В этом опасном пространстве хищными рыбами обитали «Штуки». Шандор попал в эскадрилью Руделя. И лучше, право слово, выдумать не мог. Ганс Рудель уже тогда был знаменитым бомбером, одним из лучших пикировщиков Люфтваффе. Позже о нем сложат легенды, позже он превратится в эпитомию пилота без страха, — но с упреком, — позже он потеряет ногу, переживет многое и многое, позже попадет в плен. И позже он напишет книгу воспоминаний. (Но в той книге не будет ни слова о венгерских стажерах под его командованием.)
Они стояли близ Симферополя: великий авиатор и стадо зеленых юнцов, которые быстро выбирали один из двух путей — в могилу или в асы.
Шандор учился. Ему, классному летчику, «Штука» давалась без лишнего сопротивления, как норовистая лошадь опытному наезднику. Он совершил несколько десятков боевых вылетов, бомбил обозы, танки, мосты и корабли, был дважды ранен пулями советских Яков, потерял трех стрелков, один раз горел, совершил вынужденную посадку, но уцелел и был подобран самим Руделем.
Капитан (уже капитан; кавалер чего-то там и почетный кто-то там) Дебречени прошел огонь и воду; и не сломался, но стал тверже и опаснее. Не так давно, всего пару лет тому назад, он был не более чем праздным летуном, блистательным гусаром на стальном пегасе. Тихая война по-венгерски сделала его солдатом. Теперь он стал воином.
Незадолго до Сталинграда Шандора отозвали. Вместе с майором Ене Корошем он должен был наконец-то заняться формированием венгерской эскадрильи пикировщиков. Нет, никакого особенного энтузиазма они уже не чувствовали. Все это перестало быть для них приятной прогулкой с легким привкусом приключения, и оттого их не очень занимало: на чем летать, где и с кем.
Так что для них не стало большим потрясением, когда немцы подвели и на этот раз. Шандор не отказался бы вернуться к Руделю, и вновь воевать вместе с лучшими из лучших, но командованию было не до того. Он остался в венгерской бомбардировочной.
В ту зиму он летал на сто одинадцатых «Хенкелях», получил внеочередное ранение, дальше четыре месяца валялся в лазарете, вышел, записал на свой счет два сбитых истребителя, потерял машину (с трудом дотянул до своих, выбросился с парашютом, вывихнул ногу), и — все-таки дождался.
В июле венгры получили дюжину «Штук» серии D-3. Старушки «Доры», — на таких же Шандор летал над Украиной, — они уже были изрядно потрепаны в боях и никак не относились к последнему слову техники уничтожения людей и материальных ценностей.
К августу сорок третьего эскадрилья пикировщиков "Кокосовый орех" с майором Корошем во главе прибыла на восточный фронт.
В небе над СССР оставалось мало места для подуставших «юнкерсов». За два прошедших года истребительная авиация иванов набрала силу, а зенитки нынче ховались в каждой лощине.
В течение трех недель они потеряли четыре «Штуки». И Дебречени с Корошем, как и всем остальным, невзирая на полученный во время стажировки в Люфтваффе опыт, постоянно приходилось латать пулевые пробоины в своих машинах. Стрелок Шандора сбил два МиГа и был убит ответной пулей. Новый, Ласло, сбил четыре истребителя, и тоже был убит.
Он погиб как раз в тот несчастливый день, когда Шандора подожгли под Киевом. Шандор опять прыгал. Он видел на земле войска большевиков, он знал, что ветер нынче с запада, — и проклинал то и другое. Впрочем, он всегда брал с собой пистолет с одним патроном. Потому до плена дело не дойдет.
Так он считал.
Очевидно, русский истребитель считал так же. Он проводил «Штуку» Шандора до столкновения с землей и вернулся. А вернувшись, расстрелял по беспомощному парашютисту остаток боеприпаса.
Черт его знает, родился ли Шандор в рубашке, или же, наоборот, довлел над ним тяжелый рок, только его не убило. Он получил пару пуль и потерял сознание.
Очнулся уже в ежовых рукавицах СМЕРШа.
Как говорится, опустим, право, завесу жалости над этой сценой.
Была кровь и боль, а если вам нужны подробности — почитайте что-нибудь вроде "Молота ведьм" или Яна Потоцкого.
