— Родька… — Егору показалось, что он сам уже бредит. — Родька, это твоя работа, да? Как ты это сделал?!
Брат не ответил. Его трясло, худенькие плечи ходили ходуном… Бессильно опустившись на пол, Родька сел, поджал ноги, обхватил себя за плечи…
Егор сполз с кровати, подобрался к брату, хотел положить руку ему на колено, но Родька отшатнулся и застонал:
— Не трогай меня!
— Да ты что, Родька, это же я!..
— Не трогай меня руками! — взвизгнул Родька и скорчился еще больше, хотя больше было уже невозможно.
— Да ты что?!.. — Егор больше не мог выносить всего этого и заплакал от страха. — Это же я! Ты что, не узнаешь меня?
— Узнаю, узнаю, — проговорил Родька. — Не хнычь ты, рева несчастный… И не трогай меня…
— Да почему?
Родька поднял голову, взглянул Егору в глаза. Его подбородок трясся, в глазах стояли слезы. Путаясь в застежке, он расстегнул пуговицы на рубашке и стянул ткань с плеча. Там тоже остался отпечаток отцовской ладони, только это был уже не ожог, а багровый припухший кровоподтек, словно от сильного, резкого удара.
— Мне больно… — выдохнул Родька, вздрогнув всем телом. — Не трогай меня руками…
Это было уже слишком. В голове Егора все перепуталось, но в одном он был уверен: брату нечего бояться его рук. Что бы там ни было, родители это одно, а Егор — это совсем другое…
— Не бойся меня, не бойся… — Егор осторожно, чтобы не напугать и без того измученного Родьку, протянул руку. — Все в порядке. Ты не должен меня бояться…
Родька смотрел на руки Егора, как кролик на удава, и когда ладони Егора опустились на его плечи, он со стоном попытался вырваться, но замер и через несколько секунд взглянул Егору в лицо:
— Хоть ты не делай мне больно… Как мне плохо, Егорка, ты не представляешь… Все ноет, и холодно…
Егор одним рывком стянул с постели покрывало и неумело, как попало, укутал Родьку.
Они молча сидели на полу. Егор придерживал на Родькиных плечах сползающее покрывало и не представлял, чем бы ему помочь брату.
Егор уже забыл про чертовы кабачки, про то, как его обмакивали мордой в тарелку, про занудные нравоучения и вечную необходимость следить за каждым своим шагом и каждым словом. Только бы Родька очухался…
Родька долго сидел в оцепенении, потом поднял голову.
— Егорка, — он облизнул сухие побелевшие губы и прошептал. — Егорка, что такое со мной?
— А я… а я… а я-то откуда знаю? — запинаясь, произнес Егор.
Раздался робкий стук в запертую дверь.
Егор вопросительно взглянул на брата:
— Слушай, ты их здорово напугал… Открыть?
Родька покачал головой, не сводя глаз с двери, напрягся.
Шпингалет защелки прыгнул в сторону. Дверь плавно подалась и медленно раскрылась.
Отец с матерью стояли в коридоре, бледные, встревоженные. Когда дверь отворилась, они шагнули вперед.
Родька криво улыбнулся, и дверь вдруг стремительно захлопнулась чуть ли не со свистом, и шпингалет защелки вскочил на свое место.
— Как ты это делаешь? — изумился Егор.
— Не знаю… Осточертели они мне, — угрюмо отозвался Родька, поднялся с пола, закутался в покрывало и мешком свалился на постель.
Егор сел рядом, тупо глядя на запертую дверь, и недоуменно спросил:
— Ну и что теперь будет?
— Ничего. Попробуем прорваться… — буркнул Родька. — Теперь буду готов к этим фокусам… Только… — он замолчал и с неприязнью взглянул на Егора.
— Слушай, что ты сопли развесил?! Если будешь ныть, ступай лучше, мамочке поплачься…
Егор насухо вытер лицо. Родькино требование было очень кстати. В самом деле, парню тринадцать, а он разнюнился, как малыш.
— Ну то-то, а то на фиг ты мне нужен с соплями? — устало сказал Родька. — И так тошно…
— Как же ты теперь? — прошептал Егор.
