Когда Джерин, Райвин, Силэтр и Фулда направились в хижину, остальные обитатели Лисьей крепости нарочито держались на расстоянии и старались на них не смотреть. На протяжении многих лет не было случая, чтобы магические опыты Лиса заканчивались чем-то совсем уж ужасным, но все хорошо усвоили, что путаться у него под ногами, когда он собирается творить волшебство (или вообще выполняет какую-либо работу), не самая лучшая из затей.
Он принялся нараспев произносить отрывок из ситонийского эпического произведения, принадлежавшего перу Лекапенуса. Стихи эти в буквальном смысле вбили в него в свое время учителя, поэтому ему даже не пришлось прибегать к помощи зажатого в руке свитка. Он и так знал весь текст наизусть, но, тем не менее, держал копию при себе, чтобы напомнить Мавриксу еще об одном резоне, который оправдывал его вызов.
На шатком столе красовались пшеница (не ячмень — Маврикс относился к Бейверсу с презрением), спелые и засахаренные фрукты и несколько яиц из курятника замка.
— Желаете, чтобы я разделась прямо сейчас, лорд принц? — спросила Фулда, потянувшись к завязкам на шее.
— Давай-ка подождем и посмотрим: быть может, нам удастся вызвать божество каким-нибудь иным способом, — ответил Джерин, к явному разочарованию Райвина.
Силэтр на мгновение подняла бровь. Джерин не мог бы дать точный ответ, что это означало. Впрочем, ему и не слишком хотелось в том разбираться.
На своем устаревшем ситонийском он, прилагая все силы, стал призывать Маврикса, стараясь убедить того, что здесь — в северных землях — ему будет оказан самый достойный прием. Однако, несмотря на многочисленные мольбы, бог отказывался появляться. У Джерина мелькнула мысль, что, может, оно и к лучшему, но он все равно продолжал взывать и взывать.
— Фулда, — сказала Силэтр и кивнула.
Крестьянка стянула тунику через голову. Джерину было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что она и впрямь сложена так пышно и вожделенно, как и предполагалось. Единственный взгляд, мельком, и больше он на нее не смотрел. Чуть ошибись, взывая к Мавриксу, и красота ее форм уже не будет иметь никакого значения. Зато у Райвина загорелись глаза. Нет сомнений, что он попытается как можно быстрее вновь увидеть Фулду нагой, но уже при других обстоятельствах. Эта мысль мелькнула у Джерина в голове, но тут же исчезла: Маврикс по-прежнему не подавал никаких знаков, что вскоре окажется тут.
Джерин уже подумал, что Маврикс вовсе решил больше не иметь с ним дела. А еще он подумал, что вместо Фулды, возможно, следовало привести в хижину хорошенького мальчика. Иногда вкусы Маврикса склонялись и к этим вещам.
Он упорно продолжал прорабатывать заклинание всеми способами, которые только мог придумать. Любой, не обладавший его настойчивостью (или не находившийся в столь отчаянном положении), давно бы сдался. Да и сам Лис понимал, что все это не сможет продолжаться до бесконечности: вскоре он обязательно совершит ошибку, которая в лучшем случае аннулирует все его предыдущие действия, а в худшем… он не хотел даже думать о неприятностях, какие могли бы произойти.
Как раз в тот момент, когда он собирался прекратить свои попытки, пространство внутри хижины вдруг значительно увеличилось, хотя и не изменилось в размерах. Джерину уже приходилось сталкиваться с подобным эффектом. Волосы у него на затылке зашевелились. Итак, Маврикс появился, а он добился того, чего вроде бы как хотел. Не пожалеть бы теперь о том, что мольбам его все-таки вняли.
— Ты невыносимо шумливый человечишка, — сказал бог.
Его глубокий медовый голос звучал как будто где-то в голове Лиса, а не в ушах. Лис не мог точно определить, каким языком пользуется Маврикс — элабонским или ситонийским. Смысл его высказываний доходил до него напрямую, на более грубом уровне, чем тот, что воспринимает слова.
Джерин заговорил на ситонийском в надежде расположить к себе Маврикса.
— Спасибо тебе, господин сладкого винограда, господин плодородия, мудрости и остроумия, что соизволил услышать меня.
