии удушаемый приложился бутылкой ко лбу душителя. Тот опрокинулся назад и больше не вредил.
Неожиданно из дыма вынырнул еще один гость с револьвером в руках – погонщик, судя по одежде; Индиана едва успел нырнуть под ствол и перехватить вражескую руку. Погонщик силился подвести оружие к виску доктора Джонса, вдобавок со стороны спины приближался ковыляющей походкой немец, который, как оказалось, не был сражен наповал, а лишь слегка ранен в предплечье. Что мешало ему прицелиться из пистолета-пулемета. Археолог пытался уворачиваться, делая танцевальные движения вместе с первым противником.
По ходу танго археолог ухитрился положить свой палец на спусковой крючок чужого револьвера и изогнуться назад. Дуло направилось точно в сторону немца, и в этот момент спусковой крючок был дожат.
Используя свое падение назад, доктор Джонс оторвал короткие ноги погонщика от пола и в развороте швырнул соперника. Прием мог называться «броском на стулья». Далее – легкий излом вражеского запястья, и револьвер оказался в полной собственности археолога. Вновь пригодились уроки казацкой борьбы, взятые у одного есаула в конце восемнадцатого года.
Пока шли разборки с настырным погонщиком, немец-очкарик заметил поблескивание среди угольков, оставшихся от бутылочных полок. Составной диск из желтоватого сплава с насечкой и крупным кристаллом кварца посередке. Рука стремительно направилась к желанному предмету, достигла цели – и воздух был потрясен ревом, не слишком соответствующим тщедушному телу. Металл, раскаленный пожаром, прожег немцу ладонь. Напоминая подбитый самолет, он вылетел из харчевни на улицу, где спикировал в первую попавшуюся лужу.
Лилиан, тоже заметившая реликвию, учла чужие ошибки. Ценная вещь была аккуратно изъята из раскаленного пепелища с помощью палки и тряпки. Едва женщина вернула свое имущество, как перекрытия сарая утратили остатки крепости и стали валиться вниз.
Профессор действовал оперативно. Галантно помог женщине со скоростью спортивного ядра вылететь на улицу, и направил собственное тело следом. Обреченная на смерть харчевня трещала в огненных конвульсиях.
– Ну что, Джонс, по крайней мере ты не забыл, как развлекать даму! – закричала Лилиан, от возбуждения не чувствуя порывов студеного гималайского ветра. – Однако учти, если даже я получу пять тысяч долларов, этого будет мало! Я жадная и хочу быть твоей компаньонкой!
– Как это пять? – переспросил Джонс, увлекая женщину прочь от летящих искр и головешек. – Почему не три?
– Потому, потому…
Голос женщины сливался со звериным воем ветра, срывающегося с гор.
4. Бег ради жизни
Шелудивая лошадка, очевидно, сбежала в горы. Если бы не выпавшая из окна штора, Лилиан бы не удалось добраться до гостиницы без пневмонии. Когда беглецы попали в номер, она чувствовала себя неплохо – в отличие от Индианы, который не только вымерз, как ранний фрукт в саду, но вдобавок страдал из-за ушибленного лба и передавленного горла. Да еще эти дополнительные две тысячи долларов, которые потребовались жадной стерве сверх оговоренной суммы, – они всерьез вышибали командировку из сметы.
Его гостиничный номер, в отличие от той конуры, которую снимал Питерс, по местным меркам мог показаться шикарным. Окно, естественно, с видом на горы. И клопы довольно скромно ведут себя. В подобные номера Индиана водил девушек, когда получал увольнительную еще во время службы в морской пехоте.
– Сколько дней как из Стамбула, Лилиан? – внезапно спросил он, в то время как женщина спешно разогревала себя с помощью графина, полного ячменной водки. К всеобщему сожалению, бутылка «Бифитера», захваченная у разведчика, пала смертью храбрых во время боя в таверне.
– Инди, у тебя мозгов хватает только на археологию, – нагрубила в ответ женщина. – Разве у меня найдется лишняя сотня долларов, чтоб скатать в Турцию? Мне Непала хватает за глаза и за уши.
– А кто же тогда навещал Орлоффа в стамбульском отеле «Энвер-паша»? Ты ведь известная любительница кавалеров второй свежести.
И тут доктор Джонс понял, что самое время взять другую ноту. Мисс Кэмден ясно давала понять своим видом, что еще одно слово, и она приложит графин к чьей-нибудь черепной коробке. Кто его знает, какой из двух предметов окажется крепче.
– Лили, почему все-таки Орлофф собирался навестить тебя в Непале? На это можно ответить без воплей?
– Наверное, чтобы забрать свой «кулон». По крайней мере, я так поняла его первое письмо месячной давности. Спустя пару недель, правда, он направил новую бумагу, в которой отложил визит на неопределенный срок. А пять дней назад телеграмма, теперь из Стамбула, – что спешно выезжает сюда…