— Привыкну. Только бы лапали меня поменьше… Уж очень это больно…
— пробормотал Родька. — А сейчас оставь меня в покое…
Он прикрыл глаза и замолчал, будто уснул.
А Егор так и просидел над ним всю ночь, не решаясь ни расспрашивать, ни даже удостовериться, спит ли Родька. Егор не мог понять, как вообще возможно то, чему он только что был свидетелем. Ему было страшно за себя, а еще больше за Родьку…
С тех пор тревога, на первый взгляд совсем безосновательная, возникала у Егора всякий раз, когда он терял Родиона из вида больше, чем на пару часов.
Егор очнулся от своих тяжких раздумий и уловил рядом какое-то движение. Родион уже без пальто и в тапочках стоял в дверях, глядя на брата с подозрением и неудовольствием.
— А я и не слышал, как ты вошел, — укоризненно обронил Егор.
— Это твои проблемы, — пожал плечами Родион, прошел к дивану и тяжело плюхнулся на него, ткнувшись лицом в подушку.
— Ну что, ваша светлость? Перебесился? — уточнил Егор, поднимаясь с пола.
С дивана донеслось приглушенное подушкой:
— Пошел к черту…
— Знамо дело, куда же еще? — проворчал Егор и, подойдя к изголовью, присел рядом. — Что стряслось на этот раз?
— Это тебя не касается. У меня что, не может быть личной жизни? злобно отозвался Родион.
— А-а-а… — многозначительно протянул Егор. — Прощенья просим. Мне только знать надо, цела ли твоя шкура и не нужна ли аптечка.
— Моя шкура в порядке, — буркнул Родион. — И заткнись, чтобы я тебя сегодня не слышал…
Егор со вздохом встал, подхватил пылесос и пошел в коридор.
— Стой! — раздалось за его спиной. — Куда?
— Помнится, ты только что послал меня к черту, — пояснил Егор, не оборачиваясь.
— А ты видишь здесь другого черта, кроме меня? — усмехнулся с дивана
Родион. — Впрочем, проваливай, я тебя не держу.
Он перевернулся, неторопливо поправил подушку под головой и взглянул на Егора серьезно и немного брезгливо:
— Что волком смотришь? Пытаешься характер показать? Так его у тебя нет и никогда не было…
Егор почувствовал, что начинает звереть. Родион равнодушно взглянул ему в лицо и уточнил:
— Ты обиделся?
— А что, не имею права?
— Пра-аво? — удивился Родион. — Права — дело святое, прав твоих никто не отнимает. Но есть еще и привилегии, Страж… Так вот, обижаться — это моя привилегия. Моя.
— Ах, даже так?
— Именно, — холодно подтвердил Родион. — А теперь давай-ка, хватай свой пылесос под мышку и вперед к своим кастрюлям… Если что-то не устраивает, увольняю без проволочек…
Егор вышел в коридор и в сердцах саданул дверью так, что сверху ему под ноги шлепнулся маленький кусочек гипсовой лепнины. Торопливо запихав пылесос в кладовку, он отправился к себе. Писать заявление об уходе.
Глава 10. Незадавшийся вечер
Грома аплодисментов было не слыхать. Обычное дело. Все это вовсе не означало, что зал остался равнодушным к выкрутасам Родиона. В этом зале была странная акустика: реакции зрителей глушились где-то на подступах к сцене. Возможно, самая обожаемая звезда эстрады ушла бы разочарованной, не услышав привычной истерики фанатов.
Родион был безразличен к силе и продолжительности восторгов публики. Как всегда он творил с привычным и желанным ему злым удовольствием…
Родион чувствовал, что зал взбудоражен. Напряженная растерянность стала плавно нарастать с самого начала выступления, так что, возможно, кто-то и забыл в конце похлопать, не вполне еще осознав и переварив увиденное, но беды в этом не было.
В конце концов, разве можно остаться равнодушным к действительно необъяснимому? Это вам не голографические штучки знаменитого заморского мага. Пусть Родиона в отличие от его американского коллеги не сопровождает по жизни блондинка-суперманекенщица, пусть Родион не покушается на похищение Александрийской колонны на глазах у тысяч изумленных зрителей… Зато для его трюков не нужна заумная техника. Нужно только немного злости…
Родион встал около краешка занавеса. Со стороны могло показаться, что он напряженно слушает пустеющий зал. Но Родион прислушивался к себе.
