А не мог он отправиться помогать мне, решив, что без его помощи (вернее будет сказать, контроля) я не смогу справиться с проблемами? Вполне в его духе. Но найти меня он смог бы гораздо легче, чем Риду, и мы бы всё равно с ним разминулись… Вернулся в трактир. Вряд ли. Не думаю, что после сегодняшнего представления Тарвек остался нам так же верен.
Или Кир всё-таки наведался туда, а трактирщик сдал его городской страже? Тогда трупы надо искать там… Да нет, чушь, вспышку его силы я бы почувствовала. Слабо, как тень, как далёкий отклик, холодный ветер, но ощутила бы.
Не знаю, до чего бы ещё я успела додуматься, но Рида осторожно коснулась моей руки. Оборачиваюсь к ней, вопросительно заламываю брови.
– Ты нашла его?
Многозначительное молчание. И из него можно сделать некоторые выводы при должном опыте, а главное желании. Последнего у меня было явно больше, чем необходимо для долгой и счастливой жизни.
– Так куда же, поглоти его хмарь, ветры понесли этого придурка?!
Тяжёлая и тёплая ладонь легла мне на плечо. И рефлексы реагируют быстрее уставшего разума. Резко разворачиваюсь, во вскинутой руке блестит ритуальный кинжал, взлетающий по красивой восходящей дуге, готовый пронзить любого наглеца, посмевшего напугать меня, пусть даже он будет закован в доспехи из ienmell. Собственно, на Кире надета кольчуга как раз из этого металла, и именно это его и спасает от мучительной смерти – кончик лезвия застревает между звеньями. Я едва успеваю чуть пригасить силу замаха и не довести удар до конца, ибо тогда даже кольчуга не остановила бы кинжал.
Сам Сын Ночи довольно благожелательно смотрит, как я прячу кинжал в пристёгнутые к бедру ножны, и меня бесит его спокойствие. Он ведь прекрасно знает, что смертельной является даже простая царапина! И всё равно продолжает меня провоцировать, словно это доставляет ему удовольствие.
– Ты!.. – Даже слов подобрать не могу, чтобы описать всё, что я о нём сейчас думаю. – Я тебя сколько раз предупреждала – не подкрадывайся со спины!
Кир благожелательно улыбается, словно я ему тут дифирамбы пою! Отвешиваю ему в меру дружественный подзатыльник, пытаясь успокоиться. Сын Ночи даже не стал уворачиваться, и теперь добродушно посмеивается, чуть выжидательно меня разглядвая. А вот возьму и не задам вопрос стандартной жены на тему, где он шлялся! Лучше подожду пока его задаст наша более непосредственная ученица.
Впрочем, увесистая сумка с нашими вещами и прихваченными книгами из тайников ясно свидетельствует, что он таки вернулся в трактир. Незаметно от Тарвека.
– И давно ты тут стоишь? – ворчливо интересуюсь у него.
– Недолго. Но увидеть твоё волнение успел.
Смущённо опускаю глаза. Сколько раз уже обещала себе, что не буду демонстрировать ему свои чувства! И вот снова он заметил.
– И куда мы теперь? – спокойно интересуюсь я, скрестив руки на груди и предлагая Сыну Ночи самому решать организационные вопросы. Он чуть удивлённо улыбается, демонстрируя, что ответ на этот глупый вопрос я должна знать сама.
– Конечно же в Айкерское Королевство, – скептически улыбаюсь, ожидая продолжения. – Пойдём через Лейкерский перевал.
Просто скептическая улыбка превращается в ласково-змеиную. Довольная тем, что это предложение высказала не я (иначе к нему всё равно не прислушались бы, пусть оно и является единственно возможным), не упускаю возможность покритиковать Сына Ночи.
– Похоже, ты растерял в своей Ночи последние мозги, – Боги, как же приятно быть стервой! – Есть и более приятные и лёгкие способы самоубийства.
– И какие же? – вежливо интересуется Кир.
– Пойти и сдаться Охотникам! – рычу прямо в его спокойное и улыбающееся лицо. – Неужели ты думаешь, что нам удастся миновать Лейкерскую твердыню?
– Почему нет? – так искренне удивляется он, что и я начинаю сомневаться в непроходимости одноимённого перевала.
