— Я знаю, как ты подманил к себе эту чертову собаку. Ты… — Последовавшее затем предположение отличалось как немалой оригинальностью, так и чудовищной непристойностью.
Лис вскочил со скамьи. Он почувствовал, как на лбу его забилась жилка, и был уверен, что старый шрам над глазом его побелел. Так оно и было. И те, кто смотрел на него, поняли: лорд Лис впал в ярость.
— Эй, ты! — взревел он, перекрывая царивший в помещении гвалт. — Проваливай! Можешь спать на внутреннем дворе, на траве и хлебать там воду, а не мой добрый эль! Больше я его на тебя не потрачу. А завтра, по дороге домой, подумай, как лучше следить за своим языком.
— Но, господин, я всего лишь хотел… — начал было оправдываться крестьянин.
— Мне наплевать, что ты там хотел. Главное, что ты сказал, — оборвал его Джерин. — Я велел тебе убираться, и я не шучу. Еще одно слово, и я выставлю тебя не только из замка, но и из крепости, где тебе придется коротать ночь с волками и голодными духами без факелов и пожертвований.
Сквернослов кивнул, ловя воздух ртом, но не проронил ни слова. Он поспешно встал и скрылся в ночи. Воцарилась гробовая тишина.
— Итак, — нарушил молчание Джерин, — на чем мы остановились?
Казалось, никто не помнил или не хотел строить предположений. Один Вэн произнес:
— Не знаю, на чем мы остановились, но я точно знаю, куда я сейчас пойду.
Он поднял Кора, заснувшего на скамье рядом с ним, и направился к лестнице. Фанд и Маева последовали за ним, в большую кровать, на которой все они спали. Ссора между Вэном и Фанд утихла, так что, возможно, все будет забыто… до следующего раза. До завтра или до лучших деньков.
Когда-то и Дарен так же засыпал во время трапез. Джерин вздохнул. Вспоминая о подобных вещах и сравнивая их с нынешними обстоятельствами, он понимал, что вовсе не молодеет.
Он огляделся вокруг в поисках старшего сына, но не увидел его. На внутреннем дворе парня не может быть, он бы туда не пошел, зная, что там слоняется пьяный, грязно ругающийся крестьянин. Скорее всего, он или на кухне, или в коридоре. Проводит время в попытках залезть под тунику какой-нибудь юной служанке. И уж конечно, небезуспешно. Дарен красив, любезен и к тому же сын лорда. Джерин и сам в свое время любил вот так пошалить.
— Даяус, каким же глупым юнцом я был, — пробормотал он.
Силэтр подняла одну бровь. Он не припоминал, чтобы она делала так, осваиваясь в Лисьей крепости. Видимо, переняла у него эту манеру.
— Это ты к чему? — спросила она.
— Да так, ни к чему, — ответил он, криво усмехаясь. — Не последовать ли нам примеру Вэна и не отправить ли наших чад наверх спать?
Их младший сын, названный Блестаром в честь отца Силэтр (Дарена и Дагрефа Лис назвал в честь собственного отца и своего старшего брата, погибших от рук трокмуа), посапывал у нее на коленях: ему было всего лишь два. Дагреф и Клотильда делали вид, что не зевают. Лис приструнил их взглядом.
— Мы идем наверх, — объявил он.
— О, пап, уже? — произнес Дагреф, снова зевая.
Вместе с верой в богов дети, казалось, впитали в себя неколебимое убеждение в том, что им не следует признаваться в желании спать. Ни за что, ни под каким предлогом.
Джерин изо всех сил старался напустить на себя грозный вид. Но, когда дело касалось детей, вся суровость его шла прахом, и он это знал.
— А вы знаете, что случилось бы с любым другим, кто вздумал бы мне перечить?
— Ты бы отрезал ему голову или сделал бы из него жаркое со сливами, — весело отозвался Дагреф.
Джерин, делавший в это время последний глоток из кружки, прыснул, залив элем стол. Дагреф продолжал:
— А если бы Дарен стал с тобой спорить, ты бы из него тоже сделал жаркое? Или он не относится ко «всем остальным»?