Прошло четыре дня. Шандор числился в пропавших без вести; немцы понемногу отступали.
Как говорится — "с ожесточенными боями".
И тут из зелено-бурой азиатской орды перед изумленными арийцами возник страшный призрак. Был он бледен и небрит, весь в синяках и ссадинах; раны его сочились сукровицей, а в глазах застыло отчаяние.
Аппариция сия рванула вперед по кочкам, воронкам и брошенным окопам, преследуемая ожесточенным огнем легкого стрелкового оружия коммунистов, — и не зацепило ее, как призраки неуязвимы есть для пуль, и добралась она к своим условно-жива и в последние полчаса невредима, и завопила от счастья диким голосом, и ударилась оземь бездыханна.
Это был Шандор Дебречени. Его не отправили в тыл, не расстреляли, и как-то же удалось ему бежать, удалось добраться до фронта и перейти его. Не изловили, не подранили — дошел до своих.
И угодил прямо в ласковые руки отряда эсэсовцев. Оправясь от ошаления, те особо разбираться не стали и сломали Шандору еще пару ребер.
Но СС, знаете ли, это все-таки не СМЕРШ, — их параноидальные задвиги несколько сдерживались знаменитым Дойче Орднунгом. Шандору впору бы назначить этого Орднунга главным божком своего личного пантеона, поскольку только благодаря ему он и остался жив еще на некоторое время. (Чему в тот момент не очень-то обрадовался.)
Конечно же, на орехи ему перепало, что вашей белочке; церемониться с потенциальным диверсантом никто не собирался — не то было время. Но все ж командир подразделения — их славное штурмбанфюрерство — сделал запрос, озаботился прояснением ситуации, а установив факты с некоторой степенью достоверности, даже и соизволил принести Шандору извинения за некоторую несдержанность своих людей: "Но, герр капитан, вы, я надеюсь, понимаете, что рисковать мы просто не имеем права — слишком многое поставлено на карту".
Шандора наскоро заштопали, и в октябре сорок третьего он вернулся в свою эскадрилью. Больше не летал: «Kokuszdio» уже отбывал с фронта. Восемь из двенадцати «Штук» были потеряны, в живых остались всего пятеро из летного состава. Скорее, четверо. Эйфория побега прошла у Шандора в первые же мгновения пребывания у эсэсовцев, — и отнюдь не из-за одних лишь вдумчивых арийских побоев, — да так и не вернулась. Даже самая простая радость быть живым, даже самое естественное для него — желание летать — и те не появлялись больше. Он валялся на койке куском мертвечины, и с извращенным удовольствием ощупывал грубый надлом внутри себя.
Ему казалось, что капитана Шандора Дебречени кто-то убил.
* * *Сержант Советской Армии Алексей Корчук был скорее оптимистом.
— Теперь фашистам пизда! — любил говаривать он на привале своим боевым товарищам.
— Базара нет, — степенно подтверждали боевые товарищи, воспринимая внутрь комиссарские сто.
* * *Двадцать четвертого декабря капитан Шандор Дебречени повесился.
Какой-то летеха пошел в нужник, через полминуты прискакал назад оглашенный, и: "Шандор! Шандор!" — глаза страшные, кричит, объяснить не может. Побежали, там висит, дергается, дерьмо в сапог стекает. Синий.
Ну, срезали, позвоночник цел оказался.
Выкарабкался. В полку много об этом говорили. То «трус», то «сломался», — то "что же, прав он". Всякое говорили, и злословили, и сочувствовали.
Шандор в это время опять лежал в лазарете. Он твердо решил, что когда его отпустят — убьет себя, только на этот раз будет рассчетливей. После этого, — по его мнению, действительно стыдного, — эпизода он даже в полк возвратиться не мог.
Не срослось. Шандору вообще не сильно везло в реализации его планов. То ли пресловутый хаос войны, то ли наследственное что-то — неумение предвидеть и создавать собственное будущее. Но только никак ему не получалось жить (и умирать) по задумке.
Прямо из госпиталя Шандора под конвоем доставили к генералу от авиации Вальтеру Гофману. Трое сопровождающих были вежливы, корректны, предупредительны, и больше походили не на тюремщиков, а на добрых дурдомовских санитаров. Шандора это задевало, но он делал скидку на то, что по какой-то неведомой причине жизнь его стала цениться в высших эшелонах.