— Соизволил услышать тебя? — Брови Маврикса взлетели чуть ли не к линии, отделявшей его лоб от волос. Будь он человеком, миловидные черты его лица можно было бы назвать на редкость подвижными. Но он не был человеком, несмотря на то, что подрагивающие уста, похожие на бутон розы, вполне могли вызвать в каком-либо любителе мальчиков сладострастную дрожь. Впрочем, глаза бога — черным-черные и неприятно бездонные — дышали внушающим ужас могуществом и словно бы предупреждали, что ни о чем этаком простому смертному нечего и помышлять. — Соизволил услышать тебя? — повторил он. — Ты ведь изо всех сил старался оглушить меня, не так ли?
— Я бы не осмелился побеспокоить тебя, если бы не находился в весьма затруднительном положении, — ответил Джерин.
Это было абсолютной правдой, ибо, даже произнося эти слова, он опасался, что, возможно, найденное им средство спасения обернется для него более тяжкими последствиями, чем нашествие гради.
— А почему меня хоть на винную ягоду должны волновать твои неприятности, принц Севера? — В устах Маврикса титул Лиса звучал ядовито-приторно. — Почему бы мне не возрадоваться им, а?
— Во-первых, потому, что не я им причиной, — ответил Джерин. — А во-вторых, потому что те боги, которые явились их причиной, теперь намереваются превратить северные земли в холодный мрачный край, где почти ничему не дано будет вырасти и где на многие месяцы все погрязнет во льдах, снежных заносах и сырости. — Осознав, что случайно сказал последнюю фразу в рифму, Лис пожалел, что размер двустишия подгулял. Маврикс ценил все искусное.
— Это звучит… неприятно, — признал ситонийский бог. — Но спрашиваю тебя еще раз: какое мне до всего этого дело? Ваши варварские северные земли едва ли можно отнести к интересующим меня территориям, знаешь ли. Вы, элабонцы, не самый лучший народ. — Бахрома на тунике из кожи молодого оленя затрепетала, когда бог передернулся, демонстрируя, что он думает об элабонцах. — А лесные разбойники, которые нынче заполонили эти края, — еще хуже. Если со всеми вами случится нечто жуткое, что с того?
— Гради гораздо хуже, как и их боги, — упрямо продолжал Джерин. — Ты можешь быть не самого высокого мнения о Даяусе, а уж что ты думаешь о Таранисе, Тевтатесе и Есусе, я вообще понятия не имею, но у тебя свое место, а у них — свое. Ты не пытаешься потеснить их, а они — тебя.
Он не стал упоминать Бейверса, который в некотором смысле был весьма близок к Мавриксу, что заставляло их скорее соперничать, чем дополнять друг друга. И уж тем более он не упомянул Байтона. Ведь именно в результате ссоры того с Мавриксом чудовища, наводнившие северные земли, были загнаны обратно в свои мрачные подземелья. Если ситонийский бог задет этой ссорой, он еще напомнит о ней Джерину сам. Если же нет, то напоминать ему о ней не стоит.
Маврикс фыркнул.
— Я никогда не сталкивался с богами гради, как и они со мной, впрочем. Насколько я знаю, вы, люди, можете лгать, исходя из своих мелких резонов. Люди… да, они таковы. — Он снова фыркнул с утонченным презрением.
Но не выказав при этом большого ума. Не доверяя резонам Джерина, он даже не заметил в них цепи логических ошибок и упущений. При достаточной хитрости, разворотливости и везучести им, пожалуй, можно и управлять… как едва выезженной лошадкой. Никогда нельзя быть уверенным, что она пойдет в нужном тебе направлении, но если дать ей понять, что остальные пути еще хуже, то у тебя появится шанс.
Однако Маврикс не был лошадью, он был богом и обладал соответствующими способностями и силой. А потому Джерин сказал:
— Если ты сомневаешься в моих словах, загляни в мое сознание и сам увидишь, как проходили мои встречи с гради и Волдар. Обладая божественной мудростью, ты поймешь, лгу я или нет.
— Я не нуждаюсь в твоем позволении, человечишка. Я могу сделать это в любой момент, когда захочу, — ответил Маврикс. Через минуту он добавил: — Но благодаря этому предложению с твоей стороны я теперь думаю о тебе лучше… чуточку лучше.