В городе Элабон существовали специальные школы, где обучали чиновников, которые толковали древний и запутанный свод законов, по которым жила империя Элабон. Мелочный педантизм, какой там прививали ученикам, в свое время поразил Джерина. Он и сам любил покопаться в мелочах, но всему есть предел. Как это можно не только скрупулезно вникать во всяческие тонкости и детали, но и получать от этого удовольствие? Теперь же, поглядывая на Дагрефа, Лис жалел, что не может отправить мальчика на обучение в одно из таких заведений. Вот кому все это крючкотворство точно пошло бы впрок.
Поднявшись наверх, он отпер дверь в спальню, которую делил со своей женой и детьми, и вошел, чтобы вынести оттуда и лампу. Он зажег фитилек от одного из факелов, поблескивавших в бронзовых держателях на стене коридора. Потом при мерцающем тусклом свете проводил Силэтр до постели, куда она опустила спящего Блестара. Дагреф и Клотильда по очереди воспользовались ночным горшком, стоявшим возле кровати, а затем забрались в нее, сонно пробормотав «спокойной ночи». Соломенный матрац зашуршал под их весом.
— Не туши лампу, — тихо попросила Силэтр. — Мне тоже нужен горшок.
— И мне, кстати говоря, — сказал Лис. — Это все эль.
Интересно, потревожит ли их Дарен своим поздним возвращением. Вряд ли. Он сомневался, что его старший сын будет ночевать сегодня с ними. Однако на всякий случай решил не запирать дверь на засов. Поставив ночной горшок к стене, чтобы Дарен не перевернул его, если все же вернется, Лис задул лампу. Спальню заполнила темнота и тяжелый запах горячего масла.
Ночь была теплой. Не настолько, чтобы ему захотелось снять тунику и штаны и остаться в одних подштанниках, как он сделал бы летом, но достаточно для того, чтобы не натягивать толстое шерстяное одеяло до подбородка и не класть в ноги обернутые толстой тканью горячие камни. Он вздохнул и принялся ерзать: стебель соломы колол ему бок. Рядом с ним, тоже устраиваясь, возилась Силэтр.
Блестар сопел на удивление музыкально. Дагреф с Клотильдой тоже крутились, как и родители, пытаясь найти наилучшее положение.
— Перестань толкаться, — пожаловалась Клотильда.
— Я тебя не толкал, я просто вытягивал ноги, — ответил Дагреф со своим всегдашним занудством. — Если бы я толкнул тебя, это было бы намеренно.
Обычно в таких случаях он добавлял «вот так» и демонстрировал, как именно. Сейчас он не стал этого делать, из чего следовало, что он устал. Клотильда тоже не огрызнулась.
Вскоре их дыхание стало ровным. Джерин зевнул и тоже вытянулся. Осторожно, чтобы никого не потревожить. Он снова зевнул, с помощью этой простенькой магии пытаясь привлечь к себе сон. Сон привлекаться не желал.
Силэтр дышала очень тихо, а это означало, что и она, скорее всего, не спит. Когда она засыпала, то посапывала, а иногда и храпела. Джерин никогда ей об этом не говорил. Возможно, и он сам похрапывает во сне. Даже, скорее всего, но Силэтр тоже помалкивает об этом. «Замечательная женщина», — подумал он.
Тут до него донесся ее едва различимый шепот:
— Ты спишь?
— Да, уже давно, — ответил он так же тихо. Если Дагреф и впрямь не толкал Клотильду, то Силэтр, напротив, весьма ощутимо ткнула его в бок. Причем попав в самое чувствительное местечко. Ему пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы не дернуться и не задеть никого из детей.
Она опять принялась за свое. Он схватил ее за руку и притянул поближе к себе, чтобы помешать ее острому локотку снова и снова толкать его под ребра.
— Ты жульничаешь, — сказала она. — Это единственная точка, где тебя можно пощекотать, а теперь мне до нее не добраться.
— Да, я жульничаю, — признал он, накрывая ладонью ее левую грудь.
Под тонким льном туники сосок моментально напрягся. Чувствуя это, он тоже напрягся. И ощутил, как вопросительно поднялась бровь. Но Силэтр не могла этого видеть, а потому вопрос пришлось облечь в слова.
— Думаешь, они уже спят?
— Мы можем только попытаться это проверить, — ответила она. — Если они все же проснутся, тебя это смутит больше, чем меня. Не забывай, я росла в крестьянской лачуге. Она вся была не больше этой комнаты. Я и не представляла тогда, что можно жить так просторно. Как в Айкосе, например, а потом здесь.