В тряском фургоне до летного поля, затем ночной перелет на транспортном «Хенкеле», поездка по берлинским пригородам в черном «хорьхе» с занавешенными окнами. И вот уж он — почетный пленник либо хранимое сокровище — вступает в скромный кабинет человека, имевшего славу гениального до безумия.
Гофман выглядел отошедшим от дел старичком. Маленький, плешивенький, весь какой-то дрожащий, с мышьим личиком и просительной улыбкой, никак не подобающей генералу непобедимого рейха; военная форма висела на нем мешком, и был он тут совершенно, как сказали бы англичане, out of place.
— Здравствуйте, здравствуйте, капитан! Очень наслышан о вас, очень наслышан! — Гофман с энтузиазмом вскочил из-за письменного стола и подбежал к гостю, виляя, как под пулеметным огнем.
И вот же за этой несерьезной, неловкой даже повадкой Шандор — невеликий знаток душ человеческих — мгновенно и безошибочно угадал настоящего генерала Гофмана.
Да он и не скрывался. Повадка та — так, игрушка, мишура.
Гофман не был полководцем (это искусство вообще его не занимало). Но исключительную свою внутреннюю энергию он направлял на развитие самых разнообразных прожектов — и всегда доводил их до триумфального завершения. Вопреки всем и всяческим прогнозам.
Такое качество принесло ему протекцию человека, противится которому в открытую не смел никто. Что Вальтера Гофмана несказанно радовало, ибо он был рыбой крупной, хищной, но находился в окружении сущих акул, если не левиафанов.
Его прототип сверхтяжелого цеппелина на реактивной тяге произвел настоящий фурор в научно-технических кругах третьего рейха. И хотя на данной стадии технологического развития получить практическую выгоду от такой разработки не представлялось возможным, все соглашались, что в самом недалеком будущем подобные машины будут царить во пятом океане.
— Вальтер, я, право, не понимаю до сих пор, как же вам это удается? — спрашивал Гофмана один из поклонников-соперников-врагов.
— Ах, мой милый Августин! — отвечал тот с несколько ядовитой улыбкой. — Работать, работать и не жалеть никаких сил на достижение поставленной цели.
Августин (а вернее — Герман) тихо ярился и не мог взять в толк — откуда у этого старого сморчка столько пробивной силы?
Друзья (но лишь самые близкие) шутили иногда: "Вальтер, только не вздумайте скакать по люстрам! Вас, увы, не поймут".
Впрочем, злоупотреблять этой шуткой не рекомендовалось, поскольку энергия Вальтера выплескивалась временами в самых странных формах.
Благодаря такой своей живости Гофман — а было ему уже под семьдесят — до сих пор пользовался успехом у женщин, в том числе профессиональных. И если вы знакомы с этой публикой, то понимаете прекрасно, что пользоваться у них успехом совсем непросто; как непросто очаровать мастерством торга опытного багдадского купца.
Одна данцигская шлюха цинично говаривала своей товарке о Вальтере: "Выебать, может, и не выебет, но удовольствия масса".
Хотя давайте же вернемся в кабинет этого живчика, ведь там сейчас происходит одна из ключевых сцен моего рассказа.
— Садитесь, герр Дебречени, — сказал генерал, тряся руку Шандора. — Кофе? Коньяк? Шнапс, быть может?
Шандор отказался.
— Без околичностей, — генерал сделал короткую паузу. — Известно ли вам, дорогой Шандор, об используемой нашими дальневосточными союзниками тактике Kamikaze?
Шандор прочистил горло.
— Kamikaze? Извините, герр генерал, впервые слышу, — он все еще не привык к своему новому голосу. Голосовые связки здорово повредились.
— Это очень интересно. Они берут устаревшие и неисправные самолеты, грузят их взрывчаткой, и… летят в сторону солнца, — генерал лучезарно улыбнулся: "Я вижу вас насквозь, Шандор".
— Простите?
— Представьте себе, один Kamikaze способен уничтожить целый авианосец.
— Точность должна быть невелика, да и выбрасываться с парашютом над морем… попасть в плен почти наверняка… Плюс шанс не успеть — а тогда верная гибель, — Шандор кашлянул. — Это нелепица, извините.