Рида равнодушно переводит взгляд с меня на Кира и обратно, в зависимости от того, кто решает высказаться. Похоже, что она не знает, что делает глупцов, сунувшихся туда, приговорёнными к жуткой смерти. Что ж, не будем пугать девочку, узнает всё на месте, но доказательства Кира хотелось бы выслушать.
– Кроме нас, никто не сможет пройти через твердыню. Остальным охотникам придётся добираться за нашими головами в Королевство через западный Перевал Поющих Ветров, а он находится в двадцати днях конного пути. У нас будет внушительная фора.
– Не думаю, что Королевство Слёз такое уж прекрасное место, чтобы начать жизнь «с чистого листа», – мрачно напоминаю я.
Сын Ночи невозмутимо пожимает плечами.
– Это место действительно не лучшее, чтобы спокойно жить. Но у нас будет достаточно времени, чтобы выбрать себе новый дом. Что ты думаешь… скажем, об островах?
Склоняю голову, рассматривая со всех сторон этот вариант, раскладывая его на плюсы и минусы.
– Грифона и химеру придётся оставить здесь. Переход через перевал они не переживут.
Огорчённо вздыхает Рида, успевшая привязаться к нашей крылатой живности. Оборачиваюсь к ней и специально поясняю:
– И перелёт тоже. Их мы защитить не сможем. – Самим бы пережить…
Больше ничего не слушая, я развернулась и отправилась к выходу из подворотни. Лениво и холодно бросила через плечо:
– Зови грифона, Кир. До гор всё равно придётся лететь. До утра как раз успеем.
Зря я это сказала.
Одна из аксиом бытия: Ferrielle[24], Миледи Непостоянство, не любит, когда маленькие человечки считают свою судьбу делом решённым. Она так и тянется своими шаловливыми ручками вечного ребёнка перепутать нити судьбы в полотне своего отца.
Нетипичный для ночного времени шум я отметила краем сознания, не придавая этому никакого значения.
Тупо иду вперёд по главной улице, в висках пульсирует настойчивый зов, на который химера (вот поганка крылатая!) не спешит откликаться. Кир и Рида идут следом, с какой-то затаенной холодностью отмечаю, как ученица жмётся к Сыну Ночи.
Пусть.
Погружённая в свои мысли, упивающаяся своей усталостью, я не замечаю отсветы огня на стенах домов. Останавливаюсь, с отстранённым, безучастным интересом наблюдаю за приближением толпы. Яркий огонь факелов слепит глаза, но я не спешу адаптировать зрение, предпочитаю наблюдать за эмоциями людей, а не за их ликующими лицами.
Тёмный багрянец старой крови, запах резкий и тревожный. Все чувства кричат об опасности, инстинкты требуют бежать или бороться, холодный разум приказывает спрятаться, затеряться, исчезнуть.
Но мне всё равно.
Мне а б с о л ю т н о всё равно.
Просто стою и жду, когда гнев толпы морским валом докатится и до меня.
Надрывный шёпот-крик:
– Беги! – Кир отталкивает от себя ученицу, и та послушно бросается в сторону, прячась в густых тенях подворотен. Какое-то глубинное чувство говорит: она не оглянулась. Разумом понимаю: она молодец, всё сделала правильно, она усвоила урок – с учителями не спорят, любое их слово закон.
Но почему же неведомая сила так сдавливает горло, почему так тяжело на сердце и гадко в душе, словно меня предал единственный близкий и дорогой человек?!
Кир быстро подходит ко мне, его ладонь замирает над моим плечом, но он не касается меня.
– Зачем? – его шёпот звучит… так спокойно-осуждающе. Он не надеется на ответ, но я отвечаю.
– Я устала.
Так легко, безмятежно, словно этой причины достаточно, чтобы позволить толпе растерзать себя.
Хотя… Сын Ночи ещё может убежать, броситься за Ридой, продолжить её обучение в одиночку. Даже верю, что он справится с активной фазой мутации, когда безвозвратно изменяется характер. Но он стоит за моей спиной, с нарастающим леденящим спокойствием смотрит на приближающихся людей. Впереди – разъярённый Тарвек с чёрным от горя лицом.
Хм. Значит, я всё-таки убила его дочку. Печально.
В ладонях Кира начинают свою смертельную пляску острые тени, и я одёргиваю его:
– Не стоит. Всех мы перебить не сможем, лишние жертвы только озлобят толпу.