Пошевелив той же бровью, чего опять никто не увидел, он сказал:
— Что ж, если у меня покраснеют уши, дети все равно не заметят этого в темноте, — и поцеловал ее.
В данных обстоятельствах, да и вообще, это было куда лучше, чем вести глупый разговор об ушах. Его рука скользнула с ее груди, пробираясь под подол тонкой туники.
Раздеваясь, они не торопились. С одной стороны, потому, что не хотели тревожить детей, а с другой — после стольких прожитых вместе лет их страсть слегка притупилась. Силэтр легла на бок, повернувшись к мужу спиной. Она чуть приподняла одну ногу, чтобы ему было удобней войти. А когда он вошел в нее, шумно выдохнула. Он теснее прижался к ней и снова принялся ласкать ее сосок. Возможно, страсть их и впрямь несколько притупилась, зато фундамент взаимной близости стал прочней.
Когда они закончили, Силэтр спросила:
— Горшок у стены? Похоже, он мне снова нужен.
Она выскользнула из кровати и стала ощупью пробираться к ночному сосуду. Джерин тем временем отыскал в куче снятой одежды свою и снова принялся облачаться. А когда опять лег, ему вдруг показалось, что подштанники натянуты наизнанку, но он решил отложить беспокойство по этому поводу до утра.
Вернувшись в постель, Силэтр тоже надела нижнее белье и тунику, затем склонилась над ним и чмокнула его в кончик носа. Он чуть притиснул ее.
— Если до этого мне не хотелось спать, то сейчас меня клонит в сон. Такое приятное изнеможение.
Силэтр рассмеялась.
— Ты всегда очень точно рассчитываешь свои силы, не так ли?
— Учитывая историю этого края, с тех пор, как убили моего отца, как же могло быть иначе? — ответил Джерин, погружаясь в дремоту. Все еще продолжая беззвучно смеяться, Силэтр пристроилась у мужа под боком.
Его веки совсем уже отяжелели, как вдруг кровать в соседней комнате начала скрипеть. Силэтр захихикала, но совсем иначе, чем только что отсмеялась.
— Должно быть, Маева заснула не так быстро, как наши чада.
— А может, Кор проснулся, чтобы насолить родителям, — предположил Джерин. — Он в точности унаследовал нрав своей матери. Со временем ему следует научиться мастерски владеть мечом. У меня такое предчувствие, что ему это пригодится.
Силэтр еще мгновение прислушивалась к скрипам, доносившимся из-за дальней стены, а затем сказала:
— Его отец очень умелый воин, насколько я знаю.
— Верно, причем это относится ко всем полям сражений, если ты понимаешь, о чем я, — согласился Джерин. — Полагаю, именно поэтому они с Фанд каждый раз умудряются помириться. Мне даже иногда кажется, будто они и ссорятся только ради таких примирений.
— Ты шутишь, — сказала Силэтр. Однако после непродолжительных раздумий она повозила по его груди головой. — Нет, ты серьезно? Что за ужасная мысль! Я не смогла бы так жить.
— Я бы тоже, — согласился Джерин, вспоминая свои ссоры с Фанд в те далекие времена, когда они с Вэном делили на двоих ее ласки. — Мои волосы и борода не то что поседели, а побелели бы, если бы я так жил. Но один из выводов, к каким я пришел за свою жизнь, заключается в том, что не все люди устроены одинаково.
— Но очень многие этого не понимают. — Силэтр зевнула. — А вот я за свою жизнь сделала следующий вывод: не могу обходиться без сна. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — ответил Джерин. Не вполне, впрочем, уверенный, что жена услышала его пожелание.
Ее дыхание сделалось глубоким, размеренным и, подметил он с легкой улыбкой, чуть шелестящим, как у детей. Через несколько мгновений он сам погрузился в сон.
Крестьяне отправились восвояси рано утром. Тразамир Длинноногий вел на веревке Стрелку. Задиристый родственник Валамунда, к великому сожалению Лиса, явно чувствовал себя не намного хуже других после ночи, проведенной на внутреннем дворе замка. Наверняка этот малый, надравшись, частенько спит где-нибудь под забором, зло подумал он.