— А они не выбрасываются, Шандор. Понимаете, они не выбрасываются.
— Вот как.
В бункере ватная тишина. Еле слышно нарезают время напольные часы, да за дверью, где-то далеко, раздается невнятное бормотанье.
Шандор потер щеки.
— Фанатики-самоубийцы?
— Вас это не шокирует?
— Нет, пожалуй, нет. Нисколько, герр генерал.
— У нас скопилось множество старья… летающий металлолом. Мы, конечно, передаем его союзникам, но… это неэффективно. Извините, если вас это задевает.
— Не задевает, герр генерал.
— Мы хотели бы создать экспериментальное подразделение. У нас достаточно старых «Ю-87», у нас есть взрывчатка. У нас есть летчики — настоящие патриоты Рейха. И у нас есть опытные пилоты, которые, к сожалению, по тем или иным причинам не могут служить… в обычных частях. Такие как вы.
— Звучит заманчиво, — хмуро сказал Шандор.
— Мы предполагаем использовать вас прежде всего в качестве инструктора. Ну а там… Кто знает? Это будет очень просто для вас, Шандор, — улыбнулся Гофман, — делаете все, как обычно, только из пике не выходите. А дальше — бумм! — и наши враги повержены.
— А мне — почет и слава.
— А вам — почет и слава.
Вальтер тихо смеется. А в бункере — ватная тишина…
— Я согласен, герр генерал, — сказал Шандор.
Он был не дурак — про себя он думал то же самое, что Алексей Корчук любил говаривать своим боевым товарищам на привале. Но что, черт возьми, ему было терять? Да нет, Шандор, быть может, и сам не вполне понимал, отчего он согласился на это странное предложение. То ли действительно Гофману удалось сыграть на его суицидальных настроениях, — даром что замысел этот был очевиден, — то ли что-то иное совсем вынудило его пойти на такой шаг. Он хотел бы считать, что ему просто все равно. А для нас эти рассуждения играют малую роль. Нам важно то, что господа офицеры вполне друг друга поняли, и достигли согласия влет, без колебаний.
И говорить тут больше не о чем.
Гофман кивком отпустил Шандора, и тот направился к выходу.
— Капитан Дебречени, — Шандор уже приотворил дверь, когда голос Гофмана ударил по нему.
— Слушаю, герр генерал! — манера Гофмана переменилась. Он буравил Шандора глазами, а губы его сошлись в тоненькую линию.
— Не вздумайте болтать, капитан. Это мой вам дружеский совет.
— Яволь, герр генерал! — Шандор щелкнул каблуками, пытаясь не показать лицом начавшуюся внутри матерщину.
Никаких шуток. No shit, как сказали бы американеры.
Ебаный параноик.
Абсурд. Абсурд. Абсурд. "Ты сам виноват, болван, ты выбросил себя самого в пространство бреда".
Когда это началось? Со СМЕРШа? С волшебного перехода через линию фронта? В лазарете? С того момента, когда больше всего на свете ему хотелось дышать, когда он чувствовал, как что-то с треском рвется внутри его глаз? С Мышонка Вальтера?
Какая вам разница, Шандор? Здесь не действуют известные вам законы, но кто сказал, что они действовали когда-либо раньше? Война для вас закончилась, и началось безумие, — но была ли вообще та война?
Идите, Шандор, работайте. Делайте то, что не может быть несделанным. Разве вы желали когда-либо иного?
Итак, вот оно, новое назначение. Почетная, блядь, задача. Они стояли в нескольких десятках километров от линии фронта (которая перемещалась с отвратительной быстротой). На грунтовом аэродроме расположились три десятка древних «Штук». Ржавье, хлам. Их переделывали прямо на месте. Снимали оружие, часть навигационных приборов. Урезали кое-как топливные баки (они текли, но кого это волновало?)
В длинном дощатом сарае стояли грузовики с аматолом.
У Ю-87 с "боевым грузом V0a-7d" изменялась центровка. Машина так и норовила задрать нос и свалиться. Летать на этой сволочи было непросто даже для опытного пилота. А опытных пилотов на смерть так просто не посылают; для почетной задачи должны найтись другие — расходный материал в самом прямом значении выраженья.