Он равнодушно пожимает плечами, тени летучими мышами разлетаются в разные стороны. Мы просто ждём. Мне даже немножечко интересно, растерзают нас сразу или устроят «справедливый» суд? И если последнее, то вызовут ли представителей Гильдии Охотников или отделаются только жрецом Всеединого?
Впрочем, мне уже без разницы.
Тени вьются над её головой, тёплым плащом окутывают плечи, знакомым голосом шепчут слова успокоения. Рида стоит, прижавшись к холодной стене, и не может отвести взгляд от двух одиноких фигур среди бушующей толпы.
Кто-то кричит, слышны причитания женщины и резкий, отрывистый голос начальника стражи. Он говорит что-то замершим Охотникам Смерти, но девушка не различает слова. В ушах гулко стучит кровь, глаза неприятно жжёт предчувствием слёз, и девушка сама не понимает, почему так паскудно на душе.
«Она ведь спасла меня!» – бьётся отчаянная мысль.
«Она издевается надо мной», – тихо вторит горькая память.
«Ты не справишься одна», – гневным ударом колокола выносит приговор страх.
Страх одиночества.
Она зажимает рот, пытаясь сдержать предательский всхлип, горло давит тяжесть невысказанных слов, ледяные слёзы катятся из глаз. Рида быстро вытирает лицо, крепче сжимает зубы – пусть никто не видит, но она – воин, она не смеет быть слабой!
Зло сощурившись, чтобы видеть происходящее за пеленой слёз, она молча следит за тем, как уводят её наставников. Толпа окружила их, спокойных, холодных, равнодушных, люди пытается ударить их, задеть побольнее, причинить им боль…
Сейчас был бы уместен смех Дикой: тихий, полный издевки, иронии и гнева.
Охотники Смерти не чувствуют боль.
Они – её воплощение в этом мире.
Отбросив лишние мысли, Рида несётся за уходящей толпой.
…Люди… они как волна, как стихийное бедствие… идут всегда напролом, не размышляя, ими руководят только слепые чувства…
Эта толпа была морским прибоем. От них солоновато пахло страхом и злой, кровожадной радостью, предвкушением скорой расправы.
Пришли, неотвратимые, как бег волн, слизнули с берега два одиноких камня-человека, и – исчезли, грозный вал распался на жалких в своей обычности людей.
Сижу в маленькой камере, прислонившись затылком к стене. Сырость и склизкий мох не вызывают отвращения, только определение, сказанное очень равнодушным, очень усталым голосом: «редкостная дрянь».
Всё тело болит, кости неприятно ломит от сырости, ноют многочисленные синяки.
Люди… бесконечно глупые, бесконечно жестокие. Кто-то пытался бить нас, и остался трупом на мостовой. Стражники тоже не могли отказать себе в удовольствии пару раз ударить по лицу, и их я наградила проклятием. Всё честно – кровь за кровь, боль за боль.
Хлюпанье, чуть тяжёлые и заплетающиеся шаги – рядом присаживается Кир. Чернота его эмоций не кажется мне беспросветной. Танец звёзд в его душе похож на медленное падение снежинок.
Горячие пальцы касаются лба, закрытых век, губ. И противная, ноющая боль проходит, смытая теплом его прикосновений.
– У тебя жар.
– Пройдёт.
Знаю, что сейчас он только устало качает головой. Ему не стоило тратить силы на лечение, когда есть возможность вырваться – городская темница… место не самое лучшее для содержания магов. На нас даже не додумались одеть браслеты, ограничивающие магию! И они ещё думают, что некроманты будут сидеть и терпеливо ждать казни? Другое дело, если сами маги по неведомым причинам желают здесь подзадержаться.
Прислоняюсь затылком к стене.
Холодно.
Она стоит у дверей, в темноте не видно глаз, только тёмные провалы. Остро очерчены белые скулы, тёмные волосы кажутся потоками тьмы.
– Зачем? – тихо шепчет она, но не ждёт ответа. Она просто смотрит, и я не знаю, что она чувствует на самом деле.
С трудом встаю, подхожу к решётке. Металл обжигает ладонь холодом, на коже остаются следы ржавчины. Всматриваюсь в почти детское лицо. Странное чувство затопляет душу – не сожаление, а что-то близкое, странно-пугающее, тяжёлое.
Кружится голова, пересохшие, непослушные губы выговаривают слова, значения которых я не понимаю:
– Прости. Я не хотела твоей смерти. Это… случайность.