И тут внезапно внутренний мир Джерина словно бы вывернули наизнанку. Возникло ощущение, что это не Маврикс вошел в его сознание, а скорее его сознание вдруг превратилось в маленькую частичку божественного разума. Он ожидал, что Маврикс начнет выхватывать из него нужные ему факты, как человек, выдвигающий ящики шкафа. Но вместо этого мощь божественного интеллекта попросту пронеслась через Лиса, словно он был воздухом, а Маврикс — дождем. Поиск оказался гораздо более быстрым, тщательным и ужасающим, чем он ожидал.
Когда Маврикс вновь заговорил, все происходило так, словно Лис не слушает, а как бы является чем-то единым с мыслями бога, вернее, их эхом, отдающимся в нем.
— Ты говоришь правду, да. Эти гради и впрямь мерзкие и злые люди, а те, кому они поклоняются, мерзкие и злые божества. То, что они заполонили свои родные места, уже достаточно плохо, но то, что они пытаются захватить этот относительно умеренный и терпимый край — совершенно недопустимо. А раз это недопустимо, то и нельзя этого допускать. Я начинаю.
И Маврикс отправился в путешествие по плоскости, где обитали боги. Та как-то сопрягалась с миром людей, урожаев и климатических перемен, но в действительности не являлась его частью. Маврикс не вернул сознание Лиса на место (если, конечно, так можно выразиться), поэтому тот волей-неволей отправился в это странствие вместе с ним.
Джерин точно не знал, насколько можно доверять собственным ощущениям. Глаза, уши и кожа его не были созданы для того, чтобы реагировать на проявления божественной сути. Кроме того, он их и не имел, а походил скорее на блошиный укус или, в лучшем случае, на бородавку на духе Маврикса. Неужели бог действительно движется сквозь океан вина? Или он вступает в интимную связь посредством?.. Если так, то тогда как же Фулда или подобные ей могут надеяться привлечь хотя бы крошечную частичку его внимания? Даже от туманного и неполного осознания того, что может вот-вот произойти, Джерин пришел в совершенно невероятное возбуждение.
Затем путешествие стало более сложным. (А не напряженным, подумалось Джерину. В тот момент он даже не мог вообразить нечто более напряженное, чем…) Он чувствовал, что Маврикс удивлен, раздражение и неудовольствие бога вина словно сделались его собственными. Они, собственно, таковыми и были… и даже более чем.
Маврикс раздраженно и отрывисто произнес:
— Мне не следовало позволять тебе вовлекать меня в столь неприятное дело.
Ситонийский бог плохо переносил любой дискомфорт, поскольку тот являлся отрицанием всего, за что он ратовал. Маленький ментальный пузырек внутри сознания Маврикса, который все еще принадлежал Джерину, изо всех сил сдерживал смех. Его хихиканье, несомненно, разозлило бы бога. Но ирония ситуации заключалась в том, что он-то, Лис, как раз и надеялся вовлечь Маврикса в это неприятное дело. Если же Маврикс решит изменить свой метафизический путь, ему придется столкнуться с еще большими неприятностями… не так ли?
Джерин задумался над этим вопросом. Насколько он знал, Маврикс мог свободно менять место своего пребывания на любое другое, нимало не беспокоясь о том, чтобы пересекать при этом какое-либо пространство. А даже если и не мог, то избыток сопутствующего богу вина и других удовольствий с лихвой должен был компенсировать издержки подобных перемещений.
Но тут, без всякого предваряющего перехода, Маврикс оказался там, где Джерин уже бывал в своих грезах. В холодном лесу, куда призвала его Волдар.
— Как холодно, — пробормотал Маврикс, двигаясь по тропе.
«Это владения богов гради», — подумал Джерин, не зная, обращает ли Маврикс хоть малейшее внимание на попискивания маленького обособленного фрагментика своего сознания.
— Правда? — ответил бог, подходя к заснеженной поляне. — А я-то думал, что вернулся в свою родную Ситонию. Виноград и оливки выглядят особенно привлекательно в это время года, верно?
Если бы Джерин был сейчас во плоти, он покраснел бы. Он вызвал Маврикса вовсе не для того, чтобы служить мишенью его саркастических выпадов. Но, естественно, вызывая богов, не всегда получаешь то, на что надеешься, ибо у богов имеются свои планы.