Что-то не то, совсем не то, незнакомое, плохо переносимое ощущение…
Родион долго пытался определить, что же такое с ним происходит, пока, наконец, не решился признаться себе в том, что это всего-навсего страх. Противный, давящий, ни за что не отпускающий.
Родиону, как всегда, не хотелось давать повода для того, чтобы его заподозрили в неуравновешенности и паникерстве. Постоянно одергивая себя, Родион едва домучил выступление до конца, так никому и не сказав о своем недомогании. Да и некому было пожаловаться. Родион не решился попросить прощения за вчерашнее, и Страж до утра не показывался ему на глаза, а на рассвете после звонка своей пассии ушел из дома, не сказав куда и как надолго.
Теперь Родиону во всем виделась скрытая угроза, и в вызывающем поведении брата, и в незнакомой невыносимой усталости, и в ленивых вальяжных позах собственных охранников… Вечер дался ему чудовищным усилием: тонкий трикотажный свитер прилип к его пояснице, и волосы на висках намокли. Дискомфорт был настолько сильным, что хотелось прервать выступление, сбежать и забиться куда-нибудь в уютный уголок. После вчерашнего предупреждения козлобородого Марьяна это было оправданное желание.
Это началось спустя несколько минут после первого фокуса. Родион начал этот вечер с того, что исполнил на гитаре несколько латиноамериканских напевов, зажимая только лады и спрятав за спину правую руку. Мелодия шла необычно чисто, и Родион обрадовался, что его настойчивые упражнения в музицировании дали надлежащий результат.
Все шло, как обычно. Слепила глаза осветительная аппаратура, и Родион практически не видел зала. Он никогда не мог понять изречения некоторых деятелей сцены типа: «меня вдохновляют лица зрителей» или «я должен видеть глаза слушателей»… То ли осветители Родиону попадались плохие, то ли зрение у него было ненормальным, но привыкнув, в принципе, к льющемуся со всех сторон слепящему свету, Родион никогда не видел ни одного лица, ни одной пары глаз. Да и не хотел он их видеть. Вдохновить они его уж точно не могли, могли, скорее, вывести из себя.
Сегодня Родиона выводил из себя некто, купивший себе билет на одно из крайних мест слева совсем рядом со сценой. Нельзя сказать, что из этого угла проистекало что-то особенное, но человек, просидевший там все два часа, измучил Родиона одним своим присутствием. Родион не мог его разглядеть, но назойливо ощущал его. Это был как раз тот случай, когда некто помимо желания Родиона сообщал ему о своем пребывании поблизости. Когда Родион бывал на взводе, когда его переполняли страх и брезгливая злоба, он легко вытворял с чужим организмом практически все, что хотел, чуть ли не видя его насквозь. И с тем, кто доставал его слева от сцены, стоило бы поговорить по-свойски. От невозможности немедленно разобраться с этой проблемой, Родион едва с ума не сошел.
И теперь, когда все закончилось, и зрители быстро вытекали из зала, паника Родиона только усилилась. Похоже, вчерашнее предупреждение было справедливым. Желающих попортить Родиону нервы было немало, как в славной Гильдии, так, возможно, и помимо нее.
Родион считал, что он еще не нуждается в паре мотоциклистов, прокладывающих путь, и дюжине автоматчиков, бегущих чуть сзади. В повседневных перемещениях, не связанных с публичными появлениями, Родион обходился поддержкой Стража. А в дни выступлений администратор Родиона привлекал несколько крепких проверенных ребят. Но по большому счету этим хлопцам приходилось палить из пушки по воробьям. Покушаться на фокусника до сего времени никто не собирался, и на долю охраны доставались назойливые девочки и экзальтированные дамочки, норовящие своими руками потрогать модную и популярную личность.
От кулис до гримерной Родион обычно ходил без поводырей. Его охрана поджидала на выходе из служебных коридоров, на лестнице и у заднего подъеза. После того, как несколько восторженных девочек на выходе серьезно обожгли Родиона, Влад Осташов старался обеспечить Родиону максимальную безопасность от рук горячих поклонников. Осташова Родион ценил по достоинству. Будучи бессменным администратором Родиона и давним его приятелем еще со студенческих времен, Влад неплохо наладил охрану. Его подчиненные в ковбойках и затертых джинсах не очень бросались в глаза среди техперсонала, но они добросовестно берегли босса, когда ему случалось находиться в многолюдном месте.