Разве есть для опытного Охотника промах более страшный, чем случайное убийство?!
Она отшатывается, вижу тень страха на молодом лице.
– Прости.
В ушах звон, странная дрожь пробегает по телу. Похоже, Кир был прав, я всё-таки заболела – холод и сырость не лучшим образом действуют на истощённый организм.
Закрываю глаза. Прислоняюсь лбом к решёткам – как-то не к месту вспоминается, что Рида и Лина, убитая мною, ровесницы. Были.
Страх нежной рукой сжимает горло: а если кто-то убьёт мою ученицу так же легко, как и я сегодня дочь трактирщика?! О нет, Aueliende, ты ведь не допустишь этого, так?! Сдавленный стон вырывается сквозь зубы, слабый, чужой вздох служит ему ответом.
Девушка почти прижимается к решётке, тянется коснуться меня, но не может преодолеть странного сопротивления. Её тонкая, дрожащая рука замирает в воздухе.
Во рту сухо, в глазах темнеет, и только белая кожа девушки словно светиться изнутри. Ну да, всё правильно. Призраки всегда светятся.
– Прости.
Тяжёлые шаги стража мы услышали одновременно. Вместе поворачиваем голову в ту сторону, откуда доносятся лязг стали и тяжёлое дыхание. Прислушиваемся. Ещё надеюсь, что стражник пройдёт мимо, не завернёт к нашему закутку, чтобы полюбоваться на великих и ужасных Охотников Смерти, сидящих в сырой камере. Злорадство – такое мелочное чувство…
Девушка с тихим вскриком отскакивает от решётки, растворяется в тьме, словно возвращаясь к изначальному состоянию. Мне даже немножко жалко – на какой-то миг, ощутив искреннее сожаление и раскаяние, я почти поверила, что я – нормальный человек, а не тень себя прежней.
Человек останавливается напротив меня, видно, что ему нравится моё опустошённое выражение лица. Довольно прихлёбывает пиво из кружки, грубо спрашивает:
– С кем разговаривала?!
Смотрю на него исподлобья, во мне спорят два желания – лень и желание убить его.
Выпрямляюсь, отбрасываю пряди с лица. Цежу сквозь зубы холодные, мёртвые слова:
– Не с тобой.
– Хочешь? – Он сунул мне под нос кружку, над которой вился тёплый пар. Я ошиблась, там было не пиво, а горячий травяной отвар. Безучастно смотрю в паскудно ухмыляющееся лицо. Он надеется, что я буду выпрашивать подачки, как глупое животное?
Идиот.
Но убивать я его всё-таки не буду.
Труп почти под дверьми – не лучшее соседство.
Возвращаюсь в свой угол, снова сажусь, опираясь о стену.
Холодно. Почти как в Ледяных Чертогах. Только здесь от холода ломит тело – а там мороз сковывал души.
Хочу, чтобы мне сегодня приснились глаза моего отца. Имею я право на последнее желание?!
Сквозь тяжёлую, вязкую дрёму слышу, как Кир разговаривает с кем-то. Неужели призрак вернулся?!
– … да, ты умница… а теперь уходи… ты не должна подвергать себя опасности…
– Нет!
– …тише…
– … не оставлю… вы можете… должны уйти!
– … нет…
– Брось её… я открою дверь…
Бросит? Чувствую апатичное желание, чтобы он так и поступил. Мне будет хорошо и в одиночестве.
– Нет!
– … почему?…
Боль. Разве призраки способны ощущать боль?! Впрочем, что я спрашиваю? Призраки не способны показываться чужим людям, призраки не могут разговаривать.
Что ж, значит это неправильный призрак.
– Мы – Охотники Смерти. Кем я буду после того, как брошу её одну здесь?!
Гордость. А хорошо я его воспитала, правда?
Безжалостный серебряный свет слепит глаза, отражаясь на кирасах и шлемах бравых стражей. Ветра нет, и от этого серое утро кажется ещё холодней. Но даже самый лютый мороз не способен сравниться с холодом в её душе.
На наскоро возведённый эшафот Дикая поднимается первой. Она всегда первая, только теперь уже ничего не остаётся от её силы и гордости. Она идёт, пошатываясь, опустив голову. Со стороны кажется, что она раздавлена грузом вины или страха, и это нравится сброду на площади, пришедшему поглазеть на казнь.