Он попытался устремить все свои мысли к Мавриксу, напряженно, с натугой стараясь обратить их в слова:
— Волдар призвала меня сюда, когда я спал.
— Наверное, этот сон был кошмарным, — ответил ситонийский бог. Возможно, он содрогнулся, а может, и нет, но Джерин увидел, как поляна качнулась. Вперед-назад. Маврикс продолжал: — Зачем уважающим себя божествам селиться в подобных местах, или, лучше сказать, наводнять их, когда вокруг так много других, куда более привлекательных краев? Это вне моего понимания.
— Нам здесь нравится.
Этот голос, окажись он реальным, был бы глубоким и громоподобным, словно у Вэна, только усиленным во множество раз. Но нельзя сказать, что Джерин услышал его. Скорее, нечто, похожее на землетрясение, но наделенное определенным значением, всколыхнуло центр его сознания. Из снега возникла огромная масса. По ощущениям Джерина: наполовину — мужчина, наполовину — огромный и белый медведь. Оба обличья проявлялись поочередно, то первое брало верх, то второе.
— Это уродливое существо, несомненно, не Волдар, — произнес Маврикс с отчетливым фырканьем в голосе.
Несмотря на фырканье, Джерин счел, что он прав. Божество гради, хоть в человеческом, хоть в медвежьем обличье, было явно мужского пола. Маврикс полностью переключил свое внимание на него.
— Кто… или что ты такое, уродливое существо?
Если бы у него был выбор, Джерин не стал бы настраивать против себя что-либо столь огромное, столь белое и столь угрожающе-свирепого вида. Но выбора у него не имелось, в чем, собственно, при общении с божествами и состоял главный риск. Полумедведь-получеловек зарычал и пророкотал в ответ:
— Я Лавтриг, могущественный охотник. А кто ты, мелкий жеманный писклявый червяк, осмелившийся внести свою вонь в обиталище великих богов?
— Великих по сравнению с чем? — поинтересовался Маврикс.
Он взмахнул левой рукой, которой сжимал свой тирс — прут с плющевидными листьями на конце. Оружие гораздо более мощное, чем любое копье в руках простых смертных.
— Ступай прочь, пока я не избавил равнину богов от твоего гнусного присутствия. Обычно я не ссорюсь со слабыми, если они, конечно, не начинают досаждать высшим. Поскольку же в твоем случае любой вид испражнений выглядит лучше, чем ты, предлагаю тебе перестать меня раздражать.
Лавтриг зарычал от ярости и ринулся вперед. У него было больше когтей, зубов и мускулов, чем Джерину хотелось. Он, конечно, мечтал втянуть Маврикса в сражение с богами гради, но вовсе не собирался застрять, абсолютно беспомощным, в эпицентре борьбы. Мавриксу же не было никакого дела до того, что он там собирался.
Несмотря на свой прут, бог вина казался пустым местом в сравнении с устрашающим видом Лавтрига. Однако, как Джерину следовало догадаться, внешность богов еще более обманчива, чем внешность людей. Когда жуткие челюсти Лавтрига сомкнулись, то не ухватили ровным счетом ничего. Когда же Маврикс хлопнул бога гради своим тирсом, тот издал такой вопль, что его наверняка могли услышать в далекой стране Малабале. Если не люди, то, по крайней мере, их боги.
— Теперь беги прочь, шумное существо, — сказал Маврикс. — Если ты действительно меня разозлишь, то варварам, которые тебе поклоняются, придется изобретать нечто более отвратительное, чем они сами, поскольку ты исчезнешь навсегда.
Лавтриг снова взвыл, на этот раз скорее от ярости, чем от боли, и попытался продолжить битву. Он бил когтями, кусал, пытался грызть — все напрасно. Маврикс вздохнул и внезапно пнул противника ногой, обутой в легкий сандалий. Лавтриг перевернулся в воздухе (если, конечно, на равнине богов имелся воздух) и ударился о сосну. Лежавший на ее ветвях снег упал на него. Он немного подергался от боли, но весьма слабенько, и не стал подниматься, чтобы продолжить бой.
Маврикс оставил его лежать и пошел дальше.