Родион прошел по коридорам, галантно раскланиваясь с редко попадающимися на пути работниками концертного зала, и добрался до своей гримерной. Дверь гримерки захлопнулась, и из темного уголка с колченогого стула поспешно поднялся Осташов:
— Вечер добрый, Родька!
— Взаимно, — фыркнул Родион и опустился в старое кресло перед гримерным столиком.
Осташов встряхнулся и, вернувшись к стулу, со скрипом подтащил его вперед, поставив сбоку от кресла. В зеркале отразилась его заспанная физиономия. Стараясь не показать того, что его только что разбудили, Влад старательно таращил глаза и небрежно потирал лоб. Коротко стриженые темные волосы встопорщились на макушке, красивые породистые обычно очень живые черты казались отяжелевшими. Видно, сон был крепок.
— Солдат спит, служба идет… — обронил Родион.
— Ждал конца твоего действа и не заметил, как уснул, — отмахнулся Осташов. — Обычно меня Егорка развлекает, а в одиночестве я засыпаю даже на лету… Где он, кстати?
— Кто?
— Да Страж твой.
— Понятия не имею. Но подозреваю, что в данный момент он тяжким физическим трудом зарабатывает прощение своей глазастой куколки… — угрюмо пояснил Родион. — Если, конечно, с утра из сил не выбился…
— Как с утра? — изумился Осташов. — Он что, целый день где-то шатается?
— А что? Имеет право. Мой Страж уволился, — распечатав пакетик с одноразовой тонизирующей салфеткой, Родион принялся тщательно вытирать потное лицо. Стало немного полегче.
— Да что такое между вами происходит? — рассердился Осташов.
— Больше он в мой горшок не писает, — пояснил Родион и не смог удержаться от презрительной усмешки.
— Ну, вы даете… — присвистнул Влад. Он был парень серьезный, и отсутствие Егора воспринял, скорее всего, как форменное безобразие. — Как дети малые… Что-то вы вы с ним в последнее время частенько принимаетесь горшки делить. И, насколько я вас знаю, это может плохо кончится!
— Это не твое дело, Владик… — холодно ответил Родион.
— Ну, не совсем, — покачал головой Осташов. — Я ж не дядя со стороны.
Мне не все равно, что вы друг с другом вытворяете…
— Трогательно, — кивнул Родион, взглянул в тревожные светлые глаза отражения и сказал назидательно. — Но если и ты начнешь меня учить жизни, уволю еще быстрее, чем Стража.
— Не пугай, — спокойно усмехнулся Осташов. — Прошло время, когда я думал, что ты действительно такой кретин, каким прикидываешься…
Самое грустное во всей этой перепалке было то, что Осташов был совершенно прав.
Родион знал, что ведет себя по-дурацки.
Он боялся, что выяснение отношений когда-нибудь станет последним, что Егор однажды плюнет на все и пошлет капризного брата подальше. И несмотря на возможность такого исхода Родион продолжал издеваться над своим послушным и заботливым Стражем.
Родион повертел использованную салфетку, провел ею еще раз по подбородку, выбросил в корзину для мусора, поработал чуть онемевшими пальцами. Именно сейчас было бы неплохо, если бы Стража вдруг принесла нелегкая. Родион даже никогда не объяснял брату, зачем он иногда, словно ребенок, иногда хватает Егора за руку. Уверенное властное спокойствие окутывало Родиона всякий раз, когда Егор подавал ему руку. Родион подметил это давно и хватался за это чудо, как за соломинку. Братья никогда не увлекались этими телячьими нежностями на людях, но, едва оставшись наедине, Родион никогда не упускал случая исподтишка подержать Егора за руку, каждый раз предвкушая весьма эффективную подзарядку… Вот и сейчас успокоиться бы, привести в порядок встрепанные нервы, а потом Страж снова может убираться на все четыре стороны…
— Ладно, Родион, все ваши раздоры — это пустой номер, — задумчиво протянул Осташов. — Не сегодня, так завтра Егорка снова займет свой пост. Не переживай.