Завтрак Лиса состоял из хлеба, эля, сыра и одного яблока. Он как раз направлялся в погреб, чтобы взглянуть, как там хранятся собратья последнего, когда раздался крик часового:
— С юга приближается всадник, лорд принц.
Джерин вышел из главной залы.
— Всадник? — крикнул он. — Не колесница?
— Да, всадник, — повторил часовой. — Кто-то из наших людей, без сомнения.
Тут он был прав. Передвижения верхом на лошадях, а не на повозках или колесницах, были в новинку в северных землях. Насколько Джерин смог выяснить и насколько знал Вэн, побывавший во многих краях, такая езда не практиковалась и в остальном мире. Но один из вассалов Лиса, Дуин Смельчак, придумал приспособление, благодаря которому удержаться на спине лошади стало гораздо проще. К широкому ремню, туго охватывающему брюхо коня, прикреплялось нечто вроде сиденья, с обеих сторон которого свисали деревянные кольца для ног, так что наездник мог держать в руках лук или копье, не опасаясь свалиться на землю.
Однако Дуин погиб в бою с трокмуа сразу после ночи оборотней. А без его энергии и несгибаемой убежденности в своей правоте новый вид езды приживался с большим скрипом. Раз уж отцы воевали на колесницах, а также деды и деды дедов…
— Это Райвин Лис, господин, — доложил часовой, когда наездник приблизился настолько, что его можно было узнать.
— Мне следовало догадаться, — пробурчал Джерин.
Причин тому было две. Во-первых, достаточный срок отсутствия Райвина в Лисьей крепости. Он отлучался примерно пару раз в год. Чтобы навестить своих многочисленных незаконнорожденных отпрысков и, без сомнения, попытаться зачать следующих. Все эти внебрачные дети были широко развеяны по территориям, находившимся под властью Лиса, поэтому его экспедиции порой затягивались надолго, но он всегда возвращался из них.
Во-вторых, любовь Райвина ко всему новому распространялась не только на женщин. Он приехал на север (вместе с Джерином, из самого сердца цивилизованной империи Элабон и за считанные дни до ночи оборотней) по одной-единственной причине: в поисках перемен. Если бы езда верхом была распространена, а колесницы только-только появились, он бы, несомненно, отдавал предпочтение им. Но при нынешних обстоятельствах этот повеса проводил на спине лошади больше времени, чем кто-либо еще севернее хребта Керс.
Привратники опустили подъемный мост, и Райвин въехал во двор Лисьей крепости. Он отсалютовал рукой Джерину и сказал:
— Приветствую тебя, лорд-сюзерен, мой любезный Лис, храбрец среди своих храбрых вассалов, защитник крестьян, друг торговцев и истребитель врагов.
— Ты живешь в северных землях уже больше пятнадцати лет, — сказал Джерин слезавшему с лошади другу, — а все еще изъясняешься как городской хлыщ.
У Райвина не только сохранился мягкий южный акцент, но он также по-прежнему питал слабость к изысканной велеречивости и архаической лексике аристократов города Элабон, которые тем самым демонстрировали, что у них куча времени и им абсолютно некуда поспешать.
Подошел мальчик с конюшни, чтобы отвести лошадь Райвина в стойло.
— Спасибо, парень, — уронил он и снова повернулся к Джерину. — А почему я не могу являть себя мирозданию во всем своем неповторимом изяществе? — И южанин томно притронулся к своему левому уху, в мочке которого красовалось золотое кольцо.
И впрямь, насколько Джерину было известно (а уж он-то знал о северных землях много больше, чем кто-то), никому к северу от Хай Керс и в голову не приходило нацепить что-либо подобное на себя.
— Райвин, кроме моих жалких потуг удерживать твою персону подальше от эля, я уже давно перестал пытаться переделать тебя, — ответил он.
Райвин поклонился. Его красивые подвижные черты лица изобразили улыбку.
— О, это немалая уступка с твоей стороны, сюзерен, правда-правда. Уж мне-то это известно, как никому. Разве победоносный и могущественный принц Севера когда-нибудь отступался от прочих своих рискованных начинаний?
— Я не рассматривал это в таком ключе, — задумчиво произнес Джерин. — Ты почти убедил меня возобновить свои попытки. — Райвин состроил ему гримасу, и оба рассмеялись. Джерин продолжал: — Ну, как поживает твоя ребятня?